Лина ТриЭС - Третья истина

— Хорошо, — скрепя сердце, сказала Саша. — Я попробую поговорить с Сережей.

Она мечтала, чтоб визит Стеллы поскорее закончился. Эта девочка как будто Сашино кривое зеркало. И это делает разговор о ее страданиях неприятным вдвойне. Вот и глазами хлопает, словно дразнит.

Про себя она решила, что, конечно, всю эту чушь насчет «мой», «твой», «отдай», она Сергею пересказывать не станет, но попытается объяснить, что над человеком вообще не стоит издеваться, а уж если ты ему нравишься, то это еще и жестоко.

Однако результат ее разговора с Сережей получился противоположным искомому. Тот, не дав ей развернуть приготовленный тезис о чуткости и милосердии, безапелляционно заявил, что Белахова — дура, от которой надо держаться подальше. Саше удалось только вырвать обещание воздерживаться от доведения этого мнения до сведения самой Белаховой. Сережка дал его торопливо-небрежно и тут же завел другой разговор. Начал он с изложения ей своих планов после школы идти на рабфак, а дальше — в институт, чтоб стать инженером-электротехником. Саша с уважением и завистью подумала: «как он четко и определенно все наметил и расписал. И не просто «инженер», а именно инженер-электротехник». А потом оказалось, что в этих планах есть место и для нее, Саши. Сережка, сощурив глаза, увлеченно объяснял:

— У меня, сама знаешь, с языками плохо выходит, даже с русским, а уж с иностранными — полная хана. До других не доходит, а я-то сообразил, без них настоящей высоты не видать, так чтобы со старыми «спецами» потягаться. А вместе с тобой — я добьюсь! И я для тебя — то, что нужно. Думаешь, я не понимаю, что ты — из «бывших»? Слепым надо быть — у тебя ж всё: повадка, походка, разговор, французский тот же — вопит просто об этом. Это тебе не Белахова нескладушная! Я уж про фамилию не говорю. Ну и какая у тебя с такой фамилией дорога? А я — потомственный пролетарий. И я в лепешку расшибусь, а пробьюсь! Ну, и ты со мной. Возраста достигнем, распишемся, станешь Мацко, — и дело в шляпе. Про Шаховскую и не вспомнит никто!

— Сергей, — прервала его Саша, — если надо, я с тобой позанимаюсь и русским и французским. Буду рада помочь. Но ты ничего другого не придумывай. А главное — запомни, твердо запомни: моя фамилия у меня на всю жизнь! Другой не будет!

— Саня, — смущенно сказал Мацко, покраснел и опустил голову. — Я ж не только из-за французского… или фамилии…

Тут за дверью раздался какой-то не то всхлип, не то вскрик, а затем быстрый удаляющийся перестук башмаков. Они с Сережкой переглянулись, не сговариваясь, кинулись к двери, но увидели только спину Белаховой, исчезающую за дверью красного уголка. Сережка в сердцах махнул рукой и пошел в противоположную сторону. А Саша, будто ее кто-то подталкивал, направилась вслед за Белаховой. С другой стороны подходили Фима с Люпусом и еще несколько ребят. Она вспомнила, что вот-вот должен был начаться обзор текущего положения на фронтах. И вдруг из-за двери раздался стук открываемого окна, и голос Белаховой прокричал: «Прощайте! Стелла уходит к своим сестрам — другим звездам!». Все гурьбой ворвались в красный уголок и взорам их предстала Белахова, стоящая на подоконнике, раскинув руки, спиной к улице. Завидев Сашу, она устремила на нее неподвижные вытаращенные глаза и страшным шепотом произнесла: «Санка, я прощаю тебе все! Живи, забудь обо мне. Теперь он безраздельно твой! А если хочешь искупить, дай руку, шагнем вместе…». И она принялась медленно отклоняться назад, запрокидывая голову к небу. Времени хватило, чтобы Люпус, оказавшийся ближе всех к подоконнику, подскочив к окну, помешал Белаховой осуществить намерение стать звездой падающей. Бесцеремонно стянутая с подоконника, она опустилась на пол и застыла. Двигались только ее руки, отталкивающие всякого пытающегося помочь подняться. Прибежала Людмила Кирилловна и увела в медпункт сопротивляющуюся звезду, невнятно выкрикивающую в сторону Саши: «клялась поговорить…», «все — ложь, ложь!».

Дальше были шумные расспросы, бурное заседание Совета, где от Саши сначала требовали объяснений, потом осуждали за скрытность, потом подбадривали и уверяли, что никто ее ни в чем виновной не считает. Она никакого участия во всем этом не принимала. Не жаловалась, не оправдывалась. Как будто все это относилось к кому-то другому, не к ней.

Слушая отчужденно, как обсуждается ее личная жизнь, в которой ее роль была не главной, она твердо знала — надо уйти… Оставаться в школе она больше не может. Уйдет до того, как Белахова выйдет из медпункта. Сережа весь день держался где-то поблизости, намереваясь, видимо, поговорить с ней, но Саша тщательно избегала такого разговора. Они с этим мальчиком чуть не стали причиной смерти человека. Если бы Люпус промедлил одну секунду… Ей пришла в голову мысль, что Стелла знала про назначенное именно на это время собрание в красном уголке. Значит, она хотела броситься на виду у всех, хотела обвинить ее, Сашу, указать, как на виновницу, а потом броситься. Иначе, зачем же она стояла на подоконнике и пошевелилась только когда вошли ребята? И тут же Саша одернула себя — вот, опять она плохо думает о Белаховой. Как всегда, в минуту душевного смятения обратилась мысленно к Виконту, стараясь представить, что бы он сказал, как бы отреагировал. Пристыдил бы ее, напомнил об абсолютной ценности человеческой жизни, каким бы этот человек неприятным ни был? Образ возник тут же, и Саша почти явственно услышала насмешливый голос: «Кошмар какой! Барышня рисковала поскользнуться и выпасть из окна по-настоящему…». Это несколько ослабило Сашин порыв к самобичеванию. Но, так или иначе — жить в одном доме с Белаховой и Сережей она больше не должна!

Из-за напряженного обдумывания последних школьных событий Саша к утру так измучилась, что ей невольно захотелось чем-то их перебить, разрешить душе окунуться в потерянный навсегда мир. Она пойдет к Семену. Прямо сейчас. Конечно, он опустившийся жалкий пьяница. Но связанные с ним досада и неприятности давно улеглись. Помнится только теплота, с которой Виконт относился к этому ее дяде, и одолевает желание услышать хотя бы имя Поля из чьих-то уст.

Она не была у Семена с того, искалечившего всю ее последующую жизнь, дня, когда услышала от него о гибели Виконта. Если попадала на Лиговку, старалась даже не смотреть в сторону массивного, с облицовкой, каменного здания. Но сейчас ей необходимо видеть дядю… Дай Бог, чтоб он оказался в состоянии связать два слова. Тогда они сядут, она найдет в себе силы заговорить о Поле и попросит вспомнить что-нибудь из их прошлой жизни. Побольше, поподробнее. И ей будет казаться, что Виконт жив, что вот-вот возникнет в дверях… Как тогда…

Она шла на Лиговку — пешком, знакомой длинной дорогой с остановкой и молитвой во Владимирском Соборе. Восстанавливала в памяти все подробности дней, что они провели втроем, и те неустроенные дни казались ей счастливейшими.

Не заметила, как дошла. И вдруг, уже у самого жилища Семена, вспомнила про какого-то родственника, с которым Виконт, по его словам, повстречался здесь, в Петрограде. Действительно он это когда-то говорил или она напридумывала в череде предположений и поисков причин случившейся с ней беды? Нет, это не выдумка… Вечер «семейного ужина»… Она почти засыпáла тогда, оттого в голове слабо отложилось и затмилось более ярким воспоминанием о рассказе про сабельный поединок с Петром. Дядя — значит, или Шаховской или Орлов? Если двоюродный или, тем более, троюродный, то совсем не обязательно…Но Семен-то явно знал этого человека. Даже, кажется, как-то комментировал эту встречу, что-то вроде: может быть это хорошо, а может быть и нет… Вот о чем надо его спрашивать в первую очередь, а не просто тревожить себе душу. У Саши зародилась слабая надежда.

Она постучала в дверь. Дверь отворилась и перед Сашей предстала скуластая женщина с глазами-буравчиками в платочке, завязанном по рабочей моде назад:

— Кого надо? Говорить будешь-то? Чего застыла, как неживая?

— Простите, пожалуйста, — оправилась от неожиданности Саша, — здесь Семен Васильевич жил, вы не скажете, где он?

Женщина, завелась на высокой ноте, ни разу не переведя дыхания:

— Да какой еще Семен Васильевич? Нет здесь никакого Семена Васильевича! Я здесь проживаю — мне квартиру завком предоставил… Да разве эта каморка — квартира? К черту идите с такой квартирой, тут и повернуться негде… Как Зимний брать, так давай, рабочий класс, лезь на ворота, а как квартиру его бездомной частице предоставить, так нá тебе, Нюрка, погреб на три аршина — живи.

С большим трудом Саше удалось вставить еще один вопрос, была ли квартира заперта и пуста, когда в нее вселялась вот эта голосистая Нюра.

Вселившаяся по закону пролетарка разразилась тирадой на еще более высоких тонах, из которой Саша кое-как разобрала, что о судьбе прежнего жильца она, Нюра, знать не знает и ведать не ведает, и что прáва являться и устраивать ей, Нюре, допрос ни за кем категорически не признает.