поглядывая иной раз на бёдра и живот молодой женщины, что с аппетитом завтракала в паре шагов от него.
После завтрака Амалия Цельвиг всё-таки решила одеться, и тогда, при свете дня, генерал разглядел её чулки. И были они штопаны, а её нижняя рубаха тоже была не нова, да и рукава, манжеты платья были потёрты. Молодая привлекательная придворная женщина вовсе не была богатой, едва ли она выглядела богаче средней горожанки. И тогда, усевшись в карету, генерал достал из кошеля новенький флорин. Толстый папский золотой флорин, который был процентов на двадцать дороже обычного гульдена. И эту монету, добытую среди других в Фёренбурге, он протянул женщине. Она тут же, без всяких долгих разговоров, попыталась её схватить, но он убрал от неё золото, словно играя с ней, и сказал улыбаясь:
— Мне нужны от вас будут услуги.
— Так каких же услуг вы от меня ещё хотите? — с удивлением спросила Амалия. — Всё, что могла, я уже для вас нынче сделала.
А Волков, покивав — мол, ну да, это так, — тут же продолжал:
— Графиня, сестра моя, от двора отбыла, а мне хотелось бы, чтобы кто-то мне о том, что при дворе происходит, писал.
Она так и сидела, протягивая руку за флорином, но он не спешил ей отдавать золото.
— Вы умеете писать?
— Писать? Конечно, умею, только вы уж скажите, что надобно.
— Всё, что при дворе болтают, — он наконец протянул ей монету. — Будете получать по золотому каждый месяц.
И Амалия, схватив наконец деньги и засунув их за лиф платья, сказала:
— Что ж, буду писать вам. Куда прикажете?
— В Эшбахт. Мне. И что бы вы сейчас мне написали?
Молодая женщина поглядела на него, подумала несколько мгновений и сказала:
— Про то, что герцог будет канцлера менять? Писать?
— Обязательно. И писать, на кого и кто за новым стоит. Кто его друзья. А ещё что бы вы написали?
— Если вдруг новая любовница будет у герцога, писать?
— Обязательно. И писать, из какой она фамилии, кто её курфюрсту подсунул. А ещё пишите, о чём все нынче болтают. Вот о чём сейчас всё больше говорят при дворе?
— О том, что герцог с императором ссору затевает из-за маркграфства. Про то, что он племянника своего молодого, графа Сигизмунда, хочет на маркграфине Оливии женить.
— И что же, будет война? — Волков уже не смеётся.
— Ой, ну откуда же мне про то знать? — Амалия Цельвиг тоже стала серьёзной. — То вовсе не женского ума дело, моё дело в постели вас греть, а не про войны знать.
И тут он был с нею, конечно, согласен.
— Будете писать, что услышите. И про фавориток герцога, и про всё остальное, о чём во дворце болтают.
— Буду-буду, — обещала ему придворная дама, — только вы со мной теперь по дверцу прогуляйтесь, чтобы меня с вами видели, потом мне легче будет слухи для вас собирать.
* * *
Конечно, он прошёлся с нею по дворцу под руку, отчего Амалия цвела, когда встречала кого-то из других придворных дам. И после приговаривала довольная:
— Аж пятнами пошла, как вас со мною увидела.
Потом она быстро забежала куда-то в коридоры замка и вернулась в другом платье. И это «новое» её платье оказалось ещё более потёртым, чем то, в котором она была.
И после, забрав женщину, он поехал в свой новый дом, куда к тому времени ловкий нотариус Гиппиус должен был уже привезти мебель.
А та мебель ему не понравилась. Не то чтобы была плоха или стара — нет. Просто она была уже не того уровня, к которому он стал привыкать. Недостаточно красива и изящна.
— Нет, много просишь, — качал он головой, поглядев на стулья, осмотрев комоды и шкафы. — Столько я за неё не дам, да и вообще, куплю себе другую.
Гиппиус корчил жалостливые гримасы, видно, что уже посчитал полученный барыш.
— А если уступлю двадцать монет?
— Нет, куплю себе другую.
— Неужто ничего не возьмёте?
— Тут, кроме стульев, кровати и пары кухонных шкафов, и смотреть-то ни на что не хочу, — признавался нотариусу генерал.
— Ну так купите хоть их, — не отставал от него Гиппиус. — Я уже, признаться, потратился на извозчиков да на грузчиков, возьмите хоть что-нибудь.
Тогда Волков согласился и купил у него… всё! Но за пятьсот десять монет. Мебель была, конечно, не лучшей. Но за деньги, что она досталась ему… не так уж и плоха.
Но генерал был удивлён, что и нотариус, пересчитав и спрятав полученные деньги, тоже имел довольный вид.
«Украл он эту мебель, что ли? — недоумевал Волков. — Надо было ещё торговаться!».
— Тогда грузчиков здесь оставь за свой счёт, мои слуги скоро придут сюда, скажут им, как расставить мебель, — распорядился барон.
— Непременно, — тут же согласился Гиппиус, он был и вправду доволен сделкой.
Сэкономил — считай заработал. И заработанное он решил потратить на свою новую сердечную подругу. И в ближайших хороших лавках купил ей новое платье, башмачки и шляпку с шарфом, чулки, нижнее и прочие женские надобности, на всё потратив тридцать шесть монет. И, видя детскую радость у женщины, и сам радовался, не жалея о потраченном.
Потом он заехал на городскую почту и нашёл там несколько писем для себя, там были письма и от Карла Брюнхвальда, и от баронессы, и от епископа Малена. На все надо бы было ответить, и поэтому он посадил свою новую пассию со старшим слугой Гюнтером в карету, предварительно дав тому тридцать талеров, и отправил их покупать для нового дома всякое нужное. Перины, простыни, кастрюли и другое. Кофе, опять же, приказал найти, хотя это было и непросто.
Сам же сел отвечать на письма. Епископ писал ему обо всём, что происходило в Малене, а там происходило немало интересного. Оказалось, что в верховьях Марты, пока там нет истинного хозяина, появился разбойник. Разбойник тот явно высокородный, из письма барон понял, что имя разбойника отец Бартоломей знает, но в письме называть его не желает. Почему?
Волков помнил праведного епископа, что в далёком своём монашестве носил имя брата Николаса. Уже тогда он слыл умным, неумных в Инквизицию не брали. И раз он тут, в письме, не
