исцелению недугов, которые кажутся фатальными.
Ему принадлежит разработка и внедрение в хирургическую практику пластики фаллоэндопротезирования для лечения импотенции по щадящей методике. Вопреки традиционным предубеждениям хирургов к жировой ткани, «повинной» во многих послеоперационных осложнениях, профессор Калнберз успешно применяет её в качестве имплантата при восстановлении груди женщинам, перенесшим удаление молочной железы.
Надо было видеть, с каким любопытством и напористостью вели себя два расторопных американских журналиста, узнав о чудесах хирургии Калнберза. Они срочно свернули с маршрута на Ленинград, прикатили в Ригу, буквально вторглись в директорский кабинет. Поставили на столах микрофоны, и с пристрастием стали допытываться, мог бы доктор Калнберз сделать протез груди супруге президента Форда (тогда он был хозяином Белого дома). Доктор, конечно, мог бы. И не только супруге Форда, но и многим другим. Ведь кто только к нему ни обращался! Но один у нас такой доктор, и надо бы поберечь его как национальное достояние.
А он всегда стремится на передний край. Сильно рвался в Афганистан. Ему хотелось проверить, как поведёт сконструированный им аппарат в полевых условиях. Этот компрессионно — дистракционный аппарат для вытягивания конечностей, для лечения срастающихся переломов, сотни раз проверенный на практике, совершенствовался с каждым годом. Его накладывали больным в Риге, в Швеции, Италии, Франции, Англии…
Но он, подполковник медицинской службы (в запасе), заведующий кафедрой травматологии, ортопедии и военно-полевой хирургии Рижского медицинского института, хотел иметь живой опыт работы хирурга в условиях военных действий.
Его очень оберегали от этой поездки. Опасное предприятие. Например, так и не вернулся домой один известный наш академик-геолог, посетивший горы Афганистана в научных целях.
— Вы будете там слишком заметной фигурой, — говорил Виктору Константиновичу генерал-полковник начальник Центрального военно-медицинского управления Фёдор Иванович Комаров.
Калнберз ответил:
— Я думаю, Калашникову тоже было бы интересно знать, как действует его АКС на войне. Конструктор имеет право проверить своё детище на деле.
И ему в конце концов разрешили проверить. Произошло это вроде бы буднично, скромно, в рабочем порядке, как принято говорить. В перерыве между заседаниями Академии медицинских наук СССР академик Комаров подошёл к профессору Калнберзу. Фёдор Иванович был без генеральских погон, он всегда ходил на сессии в гражданском костюме, и со стороны могло показаться, что вот двое коллег обсуждают текущие дела. А дело было экстраординарное:
— Оформляйтесь, Виктор Константинович, — словно продолжая прерванный минуту назад разговор, произнёс генерал. — Вы полетите в Кабул.
Что знал Калнберз о военно-полевой хирургии? Многое, почти всё. Во всяком случае, наверняка больше, чем те первые хирурги, которые набирали опыт в первой мировой войне 1914 года. А у Калнберза как бы сдвоенный опыт: прибавила вторая мировая война 1939–1945 годов. Вся современная военно-полевая хирургия на её опыте и зиждется. Но в те военные годы он был ещё ребёнком и воочию увидел боевые ранения только теперь, в Афганистане. На войне, как на войне. Раненые доставляются вертолётами. Целый поток травм. В Риге, в своём институте, он и его ученики спокойно и надёжно ставили компрессионно-дистракционные аппараты на травмированные конечности людей. Тщательно проверяли направления осевых спиц, было время «на подгонку», подкрутить, ослабить или, наоборот, закрепить конструкцию. А здесь, в афганском военном госпитале, после разгрузки санитарного вертолёта он работал без передышки, и его руки должны были в кратчайший срок наверняка и точно поместить кнечность раненого воина в аппарат так, чтобы надолго, без поправок, зафиксировать положение и обеспечить тем самым заживление травмы.
Генерал Мухамед Муса, главный травматолог афганской армии, неизменно наблюдавший эту процедуру и постигавший опыт советского хирурга, однажды не выдержал:
— Такая сложная машина и такие лёгкие руки!
Но Калнберз уже знал, что в этих условиях хороша была бы его первая конструкция аппарата. Первая, родившаяся в стенах рижского института ещё в семидесятые годы. Потом она постоянно совершенствовалась, становилась более функциональной и сложной. И вот пришло время, и экстремальная ситуация подсказала профессору: надо вернуться к первой, простой модели.
По горным дорогам в нашем «бэтээре» его чаще всего сопровождал Муса и четыре афганских автоматчика. Попадали и под обстрелы, но везло. Правда, наши офицеры предупредили: попадёте в переделку — эти четверо наверняка сбегут или, чего доброго, свяжут и отведут к душманам. Полагаться на охрану нельзя. Виктор Константинович полагался на самого себя. Ему выдали АКС и пистолет. Да ещё один генерал подарил каску:
— Сохрани свою ветреную голову!
Так она и лежит теперь, эта каска, в его рижском кабинете, маленьком личном музее. Среди портретов многих известных людей нашего времени, с кем сотрудничал или встречался профессор, нашлось место и для фотографии Мухамеда Мусы. Афганец оставил на ней благодарственные, предельно искренние слова. Ещё бы! Ведь доктор рисковал там не на живот, а насмерть, как храбрый боец.
Смотрю на портреты Амосова, Комарова, Константина Симонова, Расула Гамзатова, перевожу взгляд на светлую деревянную панель с надписью — «Личные вещи маршала И.И.Якубовского». Часы, авторучка…
Я пришла в Институт травматологии и ортопедии, проехав не просто с одной рижской улицы на другую, а как бы из одной эпохи в другую. Был декабрь 1989 года. Последняя наша встреча состоялась ещё в период «застоя», а новая, свежая, так сказать, состоялась в момент горбачёвской перестройки и очень сложной обстановки в Прибалтийских республиках. К тому же после Заявления ЦК КПСС о политическом положении в этих республиках. Но группа членов думы Народного фронта Латвии, народных депутатов СССР и депутатов Верховного Совета Латвийской ССР подписали протест против этого заявления. В числе подписавших был и В.К.Калнберз. Я знала также, что на вторичных выборах в Верховный Совет СССР профессор снял свою кандидатуру и тем самым способствовал выборам Маврика Вульфсона, первым заговорившим о пакте Риббентропа-Молотова.
— Мне лучше стоять у операционного стола, чем заниматься политикой, — позже резюмировал он в нашей беседе.
Всё правильно: человек нужен там, где он принесёт наибольшую пользу людям.
Виктор Константинович только что закончил операции. Он был ещё в белом хирургическом халате, завязанном на спине, и даже после большой нагрузки не выглядел усталым. От его мощной фигуры веяло силой и уверенностью, спокойствием человека, умеющего хорошо делать свою работу. И от того, наверное, мне показались очень убедительными его слова:
— У нас, у медиков, говорил он, — есть неписаное правило: болезнь ни в коем случае нельзя обострить, а использовать успокаивающие средства. В последнее время мне казалось, что национальные страсти начинают сглаживаться. Вроде бы боль стала понемногу утихать. А тон заявления ЦК КПСС сразу же обострил все чувства.
В нём проскользнуло желание стукнуть кулаком по столу, а стучать кулаками сейчас нельзя.
Доктор прошёл большую школу интернационального
