Однако нашлись другие люди, заинтересованные в возведении дочери Петра I на престол. Прибывший в Петербург в декабре 1739 года французский посол И.Ж. де ла Шетарди имел секретную инструкцию, в которой ему предписывалось разыскивать тайных сторонников Елизаветы Петровны и способствовать ее воцарению. Французская дипломатия надеялась путем государственного переворота изменить внешнеполитическую ориентацию России, поскольку молодая империя в то время состояла в союзе с враждебными Франции Англией и Австрией. Кроме того, традиционной целью французской внешней политики являлось ослабление России и недопущение ее к вмешательству в европейские дела. Лучшим способом для этого представлялся переворот в пользу Елизаветы, которая, как казалось, «по образу жизни и привычкам была не прочь вернуться к Руси допетровской и не любила иноземцев». Шетарди был уверен, что после восшествия на престол Елизаветы императорский двор переместится в Москву, вельможи предадутся хозяйственны заботам, флот придет в упадок и Россия откажется от активной внешней политики.
Французский дипломат вошел в близкие сношения с Елизаветой Петровной и Лестоком и выделил заговорщикам две тысячи червонцев. Сумма была незначительна, но все же несколько облегчила финансовые трудности Елизаветы, которая для денежных подарков гвардейцам даже удержала жалованье своим придворным. Союзником Шетарди в деле подготовки переворота в пользу Елизаветы стал шведский посланник Э.М. Нолькен. Шетарди убеждал шведов начать войну против России и возвести Елизавету на престол с помощью шведского оружия. В благодарность за помощь Швеция рассчитывала получить от своей ставленницы прибалтийские территории, перешедшие к России по Ништадтскому миру 1721 года.
В тайных переговорах с иностранными дипломатами Елизавета проявила себя тонким политиком. Она с благодарностью соглашалась принять помощь Швеции, но не давала со своей стороны никаких твердых обязательств. Попытки Нолькена и Шетарди получить подписанный ею документ с гарантией территориальных уступок не увенчались успехом. П.И. Панин отмечал впоследствии, что «Елисавета не согласилась дать письменного обещания, отзываясь, что крайне опасно излагать на бумаге столь важную тайну, и настояла, дабы во всем положились на слово ее. Последствия показали, что Елизавета Петровна перехитрила лукавого француза и ослепила шведов".
В июле 1741 года Швеция объявила России войну, указав в качестве одной из ее причин «устранение царевны Елизаветы и герцога Голштинского от русского престола и власть, которую иностранцы захватили над русской нацией». Разумеется, защита «русских интересов» явилась лишь поводом для агрессии: шведы вынашивали идею военного реванша еще с 1727 года. В авантюристические планы шведской правящей верхушки входило отторжение Петербурга и даже завоевание северных земель России вплоть до Архангельска. Однако военные действия складывались для шведов крайне неудачно, и им приходилось рассчитывать лишь на ослабление России в результате внутренней смуты в момент елизаветинского переворота.
Тем временем гвардия уже настроилась на решительные действия. В июне 1741 года несколько гвардейцев встретили Елизавету в Летнем саду и сказали ей: «Матушка, мы все готовы и только ждем твоих приказаний». Она ответила им: «Разойдитесь, ведите себя смирно; минута действовать еще не наступила. Я вас велю предупредить».
Елизавета Петровна понимала необходимость предельной осторожности, но развитие событий уже делало для нее невыносимым прежнее положение тихой и уступчивой родственницы царствующего дома. В октябре 1741 года она не смогла удержаться от резкого выпада в адрес А.И. Остермана, который был особенно опасен как самый талантливый деятель существующего правительства. Когда прибывший в Петербург персидский посланник выразил желание лично вручить привезенные им дары всем членам царской семьи, Остерман по какой-то причине воспрепятствовал его встрече с Елизаветой. Персидские подарки цесаревне принесли генерал С.Ф. Апраксин и гофмаршал Э.И. Миних, которым пришлось выслушать гневный монолог Елизаветы: «Скажите графу Остерману: он мечтает, что всех может обманывать; но я знаю очень хорошо, что он старается меня унижать при каждом удобном случае, что по его совету приняты против меня меры, о которых великая княгиня (Анна Леопольдовна. — В.И.) по доброте своей и не подумала бы; он забывает, кто я и кто он, забывает, чем он обязан моему отцу, который из писцов сделал его тем, что он теперь; но я никогда не забуду, что получила от Бога, на что имею право по моему происхождению". Так в пылу раздражения Елизавета уже открыто заявила о своих правах на престол.
Демарш цесаревны, впрочем, уже вряд ли мог вызвать удивление в Петербурге, поскольку заговор становился секретом полишинеля. По словам Манштейна, «Лесток, самый ветреный человек в мире и наименее способный сохранить что-либо в тайне, говорил часто в гостиницах, при многих лицах, что в Петербурге случатся в скором времени большие перемены». Если столь неосторожен был руководитель заговора, то и гвардейцы не считали нужным соблюдать конспирацию. Они открыто рассуждали о достоинствах «матушки Елизаветы Петровны" и о тех благах, которые «ниспошлет ее рука, с возведением ее на престол".
Некоторые представители правящей верхушки — канцлер А.М. Черкасский, генерал-прокурор Сената Н.Ю. Трубецкой и начальник Канцелярии тайных розыскных дел А.И. Ушаков — начали искать расположения Елизаветы, хотя и не участвовали в заговоре. Позиция последнего была особенно важна, поскольку при добросовестной работе политического сыска заговор не мог бы увенчаться успехом. Но Елизавета настолько не сомневалась в лояльном отношении к ней со стороны Ушакова, что в январе 1741 года даже предполагала поручить ему руководство действиями своих сторонников. Неизвестно, велись ли между ними переговоры, но, во всяком случае, доброжелательный нейтралитет Ушакова в отношении заговорщиков не вызывает сомнения. Поддтверждением этого факта служит весьма примечательный случай, зафиксированный в одном из дел Тайной канцелярии. В ночь на 25 августа 1741 года солдаты Преображенского полка В. Бурой и Г. Всеволоцкий на карауле у Адмиралтейства завели беседу об обстоятельствах войны со Швецией. Бурой начал объяснять товарищу, что истинной ее причиной является желание шведов поддержать права Елизаветы Петровны и ее племянника на российский престол. Он сказал также, что получил эти сведения от своего брата, лакея цесаревны, а тот в свою очередь слышал разговор об этом среди гостей Елизаветы Петровны. Преображенец похвастался и тем, что однажды, когда он навещал брата, цесаревна вошла в комнату, обрадовалась при виде его гвардейской формы и предложила ему водки. Обо всем этом Всеволоцкий должным образом сообщил в Тайную канцелярию, надеясь получить вознаграждение. Но Ушаков заключил обоих солдат под стражу и оставил дело без всякого разбирательства. Через два дня после прихода к власти Елизаветы Петровны Бурой и Всеволоцкий были отпущены из Тайной канцелярии без каких-либо последствий.
О планах заговора давно было известно как иностранным дипломатам, так и членам правительства. Еще в марте 1741 года английский посол Э. Финч передал Остерману и Антону Ульриху официальное предупреждение о готовящемся перевороте, о котором английское министерство иностранных дел узнало из перехваченной депеши шведского дипломата Нолькена. Муж и приближенные Анны Леопольдовны требовали от нее принять меры предосторожности, но она упорно отказывалась верить в преступные замыслы Елизаветы. Австрийский посол А.О. Ботта-Адорно прямо говорил правительнице: «Ваше высочество, вы находитесь на краю бездны; ради Бога, спасите себя, императора и вашего супруга». Многочисленные внушения привели лишь к тому, что Анна Леопольдовна решила лично поговорить с Елизаветой, наивно рассчитывая выяснить правду таким простым способом. Но это лишь ускорило момент переворота.
Вечером 23 ноября на приеме в императорском дворце цесаревна играла в карты, сохраняя глубокое и величавое спокойствие. Правительница нервно ходила по залу, изредка бросая взгляды на свою тетку и пытаясь увидеть на ее лице отражение злых умыслов. Но Елизавета была невозмутима. Тогда Анна Леопольдовна пригласила ее в соседнюю комнату, где между ними произошел тяжелый для обеих разговор, решивший исход дела. Добрая и простодушная правительница рассказала Елизавете о подозрениях иностранных послов и своих сановников и потребовала объяснений. Цесаревна, проявив выдержку и хладнокровие, назвала обвинения в свой адрес клеветой, а доверие к ним — безрассудством и даже заявила, что «слишком религиозна, чтобы нарушить данную ею присягу». Объяснение двух женщин закончилось слезами и объятиями. Вернувшись домой, Елизавета созвала совещание, на котором присутствовали Лесток, братья Шуваловы, Разумовский и Воронцов. Ввиду явной опасности раскрытия заговора решено было осуществить переворот вечером следующего дня. Предусмотрительность этого шага подтвердилась, поскольку на другой день гвардейские полки получили приказ выступить из Петербурга на войну со шведами.
