Лина ТриЭС - Третья истина

Малыши все вместе ходили в Мариинский театр на детский утренник и показали себя очень квалифицированными и подготовленными зрителями: смотрели и слушали, затаив дыхание, бурно обменивались впечатлениями в антракте, а потом дома немедленно кинулись изображать все виденное.

Сама Саша почти никогда не имела роли. Только в Толстовском Филиппке, которого они разыгрывали, вплетая кусочки настоящих уроков, она, как единственная «взрослая», была учительницей. Обычно же она наряжала своих маленьких артистов, учила с ними слова. Придумывала песни и танцы… И никогда не упускала из виду незанятых — они делали упражнения и принимали по команде различные симпатичные позы.

Пустыгина некоторое время что-то мучило:

— А чего! Коты бывают как раз и хорошие! Чего это я в «Синей птице» плохой кот был? Ладно, пусть там плохой. Теперь я, наоборот, хочу хорошим быть.

И Саша решила играть с ними «Кота в сапогах». Пусть Пустыгин будет хорошим котом! И она знает, как можно быстро сделать из жилища людоеда прекрасный замок. Сначала у них будет беспорядок, все раскидано, стулья нагромождены один на другой, а потом все это прямо на глазах разберется… Нет, не разобрать, накинуть на них ткань какую-нибудь, можно скатерть взять, чтоб заструились складки. Если бы все это еще можно было подсветить… Свет создает самые изумительные эффекты. Может быть, и эти малявки смогут пережить то счастливое потрясение, какое пережила она сама, когда в сером, размеренном, душном мирке родительского дома засиял восхитительный волшебный замок мезонина…

— Итак, кот приходит в замок, вернее, влезает через окно.

Он полон свойственной котам решимости, путей к отступлению нет, время не терпит. Маркиз и король уже стучат за занавесом ложками. Кто у нас с ложками? Застучали.

— Это лошади скачут, а, Саня?

— Кони, да…

— А я буду свистеть, как будто ветер от них во все стороны от быстроты.

— Свисти, ветерочек, свисти. Толя, лезь в окно, оставь в покое ботфорты. Это я боты тети Люси имею в виду, они у нас тоже играют роль. Раз, два, три, начали, и без перерыва до конца. Зрители! Послушали, где сердце стучит, повернулись на этот самый бочок, оперлись на руку, другой покачали колено.

Ребята были в упоении, и Саша сама засмотрелась. Каждый раз она поражалась, сколько фантазии малыши вкладывают в репетиции. Сначала она заставляла их учить слова ролей, но потом поняла, что требовать от детей точности в тексте — это значит лишить их удовольствия играться, придумывать, и теперь настаивала только на схожести с сюжетом. Пустыгин ведет свои переговоры с людоедом-Гошкой из-под стола. Юный Геннадий — Сашино наказание. Самый робкий и бесхарактерный из всех, он чуть не с плачем просит давать ему роли ведьм, людоедов и других хищных чудищ, которыми изобилуют сказки. Саша дает, может, он станет решительнее? Но пока у них всегда в спектаклях действуют милые беспомощные людоеды и толстые уютные бабы Яги. Странно, как остальные действующие лица умудряются видеть в нем злодея. Но видят, очень натурально пугаются.

После репетиции из какого-то дальнего уголка возник незамеченный Сашей Илларион Ипполитович.

— Очень хорошо, Саня, голубушка. Здравствуйте, дети! У вас просто настоящий драматический кружок. Что же вы не покажете всем? Было бы очень интересно. Ребятки! Хотите сказку для всех сыграть?

Переждав вопли: «Да! Да! Хотим! Идемте всем играть!», Саша улыбнулась:

— Да нет, это мы сами себя так развиваем, по секрету. У нас бывают остановки, перестановки по ходу действия, неожиданности всякие.

— Идемте, Санечка, через полчаса ужин. Вот и смена ваша пришла, ребят строить.

— Да, мое дежурство окончено. Не удивляйтесь, Илларион Ипполитович, сразу ведь не придумаешь, во что играть с двадцатью, да так, чтобы не устраивать землетрясений местного значения.

— Нет, нет, какое удивление. У вас есть определенные склонности к режиссерской работе, способности к ней. Почему бы не подумать о таком будущем, Саня?

— Илларион Ипполитович, вы все не верите, что во мне нет особых талантов?

— И зря, зря вы, голубушка, не соглашаетесь почитать стихи. У вас должно получиться. Мне, учителю литературы, просто досадно — на час поэзии я не выставляю свою лучшую ученицу.

— Я подумаю… Вообще, когда я соревнуюсь, ничего особенно хорошего не происходит… Я уже имею одно четвертое место… соревновались на станках, по рейкам.

— Именно потому, что это рейки. Разве это может быть вашим призванием?

— Ну, еще рано говорить. Мы, наш выпуск, решили все идти работать вместе туда, где мы нужнее, где принесем пользу Родине. Собственные интересы — второстепенное дело сейчас.

— С этим трудно спорить, конечно, все верно, — сразу увял Илларион Ипполитович.

— Я прочту, — не захотела огорчать его Саша, — знаете, Блока: «Медлительной чредой нисходит день осенний»… Нет, скажут, пессимистическое… И, наверное, все еще рано мне… Я люблю особенно: «Окна ложные на небе черном…» Да, пожалуй это… Ой это же… Именно там: «Что вам спеть в этот вечер…» Нет, это я вслух никак…сама не знаю почему, тоже рано… Я поищу что-нибудь, Илларион Ипполитович…

— Вот и хорошо.

Поздно вечером Саша достала свою тетрадь со стихами. Чудные строки любимых стихов, родные, знакомые рифмы задерживали на каждой странице. «Ты, солнце святое, гори…», «И избушка стала замком…», «Редеет облаков летучая гряда»… Что же это такое! Неужели нет ни одного, не сжимающего душу так сильно?? А вот еще больнее: «Друзья мои, прекрасен наш союз…Служенье муз не терпит суеты…» — она быстро перелистала сразу потерявшими послушность пальцами страницу. Он знал это большущее стихотворение наизусть, как и многие другие. Сколько раз она слышала эти слова… Сколько раз упрашивала повторить… Сколько раз… Хотя запомнила с его голоса давно и не забывала никогда…

Сюда, в эту тетрадь — Сашино сокровище — надо переписать еще одно, прочитанное, к ее стыду, совсем недавно, но затронувшее в ней самые горькие и нежные струны. Что, если прочесть на «часе поэзии» его? Нет, это не понравилось бы, возможно, многим: странная тематика, вразрез с духом времени. Ее бы не одобрили, кто по идее, кто из страха. Разве объяснишь, что за запретной сейчас одой деве Марии, звучит тема одержимости, преданности прекрасному идеалу, любви к великому, как к своему, родному и близкому. Они не виноваты… Просто у них эти стихи не связаны ни с чем, разрывающим сердце… «Жил на свете рыцарь бедный, молчаливый и простой, с виду…»

— Саня!

Саша подняла голову. Перед ней испуганно блестели четыре кругляшка, пара прозрачно-карих и пара почти черных. Друзья, Пустыгин и Сёмиков, в трусиках стояли перед ней и по обыкновению перебивали друг друга. Понять в таких ситуациях их могла одна Саша. Она выразила свое удивление их неурочным появлением при помощи экспромта:

— медленно произнесла она, переводя глаза с одного на другого и давая мальчикам время успокоиться, — что, Воля, что, Толя, что там случилось такое жуткое? Почему вы прибежали без рубашек? Или вы оба хотите заболеть? Или вы думаете, что уже наступил июль? Рановато для него.

— Саня, — Толя шмыгнул носом, — мы пришли сказать: «до свидания».

— Спокойной ночи, может быть, было бы вернее?

— Нет, Саня, нас выгоняют, — и из его глаз покатились слезы.

— Куда? Кто вас выгоняет? Нашкодили, уважаемые? И трусите, что исключат? Что, синьоры, угадала?

— Нет, Саня, — вступил в разговор, также орошающий щеки слезами, второй «синьор», — нас выгоняют в новый дом, что все строили, строили и построили… А теперь нас всех… которые не старшие… гонят туда жить…

— Фу, Воля. Сразу бы говорил! Чудак-парень. Это же хорошо! Отлично! «Выгоняют»! Придумал!

— Мы хотим дома…

— Дома хорошо…

— Тут тетя Люся…

— Тут все…

— Тут ты…

— Тут Петя с штуковинами!

— Люпус со взбучками!

Саше удалось поуспокоить расстроенных приятелей. Договорились на том, что она завтра утром сама проводит ребятню, а если вдруг им не понравится, они придут обратно по той же дорожке домой… В душе она понимала, что перевод — дело решенное, их коммуна, в общем-то, не для малышей, но надеялась с помощью шуток и убеждения по дороге повернуть дело так, чтобы новый дом показался им заманчивым и привлекательным.

Наутро ей неожиданно повезло. Вернее, это она так сначала подумала, что повезло. Семиков с Пустыгиным были заинтересованы чуть ли ни с первой минуты: не успели они в группе остальных детишек переступить порог нового дома и начать осматриваться, как откуда-то возник круглолицый человек в кожаной куртке. Он остановился именно напротив Саши, державшей дружков за плечи, сунул руки в карманы, будто двинув себя этим вперед, и как-то особенно твердо выговаривая слова, обратился к ней: