Князь уважал и любил сестру, но не так, как Сыдбор, который боготворил ее и чувствовал себя на верху блаженства, когда его к ней допускали. Все ее желания и капризы были для него законом.
На следующее утро после разговора Власта с князем разошлась весть, что Сыдбор идет. Все жители города вышли ему навстречу. Пошел посмотреть и Власт.
В сенях стоял Мешко, окруженный свитой, ожидая прибытия брата. Уже издали показался кортеж.
Не был он пышный, а скорее какой-то странный. Около сотни людей на хороших лошадях следовали за Сыдбором, у которого был вид вождя какого-то дикого племени: красный, черный, взъерошенный, в пестрой одежде, обшитой блестками да бляшками, в шапке с султаном, но уже поношенным, и весь обвешанный всякого рода оружием — топором, луком и молотом, болтавшимися у пояса, на плечах праща и копье. Все это Сыдбор употреблял с необыкновенной ловкостью во время схваток. Один только щит носил он позади седла и редко им пользовался.
У воинов его были кованые панцири и бляхи; некоторые из них носили кафтаны, имея при себе кривые сабли и копье; одеты они были все одинаково, что в те времена считалось большой роскошью.
И Сыдбор, и вся его дружина выглядели ужасно; все были в синяках, лица с рубцами, покрыты кровью и пылью. И все-таки у всех был вид довольный, и шли они с веселыми песнями, как следует победителям. Сзади плелись несколько десятков людей, связанных между собою толстыми канатами, между ними были старики, юноши, женщины и дети.
Сыдбор сделал набег на немецкую колонию вблизи небольшого города на берегу Одры. Всех жителей взял в плен, а деревню сжег.
Все эти несчастные, оборванные, избитые и в ранах, представляли собой страшную картину. В их глазах были написаны отчаяние и ужас.
Как только въехали во двор замка, несколько женщин упали на землю от изнеможения, некоторые тут же скончались. Полунагие дети плакали, и чтобы успокоить, солдаты нещадно их били.
С визгом, плачем, стоном и хохотом остановились они перед князем, а Сыдбор, еще сидя верхом на лошади, уже начал рассказывать о своем набеге; впрочем, слова были излишни, победа была налицо. Мешко, увидев пленных и богатую добычу, довольно улыбнулся. Его радость можно было оправдать тем, что нередко и его подданных уводили немцы, еще более издеваясь над ними, а маркграф Герон истреблял славян не только мечом и огнем, но и вероломством.
Весь город сбежался посмотреть на войско Сыдбора и отчасти на пленных, высматривая крепких и здоровых для более тяжелой работы; рабы в то время были дороги.
Смотрел на все издали и Власт. Увидев полунагого и избитого до крови старика, связанного канатом, с опущенной головой, он весь побледнел. Коротко остриженные волосы с выбритым на темени кружком, служившим для соратников Сыдбора предметом насмешки, изобличали в нем христианского священника.
Власт невольно заломил руки; к счастью, никто этого жеста не заметил, и он сумел прийти в себя.
После показа добычи, состоявшей из разного рода оружия, платья и посуды, среди которой Власт заметил церковные подсвечники и чашу, князь с Сыдбором вошли в дом; вся прислуга и толпа остались на дворе, расспрашивая воинов о сражениях и набегах, хохоча и делая свои замечания.
Власт между тем думал о том, как бы освободить несчастного священника, который возбудил в нем глубокое сострадание.
В первый момент он решил просить князя отдать ему старика как не годного ни для какой работы.
Власт стоял так, задумавшись, как вдруг почувствовал, что кто-то дотрагивается до его руки. Он оглянулся и увидел старую женщину, одетую в белый платок, которая что-то шептала ему на ухо… Сразу Власт не мог понять в чем дело. Тогда старуха отвела его в сторону и спросила:
— Это вы сын Любоня, что двенадцать лет были в немецкой неволе?…
— Да, это я самый, — ответил Власт.
Старуха долго к нему присматривалась…
— А помните вы Срокиху? — спросила она.
Власт, который за двенадцать лет отсутствия все позабыл, старался воскресить в памяти это имя.
— Так называли в Красногоре женщину, которая после смерти матери меня вскормила, — наконец ответил он.
Старушка бросилась к нему, обняла и, глядя на него глазами, полными слез, произнесла:
— Голубчик ты мой, дитя мое родное! Так ведь это я Срокиха… Твой отец отдал меня князю в замок, потому что я знала, как лечить и заговаривать. Приказали смотреть за молодой княгиней, за Горкой, и вот живу при ней и развлекаю бедняжку, как умею. Голубчик, дитя родное! Что немцы из тебя сделали!.. А я думала, что вырастешь, как Дуб, а вот ты какой тоненький и хрупкий, точно березка.
Власт смотрел на старушку с умилением, он начал вспоминать свои детские годы, и ему стало как-то грустно. Он хотел что-нибудь подарить старушке, но у него самого ничего не было; с другой стороны, старушка как будто ни в чем не нуждалась. На ней было платье из очень тонкого и белого полотна, а холеные руки свидетельствовали о том, что Срокиха мало работает.
— Голубчик ты мой! — проговорила тихо старушка. — Пойдем со мною, я тебя моей княгине покажу… Хотя в тебе течет кровь жупанов и вельмож, все же я тебя вскормила своим молоком, и ты мое дитя.
И старушке страшно хотелось приласкать Власта, как в былые времена, но не посмела; юноша смотрел на нее и грустно улыбался.
— Пойдем, — обратилась она к нему, — княгиня добрая пани, красивая и милостивая. Она одна, нет у нее ни мужа, ни подруг; скучно ей, и развлекается она песнями да сказками; ей любопытно будет послушать твои рассказы о далекой стране, где ты был. Я тебя сведу к ней.
Власту неприятно было приглашение старухи, но отказать не хотелось; он утешал себя мыслью, что священнику не следует избегать людей, которых, может быть, сумеет обратить в христианство.
Старуха с Властом прошли один двор и, открыв боковую калитку во второй двор, где стоял дом молодой княгини, вошли туда вместе.
Весь дворик зарос зеленью, точно садик, везде было посажено много цветов. Внутри двора было совсем тихо. Посередине стояла старая липа, на которой висело несколько клеток из лоз с поющими в них птичками. Здесь же свободно расхаживала молодая серна, пощипывая травку, и, увидев входящую Срокиху, остановилась, подняла голову с черными глазенками и топнула ножкой… Но, заметив за ней еще кого-то, испугалась и быстро убежала в противоположный конец сада.
Старуха приказала Власту подождать здесь, приглашая его сесть на скамью, что стояла около дома, а сама пошла предупредить княгиню.
Из окон дома, выходящих во двор, выглянули несколько женских головок и спрятались… Присматривалась к нему и молоденькая ручная серна, то приближаясь, то опять убегая, а над головою его щебетали птички.
После довольно долгого отсутствия опять появилась старуха, делая знаки Власту следовать за ней.
Пройдя две пустые комнаты, Власт вошел в третью, большую горницу, всю украшенную коврами и массой цветов, с окнами, выходящими на зеленый дворик. Там жила Горка.
В ожидании гостя она стояла посередине комнаты, скрестив руки на груди, во всей ее осанке было что-то серьезное, почти мужественное, но это не мешало ей быть очень красивой.
Сходство ее с Мешком было поразительное, и с первого взгляда можно было узнать в ней сестру князя. Только она была еще красивее. В глазах светился тот же ум, в лице то же выражение задумчивости и гордости.
Она была одета в яркое платье, с веночком на голове, которого девушки никогда не снимали. Княжна быстро и с любопытством взглянула на Власта, остановившегося у дверей.
Старуха, упав к ногам княжны, велела сделать то же и Власту, что он и исполнил. Не успел он еще промолвить слово, как старуха уже начала рассказывать Горке о его двенадцатилетней неволе, жалуясь, что немцы сделали его слабым и хилым.
Княжна долго стояла молча, но наконец решительным голосом спросила его, мучили ли его немцы?
— Никакая неволя не красна, — ответил Власт, — но и среди врагов есть добрые люди, милостивейшая княгиня.
Горка покачала головою.
— А далеко вас загнали? — спросила она.
Тогда Власт начал рассказывать ей о том, как жил при цесарском дворе, в многолюдной стране, где нет зимы и где все так красиво.
Упоминание о цесаре, о далеких краях, о диковинках страны очень заинтересовало княгиню, и она обо всем стала расспрашивать Власта и с напряженным вниманием его слушать.
Рассказ юноши, к которому с большим любопытством прислушивалась и Срокиха, вероятно, продолжался бы долго, но шум во дворе возвестил о прибытии нового гостя. Пока старуха раздумывала, куда девать юношу, Сыдбор вбежал уже в комнату сестры… Припав к ее ногам, он несколько раз земно поклонился, целуя край ее платья, смеясь и издавая какие-то дикие звуки от удовольствия.
Горка, положив свою белую руку на плечо Сыдбора, спрашивала его со снисходительной улыбкой, где он был и откуда пришел.
