– Ты за нее не переживай. Я скорее костьми лягу…
– Не надо костьми. Здраве будь. За нас. За всех, если что… а ее береги.
– А скоро ли?
– Вот-вот зелье подействует. На стогне уже дуреют все. В пляс пускаются. Потом плакать начнут. А уж потом…
– А в детинце?
– Там еще держатся. Видать, мало Ярун им насыпал. Или здоровы пить варяжины. Ладно, прощай.
Они обнялись. Путята в обратную собрался, да только не ушел.
– Болярин, – услышал он голос княгини. – Вы чего там задумали?
– Да нет, – смутился Путята. – Ничего, княгиня.
– Так, – сказала она. – Выкладывай.
– Что?
– Все.
Путята вздохнул. Потупил глаза. А потом улыбнулся и выпалил:
– Сейчас мы Ингваря резать будем. И всех людей его порешим.
Беляна остолбенела.
Путята быстро поклонился ей в пояс и рванул к Коростеню.
– Стой! – задохнулась княгиня. – Смирной, догони его!
Отрок не двинулся с места.
– Властью, возложенной на меня, приказываю! – рассердилась Беляна. – Догони его и верни.
Смирной настырно покачал головой.
– Даждьбогом тебя заклинаю, – прошептала княгиня. – Верни Путяту. Он же себя и нас всех погубит. Прошу. Верни.
Смирной подумал немного и припустил вслед за болярином.
Несколько долгих мгновений княгиня оставалась одна. Потом послышались шаги и появились Путята со Смирным.
– Хвала Даждьбогу! – облегченно вздохнула Беляна.
– Ласки прошу, княгиня.
– Давай рассказывай. Что вы там удумали?
Путята замялся.
– Зелье мы им в питие подмешали, – сказал Смирной.
– Что за зелье? Где вы взяли его? – Княгиня не на шутку рассердилась.
– Зелье, которое на время разума лишает, – болярин переминался с ноги на ногу, точно молодой телятя. – Еще в онадышное лето я, когда в послушниках ходил, от Белорева состав узнал. Одна мера дурмановых семян, две меры мухоморов сушеных, истертых в пыль…
– Это яд? – испугалась Беляна.
– Нет. От него только с разума на время сворачивают. Сначала весело становится, а потом так тоскливо, что хоть режьте, хоть боем бейте – все едино, – вступился Смирной. – Я сам пробовал… однажды…
– И что дальше?
– Вот-вот русь безуметь начнет. Мы бы их тогда и порешили бы всех. Перво-наперво – Ингваря да воеводу его варяжского. Ох, и злющий тот варяг, – Путята сверкнул глазами.
– Ты на себя посмотри, – урезонила его княгиня. – Чем ты того варяга лучше? А потом, значит, резать бы их стали?
– Как поросят, – решительно сказал болярин Младшей дружины.
– Прямо ножами? Да по горлу? Чтобы на стогне и в детинце склизко от крови стало? Или сначала поизмывались бы над ними? Глаза повыкалывали бы? Уши да носы поотрезали бы? Вас пять десятков, а их почти две тысячи. Неужто, пока одних резать будете, другие вас ждать станут?
– Непотребств, конечно, не творили бы, – Путята совсем сник. – Но только смотреть на этот позор мочи нет.
– Так, значит? А только, смотрю, болярин, забыл ты, что я сама их в Коростень впустила. Сама столы накрыла и гостями их назвала.
– Да какие они гости! – не стерпел Путята. – Они в Малине всех под корень извели! Ни баб, ни стариков, ни чад малых не пощадили! А ты, княгиня, их за столы сажать! Земле нашей бесчестье творят! В Старших объедками кидают! Князя нашего хулят! Тебя Ингварь позвать велел…
– Что? – перебила его Беляна. – Так это он тебя за мной прислал?
– Да, княгиня. Велел, чтобы ты в детинец явилась.
– Что ж ты сразу не сказал? Ну, пошли.
– Не пущу! – Смирной заступил перед княгиней тропинку.
– Пусти, – спокойно сказала Беляна.
– Пусти, – кивнул Путята. – Там уж, небось, очумели все.
Нехотя Смирной отступил в сторону.
– Ты, – сказала ему княгиня, – тоже здесь не останешься. Спускайся к реке. Там лодка привязана. Плыви на ту сторону. Скажи Гостомыслу, что у нас пока все по Прави. И гость в нашем доме – это гость. И вреда ему чинить никто не станет. Ни отравой травить, ни ножом резать, ни смертью бить. Так нас Даждьбог учил. И Марене с Кощеем этой землей не править. Ну? Пошли, что ли, Путята?
Игорь злился. Давно послал он отрока за княгиней Древлянской, а ее все нет. А Асмуд смотрит хитро, словно смеется. От этого злость еще настырнее подступает.
А вокруг веселье пенится, не хуже меда пьяного. Дружина в раздрай пошла. Кто-то песни орет. Кто-то гогочет, аж заливается. Кто-то, забыв о шуме и гаме, ткнулся головой в бок поросенка жареного и храпит да во сне причмокивает.
На мгновение Игорю показалось, что и не люди это вовсе пируют. Навье семя36 наружу выперло. И будто не лица у людей, а морды звериные. Не руки, а лапы когтистые. Не говорят они, а рыкают страшно. А вместо яств на столе – люди мертвые. Вместо хмельного – кровь.
Оглянулся на Асмуда. А у того голова змеиная. Язык раздвоенный меж ядовитых зубов мелькает. И шипит он жутко:
– Полукровка никчемный… полукровка…
Оторопь взяла кагана Киевского. Глаза зажмурил. Головой тряхнул. Отпустило. Отхлынуло наваждение. Снова в Явь вернулся. Ух…
– Смотри, конунг, – смеется старый варяг, – вот и хозяйка пришла.
Беляна стояла посреди веселья, словно береза белая в дубовом лесу. Смотрела без опаски, но во взгляде ее, почудилось Игорю, было еще что-то. Что-то неуловимое. Он все пытался понять, что же скрывается за этим равнодушным взглядом. Вдруг понял. Брезгливость. И печаль. И неприятие. И понял каган, что так однажды уже смотрели на него.
Он почти не помнил своей матери. Она ушла к предкам, когда ему едва исполнилось четыре лета. Он знал, что не по своей воле стала она женой варяга Хререка. Силой взял ее Ладожский властитель. Приглянулась, и все. И Игорь ребенком нежеланным был. Нечаянным. Дичком рос. Как былинка на ветру.
Однажды напроказил он сильно. Как напроказил, теперь не упомнить. Но помнит каган Киевский, что мать не ругала его. Посмотрела только прямо в глаза сыну. И это в память врезалось. А теперь всплыло. Княгиня Беляна на него, словно мать, смотрела.
От этого взгляда ему стало душно. И одиноко. И захотелось домой. В Киев. Спрятаться от всех. Чтоб в покое оставили. Чтоб не тревожили понапрасну. Тоска защемила в сердце. Аж выть захотелось. Волком выть.
– Что ж ты, княгиня, гостей без присмотра оставила? – спросил Игорь.
– Разве вы в чем нужду терпите? – вопросом на вопрос ответила Беляна. – Или яств вам недостает? А может, вино ромейское тебе по вкусу не пришлось?
– Вино вкусное, тут и говорить нечего. Я такого под Царем-городом изрядно попробовал…
– Это когда ромеи твои ладьи пожгли? – она пожалела о сказанном, но слово не воробей…
– Нет, – Игорь и на этот раз сдержался. – Когда с кесарем мировую пили. Вино то в дань ромейскую вошло.
– Хитер кесарь Цареградский, – Беляна невольно улыбнулась. – Тебе вино в ругу дал, да сам же его и выпил.
Вспыхнул Игорь, точно солома сухая. Только солома быстро прогорает.
– Мне вина не жалко, – сказал, что отрезал.
– Мне, как видишь, тоже.
– Ты для нас, быть может, и другого не пожалеешь, – усмехнулся Игорь.
– Все, что было, на столы выставила, – насторожилась Беляна.
– Вижу. Только не больно весело на твоем пиру.
– Разве? – княгиня оглянулась на безудержно веселившихся дружинников.
– Почему только отроки нам прислуживают? Девок бы позвала. Пусть бы нам песен попели.
– Я бы с радостью, – голос княгини дрогнул. – Только разбежались девки. Если бы знали, что Ингварь с женихами в Древлянскую землю за невестами пришел, наверное, сейчас и пели, и плясали бы для вас. А то ведь слух пролетел, что не невесты тем женихам нужны, а приданое. Вот и разбежались.
– Тогда, может, сама нам споешь?
– А что? Петь я люблю, – сказала Беляна. – Но не пристало жене без мужа на пиру петь. Муж вот вернется, так мы вместе споем.
Беляна только сейчас заметила, как внимательно слушает их разговор Асмуд. Он подался вперед, чтобы не пропустить ни слова. Напрягся весь, губы сжал. А выцветшие стариковские глаза впились в княгиню, словно вгрызлись. Она не испугалась этого взгляда. Не потупилась. Смело ответила на него. И вдруг увидела, как в зрачках старого варяга вспыхнул огонь. Огонь ненависти. Он передернул плечами и отвернулся.
«Уж не зелье ли так на него давит? – подумала княгиня. – Ингваря эка перекосило. Руки трясутся. Кровью глаза налились. То в жар его бросает, то в холод. Как бы не вышло чего», – а вслух сказала:
– Ты сам-то петь любишь?
– Отчего ж не спеть, когда время есть. Только сейчас не до песен. Мне с тобой поговорить надо. Не здесь. Уж больно шумно. А разговор наш серьезным будет. На пирах так не говорят, – встал. – Где нам мешать не будут?
– Может, завтра? Говорят же, что утро вечера мудренее.
– Нет, княгиня. Сегодня. Сейчас.
Вот тут Беляна не на шутку испугалась. Пойди-узнай, что у него на уме. Он же опоенный. Да, видимо, выбора ей не осталось. Ладно. Защити Даждьбоже. Оборони от злого. Не хотел же Путята ее сюда пускать. Сама в Пекло сунулась. Видно, самой и выбираться.
