Глаза юноши были светлы и чисты. Царь не прочёл в них ни страха (что хорошо), ни подобострастия (что ещё лучше, в тайной службе рабам делать нечего).
А если глаза лгали, так ещё лучше. Обманув своего господина, юноша любого врага перехитрит.
— Уж послужи мне, отрок, — добродушно попросил царь. — А я, как вернёшься, вознагражу. Как умею, по-царски!
Видно, ещё что-то хотел сказать; пожевал губами, махнул рукой, приказал:
— Ступай с Богом, боярин всё тебе расскажет!
Вскочивший в седло Андрей думал, что некстати государь захотел говорить с ним при всех. Разные людишки водились среди стрельцов и опричников, может, кто и иноземцам продался. Не опознали бы в чужих землях, случайности губят на его работе чаще злого умысла.
Ещё же надо срочно растереть колени. Снег холоден, и даже тёплые порты не спасут. Затем же при перемене погоды или от сырости отмороженные колени начнёт ломить, а кто знает, что придётся делать Андрею в это миг? Может, лезть по стене. Точнее, уже падать — как удержаться, если сведёт ноги?
А боярин Умной-Колычев, встретившись глазами со своим подопечным, вспомнил слова митрополита Филиппа: «Благословляю добрых на доброе».
Благословил бы умерший Андрея Остафьева?
Человека с нечитаемыми глазами...
еликий Новгород опричное войско взяло |в кольцо, чтобы никто не вырвался.
Сначала Малюта Скуратов с тысячей всадников выставил посты на всех дорогах, ведущих в город. Опричники врывались в пригородные монастыри, опечатывали казну, закрывали ворота, не дозволяя монахам разбредаться. Затем уже прибыл Иван Васильевич с полутысячей охраны и ближних людей. На Торговой стороне, в Городище, где в стародавние времена новгородской независимости жили приглашённые на службу князья, царю приготовили укреплённый лагерь.
Господин Великий Новгород замер, не зная, на что надеяться. Слышались призывы закрыть ворота и не пускать в город опричников. Но больше голосов было иных — встретить государя со всем уважением и покорностью, как и положено верноподданным. А если кто виновен перед царём — так за то и ответит.
Архиепископ Пимен был бледен и беспокоен. Недавно только он вернулся из Москвы. Вернулся, обласканный царём, привезя много денег на нужды епархии. Что же переменилось в государе? Наговорил кто? Или... Страшно было подумать, что — узнал.
Ещё страшнее, если узнал обо всём.
Не только о переписке с Сигизмундом, королём польским.
Но и о ведуньях, что здесь же, на архиепископском дворе, обретаются.
И о Михайловском монастыре.
Только бы не о нём!
К Михайловскому монастырю приближалась сотня опричников во главе с царевичем, Иваном Ивановичем. Работа предстояла привычная — игумена да келаря с трапезником к ответу, ключи забрать, казну — в обоз. Да по подклетям и амбарам пошарить, чтобы соблазна не было спрятать чего.
С наследником трона, как обычно в походах, ехал Скуратов-Бельский. Бог не дал Малюте сына, так что всё нерастраченное отцовство опричник выплёскивал на царевича. Бывало, что и ворчал, и бранился даже (царь Иван только ухмылялся в бороду, слыша доносы об этом), но, не задумываясь, отдал бы жизнь за благополучие Ивана Ивановича.
Малюта Скуратов и распоряжался в монастыре, широко распахнувшим ворота перед государевыми хоругвями. Царевич только вертел головой, смотрел и вслушивался, учился, как надо работать.
Вот на санях оказался сундук с монастырской казной.
— Изрядно, — подивился Малюта. — Не бедно жили иноки!
— Думаешь, всё отдали, без утайки? — спросил царевич.
— Тут предчувствиям доверять нельзя. Прикажи постройки досмотреть!
— Исполняй!
Опричники, только ждавшие приказа, разбрелись по монастырю. Настежь распахивались двери, выпуская тепло из келий, заголосила потревоженная скотина... Но игумен, как видно, отдал всё до последнего, и опричники от помещения к помещению веселели. Не грабить же приехали, воров государевых на чистую воду вывести.
Кто-то из опричников походя пнул дверь в небольшой белёный сарай, стоящий в глубине двора. Удивился, что заперто, пнул ещё.
Малюта, заметив заминку, знаком подозвал келаря.
— Что там? — показал на сарай.
— Не знаю, батюшка, — поклонился монах.
— Как это?!
Малюта был удивлён. Хозяйство монастырское келарь держал в полном порядке, бумагу изводил на любой расход или приход. А тут — не знает?
— Коптильня была ещё недавно. Потом люди архиепископа приехали, смотрели долго, и что уж там хранить собрались — Бог весть.
— Люди Пимена-архиепископа? — переспросил Малюта.
Не для себя переспросил, а чтобы царевич Иван внимание обратил. А царевич слушал, не отвлекался.
— Гойда! — воскликнул Иван Иванович. — Тащи бердыши, ломай дверь!
Приказывать дважды опричникам не надо. С утра приморозило, и помахать топором на длинной ручке, что на Руси называли бердышом, а в Европе — алебардой, было в удовольствие и для здоровья полезно.
Монахам тоже стало интересно. Тёмным пятном они столпились у храма, откуда и видели хорошо, и опричникам не мешали. Игумен и келарь спокойно стояли у так и не спешившихся царевича и Малюты. Что страшиться — не их то дело, а архиепископа, ему и ответ, если что, держать.
Ударив несколько раз по железным скобам и могучему замку, удерживающим дверь, опричники прекратили бить, закричали, перебивая друг друга:
— Живой там кто-то! Шевелится!
— Не может быть, — покачал головой игумен. — К двери несколько дней не подходил никто, с голоду умереть времени бы хватило. И не топлено там.
— Со своим припасом можно приехать было. Да в двух шубах.
Малюта тронул поводья, повёл коня ближе к сараю. Царевич хотел обогнать опричника, но Малюта удержал Ивана Ивановича.
— Погоди, царевич, кто знает, какой гость от всех в монастыре прячется. Так и выстрелить может, от расстройства душевного...
Опричникам удалось, наконец, сбить замок с двери.
— Затих, кажется, — сказал один из них, поддевая лезвием бердыша примерзшее дерево.
Дверь с треском подалась.
И отлетела прямо на опричников, вырванная с петель страшным ударом изнутри.
Малюта рванул поводья дико заржавшего коня, стараясь собой прикрыть царевича от неведомой опасности.
Из сарая выскочил человек. Невысокий, в неброских чёрных одеждах, бедном овчинном тулупе. Странно смуглый посреди зимы. Не опасный, как думалось профессионалам-опричникам.
Но и профессионалы ошибаются.
Первый из них умер сразу, так и не успев подняться со снега после удара дверью. Незнакомец ударом ноги переломил ему хребет. Отмахнувшись от рванувшихся к нему бердышей, как от назойливых комаров, убийца спиной вперёд запрыгнул на крышу сарая. Увидел отливающими зеленью глазами, как в него метятся из пищали, оторвал от крыши доску, бросил в целящегося. Старая подгнившая доска, описав в воздухе несколько кругов, ударила опричника в шею. Во все стороны брызнули щепки — доска не выдержала удара. А под копыта коня Малюты откатилась оторванная человеческая голова.
— Что смотрите? Хватай его!
Приказ Малюты опоздал. Чёрный человек следующим прыжком переместился на зубец монастырской стены и скрылся по ту сторону.
Стена была в три человеческих роста.
— И никто ничего не знал, не так ли?
Теперь Малюта стал похож на того страшного человека, о котором с замиранием судачили по всей Руси. Не дядька царёв, но — палач. Монахи упали в снег на колени.
— Не вели казнить, ничего не ведали! Архиепископа то дело!
— И с Пименом посчитаемся, всему своё время. А вас всех к царю поведём, разобраться нужно...
Один из коленопреклонённых монахов взвился в воздух, прервав Малюту. Чудовищной силы прыжок должен был завершиться у царевича, но на сей раз опричники не оплошали. Два бердыша прямо в полёте рассекли тело инока, и выхваченная из ножен сабля Малюты осталась без работы.
Пахнуло гнилостным, и тело монаха на глазах стало преображаться, расползаясь тёмным пятном по снегу. Под разодранным тряпьём рясы остались только кости и дурно пахнущие куски чего-то, отдалённо напоминавшего полуразложившееся мясо.
— Из новых он, — не говорил уже, выл игумен. — Из Новгорода присланный на покаяние!
— Пименом присланный? — уточнил Малюта.
— Пименом.
— Вовремя батюшка твой, царевич, заразу сюда лечить пришёл. Видишь сам, что в святом месте творится!
— Кости похоронить бы, — предложил побледневший царевич.
Малюта был доволен наследником. Испуган тот был, это да. Но страха своего не показал, лица не потерял. Испуг же... Малюта чувствовал, как у него самого подрагивали руки. Не каждый день с подобным сталкиваешься, и слава Богу за это.
