— Вы добрый человек! — согласился Якоб. — Вы всегда кого-нибудь да жалели и давали работу за кусок хлеба или миску ячменной каши…
Трактирщик подозрительно взглянул на Якоба: может быть, колыванин смеется над ним? Нет, Якоб не смеялся. У него было серьезное лицо.
— Да, в свое время я спас тебе жизнь! — опять заговорил трактирщик. — И вывел тебя в люди. Ты это должен всегда помнить. Я не погнушался тобой, нисколько не погнушался…
Якоб молчал. Трактирщик еще поговорил про Московию и про то, что самый лучший народ — это шведы, Якоб смотрел в окно — на корабли. Сердце его билось: эти корабли пойдут в Россию. Там он будет спать спокойно — целую ночь, или неделю, или еще больше. Он не будет думать, что кто-то услышал, как он бредил во сне. Ему не будут мерещиться тайные агенты короля. Еще немного — и он бы уже не выдержал. Он стал хуже работать, чем раньше. Он может сорваться на пустяке, и тогда всему конец…
— Почему ты меня не слушаешь? — спросил трактирщик. — Ты опять о чем-то размышляешь? Вечно размышляешь…
После раннего завтрака трактирщик открыл свой тайник и принялся вновь считать деньги. Считал он долго, задумывался и опять считал.
— Вот тебе все, что причитается от меня! — сказал он ласково. — Надеюсь, ты останешься доволен?
Якоб подкинул на ладони три монеты.
— А вы не ошиблись?
— Разве я дал тебе слишком много?
Теперь Якоб улыбался весело. Так весело, что трактирщику стало не по себе. Еще никогда за все эти годы Якоб не улыбался так широко и ясно, как сейчас.
— Ты помнишь, каким я подобрал тебя в Колывани? — спросил трактирщик. — Разве ты тогда хоть чем-нибудь оправдывал тот хлеб, который ел?
Якоб улыбался, глядя в глаза трактирщику.
— Ты тогда очень много ел и мало работал. И я ведь еще тебя одевал, если ты помнишь? Десять лет чего-нибудь да стоят, не правда ли? Потом ты давал покупателям в долг ром, бренди, водку, и не все тебе возвращали деньги. А товар-то был мой?
— Ваш. Я разносил его по вашим приказаниям…
— Но теперь, раз ты уходишь от меня, мне не собрать эти долги. Ведь так? Я их тоже подсчитал. Ты всегда ел вместе со мной, ведь не станешь ты это отрицать? Ну и, наконец, твои земляки — эти несчастные военнопленные? Ты вечно что-нибудь для них просил…
Якоб все еще улыбался. Улыбка точно приклеилась к его лицу. Но глаза не улыбались. Глаза смотрели со всегдашним выражением упрямства.
— Вот и получай что приходится! — сказал трактирщик. — Я никогда никого не обманывал…
Якоб положил деньги в карман, встал.
— Ну, спасибо!
— Ты, кажется, недоволен?
— Нет, я доволен! — сказал Якоб. — Я очень доволен, дядюшка Грейс!
— Но ты не слишком доволен?
— Нет, я доволен! — повторил Якоб. — Конечно, вы недорого взяли за то, что не донесли на меня, когда началась война с русскими. Тогда бы мне было куда хуже…
— Вот видишь! — оживился трактирщик. — А это было не так уж просто для меня. Я многим рисковал, ты не можешь этого не понимать…
— Я и говорю, — продолжал Якоб, — мне пришлось бы хуже. А так все-таки голову я сохранил. Так что я доволен и очень вам признателен…
— Если бы я донес, кто ты такой, — сказал трактирщик важно, — то ты, конечно, не сносил бы головы на плечах. Тебя бы забрали на галеры или еще куда-нибудь пострашнее. А что это такое, ты видел сам…
— Да, я видел! — согласился Якоб.
— Значит, ты мне благодарен?
— Да, гере, очень благодарен.
— Ну, тогда прощай, я лягу спать. Ты ведь нынче болтал всю ночь с этими проходимцами и пьяницами, а я трудился. Тебе, наверное, пора на корабль?
— Да, мне пора на корабль! — ответил Якоб. — Все мои дела сделаны…
Трактирщик вдруг хлопнул себя по лбу:
— Слушай, Якоб! — воскликнул он. — А кто же снесет обед русскому князю на его подворье? Не станет же это делать повар? А я не могу — как-никак я старшина цеха трактирщиков, это что-нибудь да значит. Завтра ко мне придет новый услужающий, но сегодня?
Якоб молчал. Можно было подумать, что ему не хочется нести обед.
— Я бы снес, — сказал он наконец, — но опять сюда придет этот тайный агент и станет выспрашивать, зачем я хожу на княжеское подворье. Повар рассказывал, что он уже дважды толковал с ним… Мне это неприятно, хозяин, тайный агент может испортить мою будущую жизнь в королевском флоте…
Трактирщик поклялся, что никто ничего Якобу не испортит. Все знают, что Якоб носит обеды князю не по своему желанию. А тайные агенты нынче суют свой нос повсюду, такое время, — война.
В конце концов Якоб согласился, хоть и с неудовольствием. В кухне повар положил в миску кусок жареной баранины с чесноком и завернул в салфетку два пирога.
— Не мало ли? — спросил Якоб.
— Пусть скажет спасибо за то, что я не кормлю его ячменной похлебкой! — сказал повар. — Я добрый швед, и мне противно думать, что этот московит жиреет на еде, которая готовится моими руками…
— Но все-таки он платит большие деньги! — возразил Якоб.
Это было неосторожно. Повар швырнул шумовку и обернулся к Якобу.
— Как я посмотрю, агент недаром сюда приходил! — крикнул он. — Слишком уж ты заступаешься за этого князя. А ему место на эшафоте, да, да, по нем давно скучает папаша Фредерик, да и по тебе тоже. Вы с этим князем, наверное, снюхались, он тебе платит русским золотом, а ты ему рассказываешь все, что тебе удается узнать…
— А тебе завидно? Ты сам бы охотно нанялся за золото, да тебя никто не берет…
Повар сделал шаг к Якобу. Тот стоял неподвижно, усмехаясь и глядя на повара своими упрямыми, потемневшими вдруг глазами.
— Проваливай! — велел повар. — Проваливай, а то у меня дрожат руки от бешенства. Уходи сейчас же…
— Осел! — сказал Якоб. — Осел, вот ты кто! Старый дурак…
Он вышел из кухни.
Возле дома его никто не поджидал, как бывало в последние дни, и он вздохнул с облегчением. По дороге в мелочной лавке подручный трактирщика купил стопу наилучшей бумаги, связку перьев и бутылку водки. На крыльце сырого и гнилого дома, в котором содержался русский резидент князь Хилков, два пристава играли в кости. Якоб вежливо поздоровался и похвалил погоду, но приставы ответили очень коротко и уставились на него так, будто видели его в первый раз.
— Я вам принес презент! — произнес Якоб.
— Можешь сам пить свою водку! — ответил старший пристав.
— Да, можешь сам ее вылакать! — подтвердил второй и отодвинул от себя бутылку, но так, чтобы она не упала с крыльца и не разбилась.
— О! — воскликнул подручный трактирщика. — Разве я в чем-нибудь провинился? Или водка, которую я приношу, недостаточно хороша? Или ее мало?
Оба пристава переглянулись, и тот, что был помоложе, сказал сурово:
— Отнеси обед и проваливай поскорее! Нечего тебе там рассиживаться!
«И эти предупреждены! — подумал Якоб. — Плохи мои дела. Я на свободе последние часы. А уж если схватят — тогда прямо в лапы к папаше Фредерику».
Когда Якоб вошел, Хилков, держа в левой руке потухшую трубку, диктовал секретарю русского посольства Малкиеву:
— Из тамошных граждан купец, мягким товаром торговавший, Козьма Минин…
— Минин, — повторил, макая перо в чернильницу, Малкиев…
Андрей Яковлевич кивнул Якобу и на мгновение задумался, потом продолжил:
— Минин, зовомый Сухорукой, встав посреди народа на площади, говорил к людям: «Видим конечное Русского государства разорение, а помощи ниоткуда не чаем, для того я вам советую и прошу — казну со всех нас до последнего имения собирать»… Написал?
— Поспешаю! — ответил Малкиев.
— До последнего имения собирать, жен и детей закладывать и, казну собрав, полководца нам искать, дабы с ним идти на Москву для очищения сего града нашего от ворога…
Малкиев писал, стоя у конторки, сколоченной из грубых сосновых досок. Хилков был без парика, в камзоле из мягкой кожи, шея была повязана теплым фуляром: князю опять недомогалось, и мешки под глазами сделались еще тяжелее, чем раньше. Было видно, что он совсем расхворался. Пока он диктовал, Якоб думал о том, как трудно будет нынче сказать Андрею Яковлевичу, что он собирается покинуть Стокгольм и что князю придется остаться без его помощи…
— Ну, иди, Малкиев, — сказал князь секретарю, — иди, дружок, много нынче натрудились мы с тобой, отдохни покуда…
Секретарь посольства поклонился, пошел к двери. Его лицо чем-то не понравилось Якобу, он проводил его недоверчивым взглядом и повернулся к Хилкову.
— Откудова сей господин здесь?
— Отпросился ко мне помогать делу моему…
— Знает много?
— Откуда же ему знать, когда он и в летописи не заглядывал. Говорю — я, он пишет. Надо временем, дружок, пользоваться с поспешностью, ибо грозит король упечь нас на сидение в подвал крепости некой в городе Вестерас и будто назначено мне заключение одиночное…
