И вот в середине октября 1918 года Яхонтов снова ступил на русскую землю во Владивостоке. Оказалось, что он ничуть не опоздал. Деникин (он возглавил Добровольческую армию после недавней смерти Алексеева) еще не выступил против Авксентьева, ибо Авксентьев еще не свалил Ленина. Вопреки всей логике, вопреки расчетам всех стратегов, политиков и аналитиков, вопреки анафемам всех пророков большевики еще держались. Более того — они теснили Авксентьева. И Директория была уже не уфимской, а омской. Хитрый Ленин воспользовался Брестским миром и повернул все силы против угрозы с Востока.
Вскоре по приезде Яхонтов встретил генерала Флуга, под чьим началом когда-то служил. Флуг представил его генералу Иванову-Ринову, военному министру Омского правительства. Министр напрямик спросил Яхонтова, какого рода положение он бы предпочел. Виктор Александрович ответил уклончиво, мол, я бы хотел иметь время самому во всем разобраться.
Не странно ли? Казалось бы, Яхонтов должен скорее поспешать на Запад, туда, где решаются судьбы отечества. Какой прок ему сидеть в тыловом Владивостоке, под охраной японских и американских войск? В принципе какая разница между пребыванием здесь и в Нью-Йорке. Но это в принципе. А в реальности «вид на Россию» открывался отсюда совсем иной. Здесь, во Владивостоке, понятие «правительство» вовсе не было четким и однозначным. Было правительство генерала Хорвата, управляющего КВЖД, — он претендовал на власть над всей Россией или во всяком случае над всей Сибирью. Было Сибирское (во Владивостоке) правительство Лаврова и Дербера, правда, совсем недавно вроде бы подчинившееся правительству в Омске (сюда приезжал омский «премьер» Вологодский). В свою очередь, вроде бы Омск подчинился Директории, бежавшей туда из-за Урала. Был еще читинский царек атаман Семенов, который никому не подчинялся, но полностью зависел от японцев. Были и другие атаманы. Причем все власти непрерывно менялись, грызлись, мирились, заключали вечные союзы и втыкали друг другу ножи в спину. Не совсем ясно было, министром какого правительства считался Иванов-Ринов, которому Яхонтов представлялся по прибытии. Дело в том, что этот пост в Омске занял не кто иной, как вице-адмирал Колчак. Он, оказывается, не попал ни в какую Месопотамию, так и остался на Дальнем Востоке и имел дела главным образом с английским генералом Ноксом, которого Яхонтов тоже знал — еще по Петрограду.
Во Владивостоке процветала спекуляция, шныряли русские и китайские уголовники, порядок поддерживался штыками интервентов. Словом, благостные представления Виктора Александровича о золотой середине, о Демократии с большой буквы, воплощенной в Директории, которая, конечно же, доведет дело до Учредительного собрания, столь неделикатно разогнанного большевиками, — все эти почерпнутые из «солидных» газет и рассказов «порядочных» людей представления тускнели с каждым днем.
С каждым днем — это ощущалось буквально физически — политическая атмосфера становилась все более правой. Яхонтов не выдержал и, хоть он был пока еще частным лицом, написал в Вашингтон военному атташе полковнику Николаеву о положении в этой части России.
Ходят слухи, писал он, что может быть предпринята попытка установить военную диктатуру. В письме была характерная фраза: «Широкие массы не доверяют офицерам». Яхонтова очень волновал вопрос о роли офицерства в переживаемом Россией историческом катаклизме. Во Владивостоке офицеры кутили в ресторанах, и почти каждая попойка заканчивалась пением «Боже, царя храни». Боже царя не уберег, ради чего готовились к бою эти офицеры? За Демократию с большой буквы, воплощенную в Директории? Что-то непохоже, Виктор Александрович.
(продолжение)
«Широкие массы не доверяют офицерам», — писал Яхонтов. Не погорячился ли он, не слишком ли был категоричен? Нет. Однажды Яхонтов просто так, чтобы убить время, пошел в театр. Пошел и не пожалел. В зале было много военных. Многих он знал.
— Пойдемте, я вас познакомлю с весьма известными лицами, — шепнул Виктору Александровичу знакомый полковник. Он указал глазами на двух молодых офицеров, которые явно пользовались здесь популярностью, судя по тому, как они раскланивались налево и направо.
— Кто это?
— Наши бравые атаманы — Семенов и Калмыков.
От знакомства Виктор Александрович уклонился. Но, видя, как сердечно приветствуют офицеры этих двух бандитов, он встревожился. И ведь здесь, в зале, не могло быть человека, кто бы не знал о зверствах того и другого. Неужели ради общей борьбы с большевиками можно подать руку Семенову? Что с тобой, офицерская честь? Впрочем, люди в штатском не лучше. На том же спектакле Яхонтов увидел еще одну символическую сцену. Перед каким-то иностранцем угодливо изгибался молодой человек в больших очках, показавшийся Яхонтову знакомым. Где же он его видел? Ах, да, Вашингтон, посольство, господин Сукин, ярый сторонник американской интервенции. Оказалось, что сей молодой человек уже перебрался в Омск, занимает высокий пост в тамошнем министерстве иностранных дел. Яхонтов поймал себя на мысли, что ему очень не хочется, чтобы Сукин въезжал в Москву на белом коне… Интересно узнать, перед кем так лебезил Сукин. Оказалось, что это советник Омского правительства по транспорту американец мистер Стивенс. Да, да, тот самый Стивенс, который, как рассказывал Яхонтову в прошлом году попутчик-американец, сделал колоссальные деньги на строительстве Панамского канала, а потом был советником у министра путей сообщения Временного правительства — как бишь его? — у Ливеровского. Видно, большевики отказались от услуг мистера Стивенса или он сам не захотел с ними сотрудничать. Но, как уже знал Яхонтов. Стивенс фактически командовал Транссибирской магистралью от Владивостока до Байкала (правда, не единолично, а на паях с японцами). А от Байкала и до… до ближайших большевиков магистраль держали в своих цепких руках чехи под командованием французского генерала Жаннена. Вот они, варяги, И вот те, кто их призвал. Разве он, Яхонтов, не с теми, кто звал варягов? На прошлой неделе он завтракал у английского консула, вчера он был «с визитом вежливости» у американского генерала Грейвса — того самого, кто предлагал ему, генералу Яхонтову, начать карьеру с чина рядового солдата. Виктор Александрович так и не заметил, какой спектакль давал в тот вечер владивостокский театр. Время шло, а он еще не определился. А ведь прошел целый месяц, как он вернулся на Родину.
Назавтра он получил письмо от своего старого знакомца генерала Будберга. Покинув Японию, барон перебрался в Маньчжурию, в Харбин, где он предпочел жить, как он выразился, «в более нейтральном месте под просвещенным правлением генерала Хорвата». Но связи с российскими кругами Будберг поддерживал очень тесные. Он вел переписку и с генералом Флугом, которого хорошо знал. Флуг стал командующим Дальневосточным военным округом, и Будберг рекомендовал ему пригласить Яхонтова начальником штаба. Виктор Александрович уже склонялся к тому, чтобы поступить в конце концов на службу, тем более речь шла о вполне достойной должности, но события заставили его резко переменить свои планы.
18 ноября 1918 года в Омске произошел государственный переворот — Директория была низложена, и Колчак, произведенный в полные адмиралы, стал военным диктатором, провозгласив себя верховным правителем России. Авксентьев и другие члены хилой Директории были схвачены и поставлены перед выбором — либо тюрьма («со всеми возможными последствиями», как выразился проводивший «акцию» офицер), либо высылка за границу. Естественно, «директоры» предпочли второе, и их через Китай переправили во Францию. Ни для кого не было секретом, что за спиной Колчака стояла Англия. Правда, пошел в ход несколько неожиданный образ «Колчак — русский Вашингтон». Американцы не возражали, не возражали и японцы. Один за другим признавали верховенство Колчака упрямые дальневосточные генералы, и первый из них Иванов-Ринов. Уперся только атаман Семенов, который по-прежнему, кроме японцев, не признавал никого.
Но в этих подробностях Яхонтов разбирался уже позднее. Ни минуты не колебался он тогда и служить диктатору не захотел. Виктор Александрович действовал в те дни решительно. Он пошел к губернатору, попросил обменять свой дипломатический паспорт на обычный и одновременно разрешения покинуть страну. Ему не препятствовали. Теперь надо было получить разрешение японцев ступить на их землю. Но и здесь Яхонтову повезло — во Владивостоке находился один хорошо знакомый ему японский полковник, который оказался весьма любезным. И Яхонтов отплыл в Японию. Уже на борту он узнал, что в Компьенском лесу под Парижем подписано перемирие и тем самым положен конец мировой войне, которую тогда никто не называл первой, так как никто не думал, что будет и вторая. Одновременно сообщалось, что Советское правительство денонсировало Брестский мир. Иностранцы, окружавшие Яхонтова на борту парохода, ликовали по случаю окончания войны. Он был мрачен — в России говорить о мире еще не приходилось.
