И в этот самый момент Юлий повернулся к спутнице и сжал ее в объятиях так сильно, что едва не причинил боль. Губы его жадно искали поцелуя. Сервилия уступила, не в силах противостоять страсти.
Оказавшись во дворе форта, Брут легко соскользнул с коня. Десятый легион проводил в горах сложные учения, и Октавиан зарекомендовал себя очень хорошо: он толково распорядился подразделением, которым командовал, и искусно обошел Домиция. Не теряя времени, Брут стремительно вошел в здание. Мрачное настроение, еще недавно господствовавшее в укреплении римлян, к счастью, миновало. А это означало, что Юлий искренне порадуется успехам своего молодого родственника. Как говорил когда-то Марий, у Октавиана надежные руки и широкие плечи.
Часовой, которому надлежало находиться у самого основания лестницы, оставил свой пост и отошел в сторону. Взбегая на второй этаж, Брут услышал его окрик, но лишь усмехнулся.
Юлий возлежал рядом с Сервилией. Внезапное шумное и бесцеремонное вторжение Брута всполошило обоих. Юлий, нагой, в ярости вскочил с ложа и бросился к другу.
— Убирайся вон! — прорычал он.
От неожиданности зрелища Брут замер на месте. Но через несколько секунд, придя в себя, с искаженным лицом, резко повернулся и выскочил вон, резко захлопнув за собой дверь.
Юлий взглянул на Сервилию, уже сожалея о том, что поддался необузданному гневу. Небрежно накинув одежду, сел на широкое ложе. Запах духов наполнял воздух; он знал, что и сам пахнет этими духами. Юлий резко поднялся, стремясь оказаться в стороне и от ложа, и от женщины, и решая, как теперь вести себя и что делать.
— Я сама выйду к нему, — негромко произнесла Сервилия, поднимаясь.
Растерянный и расстроенный, Юлий едва замечал ее наготу. Как они могли заснуть? Однако запоздалые сожаления бесплодны. Юлий отрицательно покачал головой и завязал сандалии.
— Извиняться должен я, а не ты. Поэтому я и пойду к нему.
— Но ты же не будешь извиняться… за меня? — обманчиво спокойным голосом уточнила Сервилия.
Юлий повернулся и посмотрел ей в глаза.
— Ни за единый проведенный с тобой миг, — нежно ответил он.
Сервилия подошла, и он обнял ее, удивившись, как, оказывается, приятно обнимать обнаженную женщину, оставаясь полностью одетым. Несмотря на тревогу за Брута, Юлий улыбнулся.
— Сейчас он немного успокоится, и можно будет попробовать обсудить ситуацию, — попытался успокоить возлюбленную Цезарь, хотя и сам не слишком верил собственным словам. Уверенным движением он пристегнул к поясу ножны. Сервилия неожиданно испугалась.
— Я не хочу, чтобы между вами произошло что-то серьезное, — жалобно взмолилась она. — Юлий, прошу тебя!
Цезарь принужденно рассмеялся.
— Он еще ни разу не причинил мне боли.
Выйдя из комнаты, он плотно закрыл за собой дверь.
Выражение его лица моментально изменилось, и вниз он спустился с видом угрюмым и непреклонным.
В общем зале сидели Домиций, Кабера и Цирон. Полководцу показалось, что все они смотрят на него осуждающе.
— Где он? — коротко и резко спросил Юлий.
— На плацу. На твоем месте я оставил бы его в покое. Кровь его бурлит вовсю, так что не время выяснять отношения.
Цезарь на секунду задумался, однако обычная дерзость, как всегда, одержала верх. Он сам заварил всю эту кашу, ему ее и расхлебывать.
— Брут — мой давний, самый старый друг, и все должно остаться между нами.
Брут в одиночестве стоял посреди пустого плаца, в руке его ярко блестел меч работы Кавальо. Увидев Юлия, коротко кивнул, и тот едва не остановился: темная угроза исходила от всего облика друга. Если дело дойдет до схватки, он не сможет одержать над Брутом верх. Даже украв победу, не найдет в себе достаточно сил, чтобы забрать эту жизнь.
Брут поднял клинок в первую позицию, и Юлий моментально изгнал все лишние мысли — так, как учил Рений: это враг, и его надо убить.
Юлий обнажил меч.
— Интересно, ты ей заплатил? — негромко спросил Брут, моментально лишив противника собранности.
Юлий подавил резкий укол гнева. Они учились боевому мастерству у одного человека, а потому нельзя поддаваться на провокации.
Противники начали кружить по площадке.
— Мне казалось, что я все знаю и понимаю, но верить не хотелось, — не унимался Брут. — Надеялся, что ты не опозоришь меня, а потому старался не волноваться.
— В этом нет никакого позора.
— Есть. Еще как есть! — упрямо повторил Брут и сделал выпад.
Юлий знал боевой стиль Брута лучше всех, однако ему с трудом удалось отразить направленный в самое сердце удар. Прием смертельный, и прощать его нельзя. Гнев начинал захлестывать, движения становились все стремительнее, шаг тверже, а чувства острее. Что же, чему быть, того не миновать.
Юлий метнулся вперед, низко нагнувшись, и резкий неожиданный выпад заставил противника отпрянуть. С трудом увернувшись, Брут в свою очередь начал наносить удар за ударом.
Наконец, тяжело дыша, воины разошлись. Юлий крепко сжал левую руку, пытаясь зажать глубокую рану на ладони. Но кровь все равно сочилась — медленно, крупными каплями — и тут же впитывалась в песок.
— Я люблю ее, — произнес Цезарь. — И люблю тебя. А потому достаточно. Хватит. — С выражением откровенного отвращения на лице он отбросил меч в сторону и, безоружный, остановился перед другом.
Брут приставил острие меча к его горлу.
— Они все знают? Кабера, Домиций, Октавиан?
Юлий смотрел в упор, изо всех сил стараясь не мигать.
— Возможно. Брут, мы ничего не планировали. И уж разумеется, я вовсе не думал, что ты вот так влетишь в комнату.
Острие меча осталось единственной неподвижной точкой во вращающемся мире. Юлий крепко сжал губы, пытаясь успокоиться. Сознательно расслабил все до единой мышцы и стоял, просто ожидая. Умирать очень не хотелось, но уж если суждено встретить смерть, то лучше встретить ее с холодным презрением.
— Это не игра и не шутка. Ни для меня, ни для нее.
Меч внезапно опустился, и огонь безумия в глазах Брута моментально погас.
— Несмотря на все, что есть межу нами, я не задумываясь убью тебя, если ты принесешь ей хоть малейшую боль.
— Отправляйся к ней. Она волнуется за тебя, — словно и не заметив угрозы, приказал Цезарь.
Брут смерил друга долгим, пристальным взглядом и зашагал прочь, оставив его в одиночестве посреди плаца. Юлий посмотрел вслед уходящему, а потом, сморщившись от боли, раскрыл ладонь. На мгновение гнев запылал снова. Он повесил бы любого, кто осмелился бы поднять против него меч. Никаких извинений здесь быть просто не может.
Но они с Брутом вместе выросли, а это что-нибудь да значит. Возможно, стоит простить даже предательский удар прямо в сердце. Юлий задумался, продолжая смотреть туда, где скрылся Брут. Можно ли доверять этому человеку?
Следующие полтора месяца оказались непереносимо тяжелыми: напряжение не спадало. Несмотря на то что Брут нашел в себе силы поговорить с матерью и даже, сжав зубы, благословил союз, ему никак не удавалось стряхнуть с себя гнев и чувство одиночества.
Без единого слова объяснения Юлий снова начал сам тренировать Десятый легион. Он устраивал многодневные походы, на протяжении которых сохранял молчание, если не считать резко отдаваемых приказов. Легионеры сносили лишения и усталость ради короткого одобрительного кивка своего командира, а одно это значило куда больше, чем все лестные речи, которые только можно сочинить.
Оказываясь в форте, Цезарь засиживался далеко за полночь, работая над письмами и расчетами. Он не жалел созданного здесь, в Испании, золотого резерва. Посылал гонцов в Рим, чтобы заказать в Александрии новые доспехи и оружие, а из всех испанских городов через горы тянулись караваны с припасами и продовольствием. Чтобы добыть достаточно железной руды и изготовить новые мечи по методу Кавальо, требовалось разрабатывать бесчисленные рудники. Чтобы получить древесный уголь, надо было валить деревья. Каждый из пяти тысяч солдат Десятого легиона получал на день по два, а то и три задания.
Офицеры одновременно и страдали от перегрузки, и радовались тому, что их полководец наконец-то обрел прежнюю энергию. Задолго до того, как Юлий отозвал своих подчиненных с важных постов, которые они занимали по всей стране, люди уже знали, что Десятый легион в скором будущем покинет Испанию. Эта страна просто слишком мала, чтобы с честью выдержать размах деятельности их военачальника.
Юлий выбрал самого достойного из испанских грандов и назначил его временным правителем — до тех пор, пока Рим не пришлет кого-то из своих сыновей. Он передал дела и печать в надежные руки, а сам вновь с головой окунулся в работу, на несколько дней лишая себя и сна, и еды, — пока от изнеможения не падал с ног. Короткий отдых — и он снова в строю, и все шло по-прежнему. Все вокруг взирали на Цезаря с опаской, не зная, каких результатов ожидать от подобной безудержной энергии.
