Не такое уж на первый взгляд примечательное событие, как встреча с Тайланом и Матэ, стало для него началом многих и многих событий в его жизни, началом бед и радостей, которые то приходили к нему, то уходили от него. Встреча эта стала тем, с чего начинается его судьба, самостоятельный путь человека, с чего начинаются его поступки и его известность.
« Нельзя, оказывается, предугадать заранее, что может прослабить джигита, - не раз впоследствии размышлял Абулхаир. – Кто бы мог подумать, что известность мне принесут не просторная и богатая юрта да полный дастархан, не шумная родня, а гордый дикий зверь, вставший, как памятник, на скале, похожей на орлиный клюв! »
В этом Абулхаир убедился в тот день, когда он однажды с всенародного собрания – маслихат – возвращался вместе с Айтеке-бием и высокочтимый в степи старец задал ему вопрос: « Откуда у вас с Тайланом дружба?»
***
Абулхаир с самого детства не пропускал ни один маслихат, который ежегодно весной проходил на Мартюбе, неподалеку от города Сайрама. Там стелились рядышком дастарханы, там клались рядышком камчи всех трех жузов.
Абулхаир попадал на эти всенародные сборы и праздники вместе с многочисленной свитой своего отца Абдуллы Хаджи-султана, который был соправителем Старшего жуза. Светлыми праздниками остались эти сборища в памяти Абулхаира, самыми прекрасными, самыми счастливыми. Все, что происходило перед его глазами, он впитывал жадно, затаив дыхание. Наверное, никто не обращал на него внимания: стоит в сторонке молчаливый тихий мальчуган с красной стрелой в колчане. Но он был весь – внимание, весь – восторг…
За шумным, многолюдным Сайрамом, поднимавшим в небо в те времена пятьдесят тысяч дымов, гордо высился одинокий холм. Если на этот, словно созданный по доброй воле волшебника, холм поднимался человек, он мог увидеть обширные просторы казахской степи. Мог ходить по холму, длинной в пятьдесят шагов, шириной в сорок шагов, и радоваться мощи и красоте своей земли.
На востоке зимой и летом маячил в дымке распростершийся, как барс, Алатау.
Ближе к югу чернела гора Казыкурт. Она всегда напоминала Абулхаиру вожака, который ищет своему кочевью место для привала.
На северо-западе синел, соединяя собой небо и землю, Каратау.
Три горных кряжа лежали на земле, притулившись друг к другу, как вскормленные одной грудью братья, как сыны одного отца. А если поднимутся, казалось, то заключат друг друга в объятья… За тремя неразлучными этими горами обитали три казахских жуза, три главных орды, объединившие степные племена.
Заполняя округу, точно весеннее половодье, высыпали из-за отрогов Алатау всадники из Старшего жуза, на землях которого когда-то было основано Казахское ханство.
Обогнув Каратау с севера, спешили на Мартюбе на маслихат родовитые люди и джигиты Среднего жуза. Племена Среднего жуза кочевали на прохладных перевалах и вдоль студеных озер между Тургаем и Иртышом. Было их видимо-невидимо, как деревьев в лесной чащобе.
С южной стороны Каратау выскакивали бесстрашные и стремительные отряды Младшего жуза. Табуны этого жуза паслись на берегах Яика и Эмбы, верблюжьи стада – на Амударье и Сырдарье, а несметные отары – вдоль Илека и Иргиза.
Когда к Мартюбе со всех сторон тянулись ярко-красочные кочевья, в глазах Абулхаира это были не кочевья! Его воображение рисовало яркие-яркие цветы, которые рассыпал, устлав ими весь белый свет, могучий добрый великан…
Кочевья всегда останавливались чуть в стороне чтобы не топтать зеленые сочные луга Мартюбе. Точно грибы после теплого дождя, вырастали вдоль Кошкар-Аты, рядом с рекой Сайрам и около горы Казыкурт белые юрты… В глазах начинало рябить от поставленных коновязей. Склоны сопок, пригорки расцвечивались пестрыми шатрами и юртами знатных людей степи.
Поселения трех жузов стремились превзойти друг друга своей красотой, многоцветьем и гостеприимством. Самые лучшие юрты самых знатных аулов занимали места на виду у всего народа. На Мартюбе прибывали самые ловкие и умелые джигиты, здесь расстилались самые обильные и щедрые дастарханы. Сюда съезжались самые прекрасные девушки, пленявшие гостей нарядами и умением ловко, быстро разлить чай по пиалам. Здесь в нужный момент рядом оказывались расторопные, услужливые джигиты: помогали сойти с коня, лили из кумгана воду на руки, провожали в юрту, одним словом, угадывали, предвосхищали любое желание гостя.
У каждого аксакала был целый аул сыновей, внуков и правнуков – на то он и аксакал! И когда их юрты ставились тоже, Абулхаир замирал от восторга, ему чудилось, что белоснежный город опустился на степь прямо с небес.
Все степняки стремились попасть на великое собрание в Сайраме. Где еще можно было показать всему народу, какой ты богатый и влиятельный. Где еще можно было прославиться сразу на все три жуза?
« Ах, какой нарядной была юрта того-то! »… « Какое угощение отведал я у такого-то! »… « Конь такого-то летел на байге как птица »… « Борец такого-то не знал поражения, всех победил, всех уложил на землю! »… Подобные разговоры годами не угасали в разных уголках бескрайней степи, годами воспоминания о собраниях на Мартюбе грели душу степняков.
Потому-то и старался каждый украсить свою юрту лучше соседа. Потому-то, готовясь к маслихату на Мартюбе старухи месяцами не расставались с веретенами, молодухи – с ножницами, дочки – с наперстками… Ревниво следила любая хозяйка, чтобы ее юрта была самой нарядной, а кошмы и циновки в ней – самыми узорчатыми… Все не жалели сил, чтобы пошла громкая слава об их достоинствах и искусности, чтобы осталась добрая память об их угощении и щедрости… Все добивались, чтобы люди разнесли по белу свету слух: «Юрта у такого-то что дворец! Украшала собой весь горный склон!»
Аулы старались первыми тронуться на маслихат. Каждый же аулчанин стремился первым раскинуть юрту когда его аул останавливался на новом стойбище. Если какой-нибудь молодухе удавалось первой сесть на покрытого текеметом верблюда, когда аул снимался с насиженного места, да еще к тому же первой настежь распахнуть тундик юрты и разжечь огонь в очаге, не было тогда никого счастливее, чем она. Лицо ее покрывалось румянцем, глаза сияли, будто у девушки на которую обратил внимание завидный жених.
Снохи себя не жалели, с ног сбивались чтобы держать дом чистым, постель мягкой, дастархан обильным, а еду вкусной. Соперничали друг с другом во всем, даже в искусстве помешивать кумыс. С замиранием сердца ждали, что изречет гость после того, как со смаком опорожнит огромную чашу кумыса. Ну, а если гость - из тех, что сидят недолго, да видит много, - скажет кому-нибудь: «Вай-вай, как же вкусно стряпает сноха в доме такого-то, из такого-то рода – пальчики оближешь!», то весь род ликует. Когда же доходила похвала до аула, откуда сноха была родом, - а она обязательно доходила, - аул радовался так, что небеса слышали его радость: «Оказывается, наша-то дорогая – самая-самая искусная, самая-самая лучшая сноха в ауле такого-то!»
Не было у казахов иной цели, иного смысла в жизни, как прославиться своим гостеприимством. Каждый казах умножал свой скот, чтобы вдосталь угостить, случайного, богом посланного путника. Потомкам своим оставлял в наследство как самое ценное достояние восторженные отзывы о собственной щедрости!
Как легенды расходились по степи рассказы о том, чья юрта на Мартюбе отличалась отменным кумысом, чья – душистым чаем, чья – наваристой сорпой. Эти легенды, эти рассказы, верили казахи, приносят удовлетворение духам семи поколений предков, а в будущем наполнят гордостью сердца семи поколений потомков, когда они явятся на свет божий.
Слава не дается легко: надо попотеть, побегать, приложить старания. На место прибывали за неделю до собрания, не позже, - чтобы выбрать самое выгодное, то есть на виду у всех, место для юрты. До хрипоты спорили из-за того местечка, если кто-то, не дай бог, опередил кого-то. Если же, не приведи господь, кто-то опаздывал, то прямо-таки из кожи вон лез, чтобы оправдаться перед каждым встречным, перечислял причины и доводы, доводы и причины, почему да отчего припозднился…
В детстве Абулхаир думал, что, собираясь на Мартюбе, народ вообще не спал – ни днем ни ночью. С утра дотемна кипели над очагами казаны с мясом жеребят и овец; беспрерывно неслись отовсюду гулкие звуки, знакомые каждому казаху – это помешивали кумыс. В главные юрты, которые ставились в центре каждого из поселений, приглашались на мясо самые достойные и уважаемые люди племени. Тут они и строили планы, прикидывали о чем будут держать совет на общем собрании, что будут предлагать, что поддерживать, а что отвергать.
Остальные юрты тоже не пустовали. Уж кого-кого, а гуляк на подобных сборищах, любителей вкусно поесть, обильно попить, сказать и услышать острое словцо, соленую шутку бывало предостаточно. Из стойбища в стойбище, из аула в аул мотались на богато убранных конях удалые джигиты, поигрывая камчами, украшенными серебром и резной костью.
