Женщина, служившая у батюшки в кухарках, узнав, что приезжий – жених Настеньки, о котором было немало разговоров за последнее время, вызвалась тотчас же разбудить батюшку.
Поздняк, по-прежнему смущённый, но несколько менее, чем накануне, в коротких словах объяснил, в чём дело. Священник вздохнул, подумал и наконец выговорил:
– Вы и моя Настенька – умники! Дело не простое – бедовое, но всё ж таки, прежде чем бежать топиться, следует счастье испробовать. Матушка царица всему миру известна. Она и агнец кротости, и змий мудрости. Да, сударь мой, как решили, так и поступайте. Недаром всё это пришло вам на ум среди молитвы. Обождём час, и я вас сведу и поставлю на то самое место, где всякое утро проходит царица. Только молите Бога, чтобы вот эта тучка всю вашу судьбу не переменила… – показал священник на небо. – Если пойдёт дождик, не выйдет царица на прогулку.
– Тогда я прямо отсюда в Неву… – глухо проговорил Поздняк.
Ровно через час в одной из аллей Царскосельского парка, около обелиска, сидел на скамейке молодой человек в сенатском мундире, бледный, взволнованный, и мутными глазами поглядывал всё в одну сторону.
В парке была полная пустота и тишина. Не было ни души. Наконец вдалеке, среди чащи зелени, показались на дорожке две дамы и тихо двигались по направлению к тому месту, где был Поздняк.
Он встрепенулся, перекрестился, потом вытер затуманившиеся глаза.
Дамы подходили всё ближе. Поздняк отошёл несколько от лавки и стал на колени. Он снял шапку, бросил её на землю около себя, взглянул ещё раз на двух дам, которые были уже шагах в пятидесяти от него, и невольно от внутренней тревоги скрестил руки и опустил голову.
Чем ближе слышалось шуршанье платьев, тем более мутилось в голове молодого человека. Он едва дышал.
– Что вы? – раздался над ним мягкий голос.
Он поднял голову и увидел перед собой императрицу, которую, как и всякий петербургский чиновник, видал часто, но всегда издали и всегда в другом одеянии, нежели теперь.
Но, однако, он тотчас же признал царицу, несмотря на то что на ней был простой серый капот и простой белый чепец, подвязанный бантом под подбородком. Он хотел отвечать, но язык его не шевелился.
– Кто вы? – выговорила императрица.
– Несчастный, ваше императорское величество! – проговорил наконец Поздняк.
– Что с вами?
И Поздняк, вспомнив слова невесты: «Пуще всего не оробейте», вдруг почувствовал в себе храбрость отчаяния. Вкратце, в нескольких словах, передал он своё преступление.
– Совершенно разорвали? – спросила императрица.
Поздняк сунул руку в боковой карман и вынул два куска указа.
Государыня посмотрела и произнесла что-то по-французски, обращаясь к своей спутнице. Затем она довольно долго думала.
– Да… Трудно, очень… – произнесла она наконец. – Скажите, Дмитрий Прокофьевич не знает, конечно…
– Никак нет, ваше величество. Ничего не знает.
– Скажите, кто писал этот указ… сенатский писарь?..
– Я сам писал, ваше величество.
– Вы?.. О, тогда другое дело… Это на ваше счастье. Вы, стало быть, можете точно скопировать его?
– Могу, ваше величество… Точнёхонько…
– Верю. Но можете ли вы сдержать слово, можете ли не рассказывать всю жизнь никому какую-либо тайну? Если я помогу вам, обещаетесь ли вы никогда ни слова не проронить… дать мне слово и держать его крепко?
– Клянусь, ваше императорское величество. По гроб жизни умолчу. Помилосердуйте!
– Успокойтесь! Слушайте… Ступайте же домой, перепишите этот указ точь-в-точь так же, до единой буквы, а завтра будьте здесь с новым указом. Но возьмите с собой, – прибавила Екатерина, улыбаясь, – чернильницу и перо.
И государыня двинулась далее.
Поздняк остался на коленях и глядел ей вслед. И только когда императрица уже скрылась в чаще, он пришёл в себя, схватил себя за голову и не знал, проснулся ли он, во сне ли он всё видел или всё это действительность.
Прошли сутки. Точно так же в семь часов утра, на том же месте, около обелиска, прохаживался взад и вперёд тот же сенатский секретарь, но он был почти в том же счастливом состоянии, в каком находился несколько дней назад. Он считал себя уже спасённым.
Наконец с той же стороны появилась снова также государыня в сопровождении дамы.
Поздняк взял со скамейки белый исписанный лист, пузырёк с чернилами и, достав из кармана гусиное очиненное перо, снова опустился на колени. Но этот раз он смотрел на приближающуюся государыню со смутным восторгом на сердце.
Императрица приблизилась, кивнула головой и улыбнулась.
– Здравствуйте! – произнесла она, принимая из рук Поздняка чисто и красиво переписанный лист.
Точь-в-точь такой же указ, до малейших мелочей, скопировал чиновник.
Государыня взяла у него перо и обмакнула в пузырёк с чернилами, который он держал.
– Встаньте! – выговорила она.
Императрица отошла к скамейке, хотела нагнуться, потом собралась было опуститься на одно колено, чтобы положить бумагу на скамейку и подписать её, но остановилась в нерешительности.
Она подумала мгновенье, потом улыбнулась и вспомнила.
– Подите сюда. Нагнитесь…
Поздняк подошёл, склонился с замираньем сердца и опустил голову.
В первый раз с тех пор, что мир стоит, принимал позу осуждённого на казнь – оправдываемый! К тому же самим монархом!..
Императрица положила лист на плечо чиновника и не спеша подписала.
– Вот… – тихо произнесла она.
Поздняк выпрямился, принял бумагу, но тотчас опустился снова на колени.
– Ваше величество… Был бы счастлив умереть по вашему приказанию… – дрогнувшим голосом вымолвил он.
– Нет, не надо… Вам ведь предстоит жениться… Но помните одно… Никогда никто не должен знать наш заговор против Дмитрия Прокофьевича. Я надеюсь, что ваше слово крепко.
– Помру, никому не скажу, ваше величество.
– Ну, ступайте с Богом и служите отечеству и монарху так же, как до сих пор служили… до беды с указом…
Государыня, улыбаясь, кивнула головой и двинулась. Поздняк остался на коленях, как был, и глядел вслед удаляющейся царице. Наконец чаща зелени скрыла её из виду.
Поздняк перекрестился, вскочил на ноги и, бережно завернув бумагу в свёрток, пустился бегом по парку.
К одиннадцати часам того же дня сенатский секретарь был уже около своего стола и сидел, глубоко задумавшись; но затем он встал, встряхнулся, как делает мокрая птица, и повеселел.
«Не беда… – подумал он. – После той беды, что миновала, все эдакие беды смех один…» Поздняк вспомнил, что за время своих треволнений он ничего не дал знать по месту службы, не сказался больным и ничего не объяснил. Просто пропадал без вести. «Хорош!»
Явившись в Сенат, он прежде всего спросил у солдата, дежурившего всегда у дверей Трощинского, спрашивал ли об нём начальник. Солдат объяснил, что вчера Дмитрий Прокофьевич приказывал позвать Поздняка, а затем тотчас же вернул и сказал: «Не надо». Стало быть, ему и не известно ничего.
Около двенадцати часов солдат явился и выговорил с пол горницы:
– Иван Петрович – вас!
Поздняк украдкой перекрестился, собрал бумаги, положил поверх всех указ и двинулся…
Когда он вошёл в горницу Трощинского, то сердце замерло в нём. Начальник глянул на него угрюмо из-за своего стола и проговорил строго:
– Помни вперёд… заруби себе на носу, что когда я даю особливое какое дело, то не жди, чтоб я сам тебя вызывал. Я могу за делами позабыть. Ровно в двенадцать часов сам о себе докладывай… Ну, что там?..
– Указ приказывали переписать в двух видах и ещё другие бумаги… – прошептал Поздняк, подавая указ и копии.
Руки его задрожали… Трощинский удивлённо взглянул на него и сказал мягче:
– Беды особой нет. И вины особой нет! Вот впредь того не делай и не получишь замечания.
Трощинский принял бумаги и стал проглядывать копии с указа.
– Хорошо… Красиво ты пишешь. Просто рисуешь. Ну, а указа не измарал?
– Никак нет-с… – едва слышно вымолвил Поздняк.
Трощинский осмотрел обе страницы императорского указа и указал на край листа, где была маленькая чернильная крапинка с булавочную головку.
– Гляди… Капнул…
Поздняк молчал. Он сам не заметил этой чёрной точки… А кто её сделал? – сама государыня.
– Что делать? Всё это от твоего жениховского положения… – усмехнулся Трощинский. – Ну, бери. Тут всё пустые бумаги. Можешь взять отпуск на неделю ради свадьбы. Гуляй. Отгуляешься – явись на службу и служи по-прежнему… Ну, ступай…
Поздняк не помня себя вышел из кабинета начальства. Он не шёл. Его будто какая-то невидимая сила подняла и понесла по Сенату…
Гроза совсем, совсем миновала! Поздняк вернулся к своему столу и, не имея возможности сдержать в себе радости и счастье, стал болтать с двумя секретарями.
Не прошло десяти минут, как в горницу вбежал тот же солдат и, запыхавшись не столько от бежанья, сколько от перепуга, закричал Поздняку не своим голосом:
