Ознакомительная версия.
Комендант ушел, Василий закрыл за собой дверь на засов, поручик остался наедине с собой. Алабин подошел к окну. Взглянул в него: кругом башни и бастионы.
Бежать? Куда бежать? Это бессмысленно… Да и вдруг все обернется в его пользу… Хотя… большая вероятность что его осудят. Только вот на сколько лет? Он достал из кармана раскладные и скрепленные между собой маленькие деревянные иконки, на которых были изображения Господа бога, святого Михаила Архангела и Тихвинской Божьей Матери. Это его матушка сунула ему на свидании в Петропавловской крепости. Эти освященные иконки Зинаида Ивановна привезла из Успенского мужского монастыря в Тихвине. Сказала сыну, что они чудотворны и нужно усердно и денно и нощно молиться им. Авось поможет ему Всевышний избежать тюремного срока.
Алабин поставил миниатюрный иконостас на стол и начал креститься и читать тринадцатый псалом Давида:
– Доколе, Господи? Ужели забудешь меня навек? Доколе скрывать будешь лицо Свое от меня? Доколе советоваться буду с собой? Днем печаль в сердце моем! Доколе возноситься будет враг мой надо мной? Взгляни, ответь мне, Господь Бог мой, освети глаза мои, чтобы не уснул я сном смерти. Дабы не сказал враг мой: пересилил я его! Неприятели мои ликовать будут, когда пошатнусь я. А я на милость Твою полагаюсь, возрадуется сердце мое спасению Твоему. Воспою я Господу, ибо Он сделал мне благо…
Едва Алабин закончил псалом, как защелкал открываемый замок и залязгал отодвигаемый засов. Натужно заскрипели казематные врата распахнулись: это принесли обед тюремщики.
* * *
Пятого апреля на свидание с Алабиным приехал его лучший друг Лунин.
Михаила отвели в комнату к арестанту и закрыли. Обрадованный поручик вскочил с кровати и заключил в объятья сослуживца.
– Как я тебя рад видеть, Миша!
– Я тоже.
– Намедни приезжала матушка с гостинцами, а сегодня прибыл ты. Я настоящий счастливец. Любое свидание с другом или родственником в этом забытым богом и людьми месте превращается в настоящее торжество. Жаль, что угостить тебя, Миша, нечем, кроме корочки хлеба, вчерашних матушкиных пирожков и напитка похожего по цвету на чай.
– Ничего, Митя, перебьюсь. Я подкрепился в придорожном трактире. Вчера в Петербург явился делегация султана с фирманом об объявлении нам войны. Мы снова будет сражаться с турками. Давыд отбыл в Молдавию к князю Багратиону. Передавал тебе горячий привет. Сказал, чтобы ты держался. Возможно, тебе сократят срок каторги, амнистия не за горами. Переведут в действующую армию на Кавказ, получишь пару чинов – и в отставку! После – в родное поместье. Вот и достойное возвращение в Россию. Тебе еще повезло: ты убил врага отечества.
– Все равно каторга – это каторга, – сокрушался Алабин. – Доля несладкая. Уголовное дело для нашего брата офицера хуже некуда. Уж лучше признали убийство племянника Стоуна политическим.
– Сей оглушительной для всей Европы истории не случилось бы, если бы ты подошел к устранению графа изобретательнее. Тебе надобно было просто нанять убийцу (или парочку), щедро ему заплатить, и он бы блестящим образом выполнил свою работу. Выследил бы посланника, надел маску и заколол его кинжалом как Сьер де Монсерьяк герцога де Гиза, или как Джон Фельтон – герцога Бекингемского. Но зато ты, Митя, остался бы в тени. И отвел бы многие подозрения от своей персоны. А смерть Джорджа Стоуна списали бы на французскую агентуру… Помнишь, дорогой Митя, трагическую историю нашего сослуживца, товарища и любимца всех столичных дам – штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, о которой говорил тогда весь Петербург.
– Что-то припоминаю. Это, кажется, было три года назад.
– Совершенно верно! Штабс-ротмистра угораздило влюбиться не в кого иную, а в нашу… императрицу Елизавету Алексеевну и поговаривали, что она отвечала ему взаимностью. Страстная любовь длилась почти два года. Трагическая развязка наступила в ночь с четвертого на пятого октября тысяча восемьсот шестого года. Любимец Купидона, выходя из театра в толпе зрителей, был тяжело ранен кинжалом. Убийцу тогда не нашли. Через несколько недель Охотников скончался. А спустя полгода на его могиле появился очень дорогой и красивый памятник, который изображал скалу со сломанным грозою дубом, а у подножия ее – сидящую на коленях прекрасную женщину в покрывале и держащую в руках погребальную урну. Организацию убийства молва приписывает то великому князю – Константину Павловичу, то самому императору Александру Павловичу… Каково, Митя?!
– Да, теперь я вспомнил сию трагическую историю.
– Видишь, Митя, даже сильные мира сего для решения своих проблем не гнушаются иметь дело с наемными убийцами, а простой гвардейский поручик и подавно мог учинить такое же для своего собственного блага.
– Безусловно, Миша! Само собой разумеющееся! Конечно, я бы смог вполне замыслить и осуществить такое предприятие. Но как говорят соотечественники моего врага – графа Стоуна: What is done, cannot be undone[18]. Я сам виноват в этой трагической ситуации. Эмоции одержали вверх надо мной. И теперь я расплачиваюсь за их внезапный приступ.
– Мужайся, Алабин. Надеюсь, тебе срок все же убавят. Главное, что англичане будут сильно недовольны приговором. Посол был в сильном гневе и требовал тебя повесить. Да что посол! Сам король Георг требовал у нашего монарха смертной казни для тебя. Вся Англия возмущена убийством их соотечественника безумным русским офицером.
– Жаль только то, что я лишил жизни невинного человека, а подлец остался жить. А что самое ужасное, он увез с собой мою ненаглядную Катюшу.
– Не печалься понапрасну, Митя. Екатерина Павловна от тебя никуда не денется. Она любит тебя и будет любить еще сильнее и ждать твоего скорейшего возвращения. Возможно, через несколько лет вы воссоединитесь. Все в жизни бывает. Граф может умереть, либо по болезни, либо от пули, либо от шпаги. И тогда рука Екатерины Павловны будет свободна…
– Ах, если бы!
– А скажи, Митя она тебе хотя бы писала после этого трагического случая?
– Писала… С первой станции дважды. С третьего ночлега еще одно послание. Проезжая границу герцогства Варшавского, Катюша поручила одному встречному знакомцу мне кланяться, и с тех пор от нее нет никакого известия. Что случилось, даже не знаю и схожу с ума от боли и горести. А коли она не станет мне посылать свои эпистолы, то мне не пережить каторги. Без ее внимания я издохну там как последняя дворовая собака.
– Не переживай зря, Алабин, она тебе еще непременно напишет. Не буду оракулом, но возможно, она сейчас находиться в родовом замке графа под пристальным вниманием и опекой мужа и его соглядатаев. Посему она не может отправить тебе письма, хотя может уже написала их немало. Здесь помогла бы голубиная почта – да где ее взять?
– Я тоже допускаю такую мысль, Михаил. Граф страшно зол на Екатерину Павловну: ведь из-за нее у его сиятельства случилось дуэль со мной, и вследствие оных событий был застрелен и его любимый племянник. И Стоун вполне возможно посадил под домашний арест мою Катеньку, дабы лишить ее всех связей с внешним миром. Даже ее служанки, как я полагаю, шпионит в пользу графа Рокингемского. Оттого Катерина и не может отправить мне послания. Вряд ли она забыла обо мне. Вряд ли…
– Да, Митя, я тоже склоняюсь к этому мнению. Она непременно помнить о тебе, не сомневайся. Но ты не падай духом, все образуется. Я в оном совершенно уверен. Всевышний не дает нам страданий больше, чем мы можем перенести. Годы пролетят стрелою, пройдут страдания и возможное тюремное заключение, и Господь, умиленный вашим терпением и мужеством, соединит ваши с Екатериной Павловной сердца. Чаще молись об этом, Алабин и все лучшее в твоей жизни случиться.
– Ах, Миша, мой милый и бесценный друг, я и молюсь ежедневно и еженощно.
– Вот и молись, молись, Митя…
Вскоре их компанию разбавил комендант Гужев. Рассыпаясь в извинениях, что невольно прервал дружескую беседу, он велел принести в нумер самовар, сухари с изюмом и сушки с маком. Стали пить чай. Андрея Петровича весьма интересовал приезжий офицер и свежие петербургские новости. Лунин не стал себя долго упрашивать и рассказал Гужеву и Алабину последние столичные сплетни, полковые новости, развеселил парой свежих анекдотов. Через полчаса старик-комендант вежливо извинился за беспокойство и ушел. Лунин и Алабин продолжили беседовать. Но через час Михаил тоже откланялся.
– Служба-с, – на прощание заявил Лунин. – Держись, Митя, мы с тобою!
И Алабин, снова оставшись наедине с собой, откровенно загрустил…
* * *
К сожалению, консилиум врачей признали Алабина вменяемым, а значит способным нести уголовную ответственность за свое преступление. И вскоре поручика вывезли из Шлиссельбурга в Санкт-Петербург, где и состоялось тайное заседание Верховного уголовного суда. Там присутствовали Депрерадович, Уваров, Чернышев, эскадронные командиры Кавалергардского полка, и многие другие важные особы. В это время друзья и сторонники Алабина собрались около здания суда. После долгого разбирательства, прения сторон, судья объявил окончательный приговор.
Ознакомительная версия.
