Виктор Пантелеевич был табачник, но он ни разу не задымил в горнице или на глазах у кого-нибудь из почтенных казаков, и эта уважительность была в нем, чужаке, особенно приятна.
Вечерами, придя домой, поручик валился на постель и, задрав ноги на высокую спинку деревянной кровати, начинал рассказывать сказки о Петре и разбойниках, о бабе-яге, костяной ноге, а чаще всего — о самом себе. Луша не отводила узких глаз от веселого поручика. Она всегда усаживалась калачиком на кошме у его постели. Василисту тоже нравились незатейливые истории офицера и особенно блестящие его сапоги.
— В ту пору я еще мальчишкой без порток под столом бегал, — начнет бывало поручик, да ведь как серьезно-то! — Дедушка у меня был шутейник, обойди свет. Посеяли мы с ним на печи гречиху, на тараканах пахали и боронили. Выросла она большая-пребольшая, аж до самого неба. Полезли мы по ней поглядеть, как она налилась. Дед впереди, а я позади. За полу уцепился. Лезем год, два. Выбрались, наконец. Глядим, скота рогатого пасется по облакам — видимо-невидимо. И ни по чем, на что хошь меняют. Спустились мы обратно, наловили в избе два мешка мух да тараканов и снова по гречихе на небо. Давай менять мух и тараканов на скот. Жалко мне их, особо черных тараканов, люблю я их… Реву-ревмя, а все же меняем. Набрали большущее стадо. Поехали из небесной деревни в главный райский город торговать. Размечтался дедушка по дороге о барышах и меня на ухабе из облаков с возу обронил, не заметил. Жулики шли мимо, подобрали. Плохо мне у них жилось, скучно без дедки. Да и очень уж на небе тошнотно: ни тебе водчонки, ни поохотничать, ни с девчатами поиграть, все одни ангелы. Попробовал я ангела за крылышко ущипнуть, а он как заревет белугой, жалобно, так — и богу жаловаться полетел. Да и чего в нем? Одна небесная жижа да перышки. И не поймешь даже, девка или малец. Ох же, и скучно! Сижу я, пригорюнился и придумываю, как бы мне удрать оттуда. Вот собрались один раз жулики куда-то ночью и меня с собою прихватили. Прокрались мы во двор к знаменитому господнему купцу, выдрали в кладовке окно. Сунулись жулики, не могут пролезть, — втиснули меня туда. Приказали им одежу через окошко выбрасывать. А я все о своем думаю, как бы на грешную землю сбежать. Стучу нарочно, разговариваю во весь голос. Они на меня цыкают: «Тише! Купец услышит». Подавал я им, подавал куцавейки разные, дипломаты суконные. Увидал большой тулуп, да как заору, что есть мочи: «Лисий тулуп подать?» Они: «Цыть ты, тише»… А я знай свое, ору благим матом: «Лисий тулуп подать?» Услыхало святое купецкое семейство, выскочили в чем были, подняли гвалт, собаки забрехали, сторожа в трещотки застукотали. Жулики испугались, бросили веревку и давай по ней на землю один за другим кубарем спущаться. А я нарочно гикаю и подсвистываю. Сгребли меня, и ну лупцевать по заднице, — рубцы вот здесь до сих пор заметны. Я как зареву! И давай рассказывать им всю свою историйку. Поверили, сжалились надо мною. Маленький я еще был. Отвели меня к дедушке. Дедушка заплясал вокруг меня, схватил меня в охапку, и турманом со мною на землю. Ох, и обрадовался я, как увидал сызнова навоз, девчат, гармошку услыхал. Ничего нет лучше земли, ей-богу. Стал я жить поживать да добра наживать. Нажить — не нажил, но жил — не тужил, вино пьяное пил, на жалостной гитаре жужжал, по живому миру скакал, вот и к вам живой угодил…
Каждую ночь Виктор Пантелеевич балясничал до тех пор, пока рассветной мутью не забелеют окна, а Василист лежал, слушал и посмеивался. Рядом, словно тем же рассказам в ответ, сладко улыбалась во сне маленькая сестренка Луша.
А днями поручик ходил по поселку, беседовал о новом Положении и о выборах станичных депутатов. Срок был уже на носу. Иногда он призывал казаков к себе поодиночке. Старички хмурились, но Василисту казалось, что ничего страшного впереди нет. Очень уж Виктор Пантелеевич был обходительный и душевный человек. Рубаха-парень! Много казаков перебывало у него. Сам урядник Поликарп Бизянов провел с ним в беседе целый вечер. А вот Кабаев не пожелал прийти. Тогда поручик сам отправился в его молельню, — он человек не гордый.
Кабаев был не один. С ним находились Ефим и Маркел Алаторцевы, Инька-Немец. Здесь же важно восседал Ивей Маркович. Казаки шумели. Шел горячий спор об осенней плавне. Исстари казаки съезжались со всей области в Соколиный поселок и отсюда на бударах плыли «по удару» пушки вниз по Уралу, останавливаясь на плавленных рубежах для ловли рыбы. Рыбу неводили с двух будар ярыгами — небольшими, мешкообразными сетями. Теперь был поднят вопрос о том, чтобы плавню от Кулагинской станицы до Гурьева вести заездом на телегах и лов производить большими стосаженными неводами, складываясь в артели. Беднота была не в силах заводить невода, а также нанимать весельщиков и всегда оставалась позади, приезжая уже на разбитые ятови. А если кто и выдерживал сумасшедшую гонку, то где же брать сил после этого рыбачить?
Горячее всех отстаивал старый порядок Ефим Евстигнеевич:
— Ня знай, но рушить заведенный обычай — сук рубить, на котором сидишь. Невода нож острый ярыжникам. Они рыбу пужают, а кроме того, всю реку займут — где поведешь ярыгу? Кто это думал, ня знай.
Кабаев в городе наслушался доводов за новый порядок и теперь разъяснял:
— Бают, спокойнее. Заездом на телеге рыбу не угонишь в море, всю заловишь. Растряс жребьи и приступай себе с молитвою к лову с утра. А то скачи на бударе, высунув язык, весь день… Невод будто б дороже, так на то есть артель. Да разве ярыга может быть так уловиста, как невод?
Ивей Маркович увидал в окно поручика и мотнул бородою:
— Туши костер, ребята!
Кабаев щелкнул медными застежками и раскрыл толстую книгу в переплете свиной кожи. Начал читать:
«…антихрист — титин преисподней, и нарицает себе имя по-еврейски авадон, по-эллински — аполон, по-гречески — понопарт, а по-российски — антихрист, возжет огнь неугасимый, прольет кровь, яко воду, никакие силы его одолети не могут; только его угонят войско — казаки, урядою брадатые, с крестами, а Царьград будет взят тремя царями… Когда русский народ турков победит и Царьградом начнут владети, тогда антихрист явится на самое взятие Царьграда. Об этом написано и у Максима Грека…»
Виктор Пантелеевич вошел. Послушал, стоя у дверей. Поздоровался со всеми за руку. Поговорил уважительно — тоже о плавне, об ярыгах и неводах, об ударе и заездах, о степных кормах, о ценах на рыбу. Казаки отвечали ему сдержанно, негрубо. Но когда он повел речь о выборах, — все сразу замолчали. Искоса глядели на Кабаева. Петр Семенович не шевелился. Будто ничего не слышал и никого перед собою не видел. Поручик снова перевел беседу на другой предмет. Потом встал и подошел к карте земли. Это была не совсем обычная географическая карта; нет, это была истая, доподлинная картина мира, написанная верующим и ученым человеком. Синие и коричневые фигуры на бумаге, наклеенной на холст. Оба полушария в одном круге. Ясно, что земля не круглая, а плоская, хотя и без углов, поэтому люди и не знают ее конца. Каждое государство живет на отдельной земле. И эти земли непременно похожи или на зверя, или на птицу, или же на плод. Вот огромная картофелина — чертово яблоко! — и под ней старинною вязью слова:
«Остров Англезе. Зде живут людие весьма богатые и потребляют много табачного зелия. Питаются исключительно земляными яблоками, пошедшими в земле после того, как Ева уронила туда дьяволово подношение, убоявшись гнева господня».
Дальше — чертеж в виде лягушки с поджатыми лапами и надпись:
«Остров Минорка, вельми обширен, богат златыми и серебряными рудами; люди на оном занимаются пряничным ремеслом, и от того достаток имеют. Трусы (землетрясения) бывают велие».
На западе — узорный блин:
«Остров Америка вельми богат златом и серебром и камениями драгоценными. Здесь обитают людие, имущие главы песни».
Вот таков был на карте мир!
Поручик обернулся и ласково спросил Кабаева:
— Не продадите ли карту?
— Здесь не базар. Я не лавошник.
— Жаль, жаль, — спокойно сказал поручик.
Он достал записную книжку из кармана и начал что-то чертить в ней карандашом в серебряном колпачке. Кабаев сморщился. Виктор Пантелеевич добрался до Америки и вдруг не сдержался, весело захохотал. Долго крутил головою… Кабаев встал, но сказать ничего не смог. Зло округлил глаза и стал похож на ночную птицу. Ждал. Тогда поручик повернулся к нему и мягко спросил:
— Да неужели всерьез есть люди с песьими головами?
Кабаев ответил ему сдержанно:
— По нашей вере богу все послушно. Не нашего размышления устройство мира…
— Да при чем же здесь бог? Ведь давным-давно земля вся осмотрена и описана. Есть точный план.
Поручик говорил весело, как с детьми, Кабаев еще сильнее посерел, но все же ответил тихо:
