чувствовала себя
американкой, готовой прилагать сверхчеловеческие усилия, лишь бы соответствовать критериям парижского шика. Я чувствовала себя самой собой. Вот это я и ценила в них более всего.
– Сине-зеленый цвет потрясающе идет к твоим глазам. Где ты его купила?
– В «H&M», на улице Ренн.
– Выглядишь великолепно. Ну, как там дела с новой квартирой? – спросил он, протягивая мне бокал и теплый тост с тарамой.
– Учитывая, сколько всего предстоит сделать, это затянется еще на много месяцев! – вздохнула я.
– Полагаю, твой муж-архитектор весь в предвкушении задуманных перестроек?
Я согласно опустила глаза:
– Ты хочешь сказать, что он неутомим.
– Ага, – заключил Эрве, – значит, с тобой он ведет себя как настоящая заноза в заднице.
– Верно говоришь, – кивнула я, делая глоток шампанского.
Эрве внимательно всмотрелся в меня сквозь свои маленькие очки без оправы. У него были светло-серые глаза и до смешного длинные ресницы.
– Эй, Жужу, – бросил он, – ты уверена, что у тебя все в порядке?
Я, глядя на него, широко улыбнулась:
– Да, Эрве, у меня все отлично.
Это «отлично» было прямо противоположно моему теперешнему состоянию. Все, что я в последнее время узнала об июльских событиях сорок второго года, сделало меня уязвимой, разбередило во мне то, что я всегда замалчивала, и теперь это не отпускало меня и лежало камнем на сердце. Я постоянно ощущала этот груз с того самого времени, как начала изыскания относительно Вель д’Ив.
– Мне кажется, ты не в своей тарелке, – обеспокоенно сказал Эрве. Он присел рядом со мной и положил свою длинную белую ладонь мне на колено.
– Мне знакомо такое твое лицо, Джулия. Ты бываешь такой, когда тебе грустно. А теперь расскажи, что происходит.
Единственное, что она смогла придумать, чтобы укрыться от окружающего ее ада, – это спрятать голову в колени и заткнуть руками уши. Она сидела, раскачиваясь взад-вперед и прижав лицо к ногам. Надо думать о чем-то хорошем, обо всем, что она любила, что делало ее счастливой, вспомнить обо всех чудесных моментах, которые она пережила. О том, как мать водила ее к парикмахеру и все хвалили ее густые, медового цвета волосы, заверяя, что она будет ими гордиться, когда вырастет.
Руки ее отца, работающего с кожей в мастерской, руки сильные и ловкие. Она восхищалась его талантом. Ее десятый день рождения и новые часики в красивой синей коробочке, с кожаным браслетом, который изготовил отец: мощный, пьянящий запах кожи и тихое тиканье часов. Подарок очаровал ее. Да, она им гордилась. Но Мама сказала, что в школу их надевать нельзя. Девочка может разбить их или потерять. Она показала их только своей лучшей подруге, Армель, и та чуть не умерла от зависти!
Где сейчас Армель? Она жила в конце улицы, они вместе ходили в школу. Но Армель уехала из Парижа в начале школьных каникул. Она отправилась вместе с родителями куда-то на юг. Девочка получила от нее одно-единственное письмо, и всё. Армель, очень умная, с рыжими волосами. Она знала назубок всю таблицу умножения и выучивала даже самые запутанные правила грамматики.
Но больше всего девочке нравилось в подруге то, что она ничего не боялась. Даже когда в классе начинали реветь, как бешеные волки, сирены воздушной тревоги и все вскакивали с мест, Армель сохраняла спокойствие. Она брала подругу за руку и вела в школьный подвал, пахнущий плесенью, не обращая внимания на испуганные перешептывания других учеников и приказания, которые дрожащим голосом отдавала мадемуазель Диксо. Потом они прижимались друг к другу, плечо к плечу, во влажной темноте, сквозь которую едва пробивался дрожащий свет свечей, и так сидели – им казалось, что долгие часы. Они слушали рокот самолетов над их головами, пока мадемуазель Диксо читала им Жана де Лафонтена или Мольера, стараясь унять дрожь в руках. «Посмотри на ее руки, – хихикала Армель, – ей страшно, она едва читает, ну посмотри же». Девочка бросала на подругу вопросительный взгляд и шептала: «А тебе разве не страшно? Ну хоть чуточку?» Ответ начинался с колыхания рыжих кудрей: «Мне? Нет. Мне не страшно». Иногда, когда от грохота самолетов начинали дрожать грязные стены подвала, а голос мадемуазель Диксо прерывался и стихал, Армель вцеплялась в руку подруги и сжимала ее изо всех сил.
Ей очень не хватало Армель, ей бы так хотелось, чтобы она была здесь и сказала, что бояться не надо. Ей не хватало веснушек Армель, ее лукавых глаз и дерзкой улыбки. Думай о вещах, которые ты любишь, которые делают тебя счастливой.
Прошлым летом или позапрошлым, точно она уже не помнила, Папа отвез их на несколько дней в деревню, к реке. Названия реки она тоже не помнила, помнила только, что вода так нежно, так чудесно ласкала ей кожу. Отец попытался научить ее плавать. Прошло несколько дней, но она могла только барахтаться, как неуклюжий щенок, что очень веселило всех вокруг. А на берегу ее братик заходился от возбуждения и радости. Он был тогда совсем маленьким. Она весь день бегала за ним следом, чтобы успеть поймать, прежде чем он с визгом поскользнется на глинистых берегах потока. Мама и Папа были такими спокойными, такими молодыми, такими влюбленными. Мама клала голову на плечо Папы. Девочка вспоминала о маленькой гостинице на берегу, где они ели простые и вкусные блюда, на воздухе, в увитой зеленью беседке. Хозяйка попросила ее помочь разнести кофе, и она чувствовала себя большой и важной, пока не опрокинула чашку на туфли клиента. Но хозяйка не рассердилась, она была очень милой.
Девочка подняла голову и увидела, что мать разговаривает с Евой, молодой женщиной, которая жила неподалеку от них. У Евы было четверо маленьких детей, мальчишек, ужасных