Раннви между тем накинула на голову шляпу (волосы остались распущенными и спадали ниже спины) и села возле Гостомысла, они взялись за весла и погребли к берегу. Гостомысл искоса поглядывал на нее. Удивительно, как он мог не заметить раньше этих длинных ресниц, мягких очертаний лица, пухлых губок!.. Он стал уже проникаться к ней теплыми чувствами, как вдруг она грубо бросила ему:
– Греби ровнее, раб! Видишь, лодка виляет!
«Стерва она была, стервой и осталась», – в сердцах заключил он и отвернулся.
Пристали к берегу, вытащили лодку на песок, убрали все снасти. Рыбу отнесли в холодильник – глубокий погреб, набитый льдом. Как потом узнает Гостомысл, за рыбой два раза в неделю приезжал перекупщик и отвозил в горы, продавая там скотоводам и охотникам; с гор он доставлял мясо, шкуры, металлические изделия.
На ужин в этот раз были сыр, масло, по бокалу сыворотки и паре яиц диких птиц, которые собирались на берегу фиорда. Семья ела за столом, а он в своем углу. Раб – не человек!
После ужина сразу завалился в постель и словно рухнул в глубокую, темную пропасть. Только раз встал, попил воды и тотчас уснул. Утром его снова разбудили с восходом солнца. И вновь сети, за ними починка порванных снастей, косьба на лугу, ремонт покосившегося забора, опять море. На сей раз выбирали богатый улов осетра. Гостомысла поражала выносливость рыбаков. Ладно он, раб. Его заставили, и он шел работать. А они добровольно обрекали себя на изнурительный труд от рассвета до заката, Гостомысл несколько дней работал рядом с ними, у него от недосыпа слипались глаза, он был разбит от непосильного напряжения, а у них такой труд является повседневной жизнью. Когда они по-настоящему спят, когда вволю отдыхают?
Но вот наступил большой праздник – день Тора, бога, схожего со славянским Перуном. К нему готовились заранее, по вечерам только и разговоров было о стряпанье пищи и варке питья. Как понял Гостомысл, праздник отмечали по очереди в доме каждого жителя поселка. На сей раз гостей принимать должен был Веланд. Они с Гудни завели большую бочку пива и много старались, чтобы оно получилось вкусным. Когда было готово, пригласили пробовать соседей. Рыбаки приходили, медленно, неторопливо брали бокалы и с достоинством выпивали, после чего громко крякали и хвалили:
– Пиво отменное. Без горького привкуса хмеля.
В праздник никто из рыбаков в море не вышел. В доме Веланда были поставлены длинные столы, на стены развесили ковры, красочное оружие, цветы, вышивки; соседи наносили различной еды, поставили кувшины с вином и медовухой, начался пир. На почетном месте сидел хозяин, гости рассаживались по мере прибытия, женщины занимали отдельную лавку. Обслуживали присутствующих рабы поселка, тенями шнырявшие по помещению.
Сначала хозяин велел принести большой рог, его наполняли вином, каждый произносил тост и осушал до дна. После этого один рог наливался на двоих, как правило, это были муж и жена, но иногда просто друзья или подруги, или брат и сестра, или братья. Потом каждый брал свой рог или бокал, и пиршество становилось всеобщим. Тем, кто опоздал, наливали карательный рог. А затем начинались состязания между некоторыми ярыми любителями застолий: кто больше выпьет. Эти соревнования вызывали бурный восторг пирующих, они делились на две стороны: часть поддерживала одного участника, остальные выступали за другого. Скоро все опьянели, некоторые стали орать песни, другие вели глубокомысленные беседы. Гостомысл, которому вменялось наполнять опустевшие бокалы вином или пивом, оказался невольным слушателем.
– Вот ты скажи мне, Глум, сын Вилибальда, – говорил Веланд, обняв своего соседа, – что за молодежь пошла? Не хотят трудиться так, как трудимся мы, как трудились наши предки!
– Плохая пошла молодежь, не то что наше поколение! – подтверждал Глум, сын Вилибальда.
– Чем веками жил наш поселок? Мы возделывали землю и ловили рыбу в море. Так, Глум, сын Вилибальда?
– Совершенно верно, Веланд, сын Готфрида.
– Мы разводили много скота и гоняли его на пастбища в горы. Там мы получали много молока, делали сыры, творог, масло, простоквашу...
– Абсолютно правильно, все делали!
– А скота мы столько забивали, что мяса хватало не только на всю зиму, но в ледниках оно лежало почти до осени. Так ведь, Глум, сын Вилибальда?
– Тысячу раз так, Веланд, сын Готфрида!
– А сейчас молодежь не желает трудиться. За моря в разбой ударилась!
– Точно, точно, за легкой добычей погналась!
– У меня двое сыновей было. Где они теперь?
– Да, где они?
– Уплыли в какую-то Англию, и следы их потерялись. Были они моими верными помощниками в труде, были моей надеждой под старость. Но вот сгинули в погоне за наживой, и остался я один-одинешенек с малышней. И приходится брать в море дочь. А ведь нужны мужские руки!
– Хорошая у тебя дочь, Веланд, сын Готфрида. Гордиться следует!
– Дочка как птичка. Сегодня – есть, а завтра она улетела! Нет, плохая нынче молодежь, плохая!
– Да, Веланд, сын Готфрида, никудышная пошла молодежь!
В это время один из пирующих поднял свой бокал высоко над собой и крикнул:
– Эй, раб, живо мне вина!
Гостомысл поспешил выполнить приказ.
В другом месте рыбак средних лет говорил двум мужчинам, внимательно и напряженно слушавшим его:
– Земли у нас не прибавляется, все те же скудные участки среди гор, скал и фиордов. А население поселка растет и растет! В каждой семье по пять-десять ребятишек. Чем их прокормить? На море надежда плохая. Изменится течение, подуют неблагоприятные ветры – и уходит рыба от берегов, с пустыми сетями возвращаемся. Охотой тоже не прокормишься. В лесах дичь давно повыбили...
– Да, ты прав, Слати, сын Агни. У моего соседа, Тости, сына Ари, родилась седьмая дочь. И что же сделал отец? Он не принял ее, дитя выбросили из дома, и она умерла.
– А как поступил Берси, сын Токи? Он тоже умертвил своего шестого ребенка.
– И Крок, сын Одда, так же поступил...[4]
Гостомысла позвали на край стола, там здоровенный рыбак с окладистой бородой стучал кулаком по столу и говорил возмущенно:
– Вернулся недавно из горного селения, там мой дальний родственник проживает. И знаете что узнал? Нашу рыбу перекупщики продают по цене, что в шесть-семь раз превышает ту, по которой у нас покупают! Это же грабеж средь бела дня!
– Но ведь и перекупщикам навар должен оставаться, – пытался возразить сосед.
– Но не такой же! Мы жилы рвем в море, а они, как пауки, присосались к нам и живут припеваючи!
В это время вбежал парень, крикнул всполошенно:
– Лошадиный бой начинается!
Все повыскакивали из-за столов и кинулись к выходу. Гостомыслу нельзя было покидать дом, он стал издали наблюдать за тем, что происходило на лугу. Сначала вывели пару жеребцов. Кони были молодые, злые, они лягались и вставали на дыбы, двое мужчин с трудом удерживали их на длинных вожжах. Рядом с ними находились стреноженные кобылы, которые своим присутствием должны были возбуждать жеребцов. Поводыри палками подгоняли коней. Наконец те сблизились и, оскалившись, кинулись друг на друга, стремясь укусить или ударить соперника ногами. Они сходились и расходились несколько раз под восторженные крики зрителей, кольцом окруживших место лошадиной схватки. Конь одного из владельцев стал отступать; тогда человек начал бить палкой по морде чужого. Толпа заволновалась, заорала, заулюлюкала в знак протеста. Хозяин незаслуженно избитого коня не выдержал и кинулся на нарушителя правил соревнований, ударил его несколько раз по лицу. Завязалась драка между людьми. Публика визжала от восторга. Примерно так же протекала cхватка и другой пары жеребцов, только на этот раз до драки людей дело не дошло.
Потом объявили состязание на воде. Гостомысл думал, что начнется заплыв пловцов, как это было в Новгороде, но увидел совершенно неожиданное зрелище. В воду по очереди входило двое парней. Здесь они схватывались в борьбе, стараясь затащить друг друга под воду и держать как можно дольше, чтобы противник терял дыхание и приходил в совершенное бессилие; один из победителей вытащил своего соперника почти бездыханного, и несколько человек по очереди откачивали его, пока не привели в чувство. «Так и погубить можно человека, – думал Гостомысл. – К чему такая жестокость в играх?»
Потом началась борьба. И тут Гостомыслу пришлось увидеть такое, что привело его в сильное недоумение. Никаких правил участники не соблюдали, а сражались, кто как сумеет, и били друг друга чем попало. Многие получили синяки и увечья, а трое были в крови.
Наконец началась игра в мяч. Соревнующиеся толкали друг друга, били по ногам, сходились врукопашную, а потом на поле началось настоящее сражение, что вызвало радость и ликование зрителей.
«Вот откуда такая жестокость у норманнов, – думал Гостомысл, понаблюдав за играми. – Молодежь с детства воспитывается быть жестокой и беспощадной даже к своим сверстникам и соплеменникам. А что можно ждать в чужой для них стране?»
