И когда прошли последние ряды и на улице, потемневшей, будто надвинулись сумерки, стало пусто и тихо жуткой какой-то, напряженной и ждущею тишиной, — сердце сжало новым отчаянным приступом тоски и одиночества. Побежать за ними? Догнать? Марину найти?
Нет. Без них — страшно, а с ними… страшнее еще. Домой. Переулками, в обход, чтоб не встретить.
Глава 18
Двадцать пятое февраля
Марина вернулась домой только под утро двадцать пятого. Усталая, иззябшая. С трудом скинула вскоробившиеся, сбитые башмаки. Наташа, торопясь, отгоняя неотвязное, непонятное, ноющее чувство, которое теперь возникало каждый раз, когда увидит или даже подумает о Марише, зажгла керосинку. Хоть чаю вскипятить. Еды никакой не было: магазины по всему городу закрыты; если бы не студенческая столовка — прямо с голоду умереть. Марины в столовой не было видно.
— Ты ела что-нибудь?
Марина кивнула.
— Я на секунду прилягу. Сейчас мне опять идти. Ну, как тебе демонстрация?
И добавила, с кровати уже:
— Забастовка всеобщая.
Наташа прикрыла глаза. Всеобщая. Значит, все, все рабочие, сколько в Питере есть (а их полмиллиона, — так, кажется, в газетах писали) — на улицах?.. И те, конные, опять… скачут… А вечером сегодня — Юрьева бенефис, в Александринском. У нее и для себя и для Марины билеты…
Перемогая себя, она окликнула все же подругу несмело:
— А как же… в Александринский сегодня, Мариша? Пойдем?
Марина подняла голову от подушки. Глаза были холодные и удивленные.
— В театр? Иди, если хочешь, конечно… А мой билет продай… Или отдай, кому знаешь.
Губы шевельнулись жесткой и небрежной усмешкой, и Наташа вспыхнула. Это что ж намек на Андрея?
— Спектакль, впрочем, едва ли состоится, — равнодушно уж сказала Марина и отвернулась к стене. — Кажется в городе вводят военное положение.
Не состоится? Не может этого быть, хотя бы даже военное положение. Потому что спектакля этого сколько месяцев ждет Петербург. Это ж событие исключительное… Лермонтов, «Маскарад», в постановке самого знаменитого, самого модного из нынешних режиссеров, и состав изумительный: весь цвет актерский, как и должно быть в бенефис такого прославленного артиста, как Юрьев. Билеты уже три месяца назад были распроданы. — Юрьев, как бенефицианты всегда, у себя на дому, сам, по записи, продавал. И все, все распродалось, хотя цены совсем сумасшедшие, в шестом ряду партера билет двадцать три рубля золотом… почти трехмесячный заработок работницы, девятьсот часов женской работы. Позавчера, на демонстрации, чернявая о себе говорила: десять часов работы, заработку восемь рублей в месяц. А здесь — одно кресло. На три часа.
Марина и тогда ни за что не хотела, едва-едва ее уговорила Наташа: это же не обычный спектакль, это обязательно надо каждому культурному человеку. Билеты достала, хотя целую ночь пришлось простоять в очереди. И то не на студенческие, самые дешевые места, на галерку, — те еще до нее расхватали, — а дорогие, на балкон. Пришлось долго себя во всем урезывать, чтоб свести концы с концами, и все-таки радость была неуемная: не сказать до чего, с волнением каким она ждала сегодняшнего вечера. И вот дождалась: все — прахом. Если и будет — все равно удовольствие испорчено. Настроение совсем же не то. Нина, Арбенин, Шприх… Даже не представить себе… И какими глазами посмотрела сейчас на нее Марина… Лучше б совсем не говорить.
Чайник вскипел. Разбудить? Или пусть спит? Такая она усталая… Жалко.
Но в дверь постучали быстрым и легким стуком. Марина сразу открыла глаза, поднялась, оправляя растрепавшиеся волосы.
— Войдите.
Вошел рабочий, высокий и ясноглазый, в ватной короткой куртке, заячья шапка с наушниками. Не здороваясь, отошел с Мариной к окну, в дальний угол, зашептал.
От первого слова у Марины сдвинулись брови, она метнула взглядом в сторону Наташи. Наташа нахмурилась тоже: Маришиным гостям она всегда бывала помехой, это она давно заметила. Если она сама не уходила, уходила с ними из квартиры Марина. Что ж? И сейчас уйти? На улицу? А если там, как вчера, нагайками разгоняют? Еще попадешь под лошадь или под ноги толпе, изувечат. Мариша опять посмотрела. Гонит. Пожалуйста! Изувечат — и пусть!
Она закусила губу и резким движением взяла с этажерки мерлушковую свою круглую шапочку. Но Мариша, быстро перешепнувшись с рабочим, остановила.
— Слушай, Наташа. Я твои взгляды знаю, но знаю и то, что ты хорошая и честная, что тебе можно довериться. И ты так искренно и горячо тосковала, что одна, на отлете. Так вот. Сегодня день исключительный: может быть, наверное даже — начало больших, очень больших, огромных событий. А рук не хватает. Есть одно — хотя и легкое, но очень важное и секретное дело… Я сама должна была, но мне необходимо сейчас же идти, неотложно. А товарищей — никого, никого сейчас не найти… Да и времени нет… Я решила тебе доверить… Ты сделаешь?
Рабочий полез за пазуху, достал сложенную бумажку и протянул Наташе. Рука широкая; темная, грубая кожа. Пальцы Наташи дрогнули, принимая бумагу.
— Это воззвание, — сказала Мариша. — Черновик, видишь, вставки, поправки: товарищи наспех писали. Надо начисто переписать — разборчиво и на одной стороне, обязательно. Перепиши и снеси на Сампсоньевский…
Наташа молчала. Она продолжала держать бумажку, как взяла, в вытянутой руке. Взяла или нет? Марина договорила быстро:
— Большой Сампсоньевский, № 16, квартира Куклина. Три звонка: долгий и два коротких. Когда откроют, скажешь: "Я от Павла Петровича". Тебе ответят: "Нет дома". Тогда ты отдашь конверт. Все запомнила? Шестнадцать, Куклин, "я от Павла Петровича". Карточка есть на двери, не обознаешься. Только быстро, быстро, да? У нас каждая минута сейчас на счету. Черновик не забудь отдать тоже.
Наташа не успела и мыслей собрать, как стукнула дверь. Она осталась одна, с бумажкой в руках.
Глава 19
Листовка о победе
Наташа писала, старательно и крупно (чтобы легче было набирать) ставя буквы.
"Российская социал-демократическая рабочая партия.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Жить стало невозможно. Нечего есть. Не во что одеться.
Нечем топить.
На фронте — кровь, увечье, смерть. Набор за набором. Поезд
за поездом, точно гурты скота отправляются наши дети и братья на
человеческую бойню.
Нельзя молчать.
Отдавать братьев и детей на бойню, а самим издыхать от
голода и холода и молчать без конца — это трусость,
бессмысленная, преступная, подлая…"
Перо дрогнуло. Наташа ниже наклонила голову. Перед тем, как начать переписывать, она три раза перечитала листок, разбирая, какая вставка куда. И на этой строке — каждый раз — кровь в лицо.
"…преступная, подлая".
Подлая?
"Все равно не спасешься. Не тюрьма, так шрапнель: не
шрапнель, так болезнь от голодовки и истощения.
Прятать голову и не смотреть вперед — недостойно. Страна
разорена. Нет хлеба. Надвинулся голод. Впереди может быть только
хуже. Дождемся повальных болезней, холеры…
Требуют хлеба — отвечают свинцом! Кто виноват?
Виновата царская власть и буржуазия. Они грабят народ в
тылу и на фронте. Помещики и капиталисты на войне наживаются: не
успевают загребать барыши. Тянут войну без конца. Ради военных
барышей и ради захвата Константинополя, Армении и Польши гонят
на бойню народ. Нет конца их жадности и зверству.
По доброй воле они не откажутся от наживы и не прекратят
войну. Пора укротить черносотенного и буржуазного зверя.
Подымайтесь все. Организуйтесь для борьбы. Устраивайте
Комитеты Российской социал-демократической рабочей партии по
мастерским, по заводам, по районам, по городам и областям, по
казармам, по всей России. Это будут комитеты борьбы, комитеты
свободы. Объясняйте крестьянам, горожанам, солдатам, что их
спасение только в победе социал-демократов.
Всех зовите к борьбе. Лучше погибнуть славною смертью,
борясь за рабочее дело, чем сложить голову за барыши капитала на
фронте или зачахнуть от голода и непосильной работы. Отдельное
выступление…"
Опять задержалось перо…
"…может разрастись во всероссийскую революцию, которая
даст толчок к революции в других странах.
Впереди борьба, но нас ждет верная победа. Все под красные
знамена революции! Долой царскую монархию! Да здравствует
демократическая республика! Да здравствует восьмичасовой рабочий
день! Все помещичьи земли народу! Долой войну! Да здравствует
братство рабочих всего мира! Да здравствует социалистический
интернационал!
Бюро Центрального Комитета
Российской соц. — дем. раб. партии (большевиков)".
