Перед ним, опираясь на трость, стоял человек с явно военной выправкой, хоть и в штатском, он держал за руку мальчика лет десяти, по всей вероятности напроказившего, и выговаривал ему. Теодор не сомневался, что узнал по голосу: это был тот седоусый майор в длинном сюртуке, который тогда ночью, в Пуа, требовал, чтобы вооружили народ, тот, чей сын пошел волонтером… Жерико поддался безрассудному порыву: а вдруг у этого отставного военного, подумал он, найдется, куда поставить коня, но нет, скорее он почувствовал, что в его жизни настала минута, когда ему необходимо поговорить именно с таким человеком, как тот, что стоял перед ним.
— Господин майор, — сказал он. И тотчас же понял, что путь к отступлению отрезан. Ну что ж, придется броситься очертя голову в бой!
Человек остановился и обернулся. По-видимому, форма мушкетера произвела на него то же впечатление, что и на Каролину Лаллеман, — он дернул мальчика за руку и пошел прочь, бормоча что-то себе под нос и хмуря брови, но тут Теодор сказал как раз то, что должно было остановить седоусого человека.
— Господин майор, мне надо поговорить с вами… Не смотрите на мой мундир… Мне нужно поговорить с вами, чтобы знать, что делать…
Майор снова остановился, он поколебался и посмотрел на мушкетера.
— Поговорить со мной? — переспросил он. — Но почему именно со мной, молодой человек? Я вас не знаю.
— Зато я вас знаю, — сказал Жерико, — и не поверю, чтобы бывший друг Лазара Гоша отказался в такой вечер, как сегодня, помочь мне своим советом…
— Вот как, — удивился тот, — а откуда вы меня знаете, сударь?
— Я знаю вас с прошлой ночи, господин майор. В лесу над кладбищем, там, в Пуа…
Старик офицер вздрогнул, потом поглядел по сторонам и неожиданно решил:
— Идемте ко мне, там нам будет удобнее…
Он жил совсем рядом, в той стороне, откуда пришли мушкетеры, в странном, по форме похожем на подкову переулке, который обегал нечто вроде амбара, построенного на развалинах капеллы св. Николая; назывался этот переулок Тесным и, надо сказать, с полным основанием.
— Лошадь вы можете поставить напротив, у господина Токенна, видите, вон какая у него большая кузня, там занято не меньше сотни рабочих. Он человек услужливый: мы сейчас его спросим, он живет на другом конце улицы, около «Братства милосердых». И воду не придется издалека носить, у нас хороший водоем… а нынче такие дожди! Вас я устрою на кровати сына, он уехал в воскресенье, а кровать, как мне кажется, вам куда нужнее разговора…
Кроме Жана, десятилетнего мальчика, и сына, отправившегося в Париж, у майора была еще двадцатидвухлетняя дочь Катрин, но она была больше похожа на свою мать, чем на святую Екатерину с картины Рубенса: и мать и дочь были блондинки, с гладко прилизанными волосами, начесанными на уши, обе были маленького роста и складные, хоть красивыми их и нельзя было назвать. Пока женщины хлопотали, приготавливая обед и устраивая ночлег для гостя, майор провел Жерико в именуемую кабинетом комнату с низким потолком, довольно убого обставленную, но на полках там было много книг, и среди них Теодор заметил сочинения Жан-Жака Руссо. Из кабинета дверь вела в большое помещение с закрытыми ставнями, поэтому сразу нельзя было догадаться, что это посудная лавка, вход в которую был с улицы Большеголовых. Майор объяснил:
— Альдегонда… я хотел сказать моя жена… держит эту небольшую торговлю… Надо как-то жить. Она получает посуду из Лиллера, где этим занимаются… а также из Эра, видите вон те раскрашенные тарелки… Но скажите, каким чудом королевский мушкетер мог оказаться членом «Организации»?
— С вами я обязан быть откровенным, — сказал Теодор, чувствуя, что краснеет. — Я не член того, что вы называете «Организацией», только прошу вас, господин майор, не гневайтесь, лучше выслушайте меня…
На улице свистел ветер и хлопали двери.
Дождь вместе с четверговыми колоколами перекочевал в Рим. День Страстей господних еле брезжил сквозь пыльно-серую пелену неба, казалось, заря потускнела от слез, пролитых в Гефсиманском саду. Тем, кто шлепал по улицам городов, где булыжная мостовая — редкость, или по замощенным лишь кое-где пограничным дорогам между Артуа и Фландрией, не верилось, что дождь перестал надолго. Оттого что дождя нет, еще обиднее вязнуть в глине. В такой ранний час мало кто из обитателей Сен-Поля приотворяет ставни. В кабачках, открывающихся затемно, рабочие кожевенных мастерских и пивоварен наспех выпивают кружку цикорного кофе, боясь упустить хоть каплю дневного света. Расположенная между двумя рукавами мутной и грязной Тернуазы кармелитская церковь, самая большая в городе с тех пор, как при Директории разрушили собор, полна верующих, которые, перебирая четки, возносят положенные на сегодня молитвы перед пустым престолом, без распятия, без светильников, без покровов. Герцог Беррийский все в той же серой непромокаемой накидке, сопутствуемый неизменным Лаферронэ и своим любимцем графом де Нантуйе, шагал по площади, с нетерпением дожидаясь, пока отец закончит туалет. Он ответил на приветствие Сезара де Шастеллюкс, кавалеристы которого выстроились по обе стороны трактира, готовые тронуться в путь.
А на графа Артуа, пока его брили в отведенной ему комнате, предутренний сумрак навевал тревожные думы. Какие бы донесения ни поступали из разных мест о стычках с мятежными войсками, как бы ни маячил повсюду призрак Эксельманса, как ни возрастала холодность населения к королевской гвардии, все это были пустяки по сравнению с молчанием самого короля. Граф невольно сопоставлял отдельные знаменательные штрихи в поведении брата за последнюю неделю, начиная с того заседания парламента, когда Людовик поклялся умереть, но не покидать Парижа, и когда сам он, заразившись общим воодушевлением, от своего имени и от имени сыновей неожиданно поклялся в верности королю и конституции… Никогда не забудет он, как посмотрел на него Людовик, как усмехнулся презрительно. Все пошло оттуда… и подозрения тоже. А затем неприятнейший разговор. На сцену выплыл господин де Шаретт… Да уж, Карл крепко запомнил проклятое письмо, которым августейший брат попрекал его в критические минуты! Письмо, которое Шаретт написал в ноябре 1795 года, когда узнал, что граф Артуа уехал в Англию с острова Йё, предоставив вандейцев их горькой участи. Каждое слово вновь вставало перед ним, пока камердинер намыливал ему кисточкой щеки, и под пеной не было видно, краснеет граф или бледнеет. «Сир, все погубила трусость Вашего брата. Его приезд на побережье мог либо погубить, либо спасти дело. Но он возвратился в Англию и тем решил нашу судьбу: мне остается лишь без всякой пользы сложить голову на Вашей службе». Нет, это немыслимо! Шаретт не мог написать такое! Эту фальшивку состряпали англичане, подлецы англичане… Лучше умереть, чем вернуться к ним. Но почему король перед самым отъездом в который раз напомнил ему о Франсуа Шаретт де Лаконтри? Что замышляет его величество? Какие козни строит в своей венценосной голове? Хочет покончить с младшей ветвью… Женив герцога Ангулемского на дочери Людовика XVI, Людовик тем самым с этой стороны закрыл все виды на будущее: знал же он, что принцесса не может родить наследника. Остается герцог Беррийский, и тут король со своей полицией является первоисточником всех компрометирующих герцога слухов: кто же иначе распространил по Парижу басню о его женитьбе на госпоже Браун, хотя та даже не католичка, а все затем, чтобы на Шарль-Фердинанда не возлагали династических упований. К чему он клонит, этот король-подагрик? А теперь бросил всех и скрылся… Принцы, прикрывающие его бегство, оставлены на съедение Эксельмансу… «Нет, дражайший братец, мы не из тех, кто без всякой пользы складывает голову на вашей службе! Надо как можно скорее нагнать короля, помешать его замыслам…»
Военный совет заседал в самом узком составе — граф Артуа, его сын и Мармон. Маршал был совсем сбит с толку. Раз авангард королевской гвардии в Бетюне, значит, выбора нет — надо отправляться туда на соединение с ним, а оттуда в Лилль через Ла-Бассэ, это самый прямой путь, достаточно посмотреть на карту. Граф Артуа против всякой очевидности доказывал, что до Лилля ближе через Перн, Лиллер, Робек, Мервиль, Эстер, Армантьер… Да ведь это значит, что надо тащиться проселочными дорогами, в обход, а люди с ног валятся. Герцога Беррийского больше всего беспокоило, что станется с их солдатами в Бетюне. Графа это не трогало. Он ответил сыну, что в Бетюн надо отправить весь «хвост» — пехотинцев, волонтеров, тех что явились только к ночи, например, Шотландскую роту, и всю крупную кладь. А сами они под прикрытием этого маневра, с ротой герцога Рагузского, с мушкетерами Лагранжа, отборными гвардейцами князя Ваграмского, герцога Граммона и Ноайля, не преминув прихватить легкую кавалерию генерала Дама, которая является, по сути дела, их личной охраной, достигнут Лилля с запада, так что, если его величество покинет город и возьмет направление на Дюнкерк, о чем поговаривали многие, помните, еще до отъезда из Парижа… можно будет присоединиться к его августейшей особе по пути…
