По приказу Ланата в паддок вывели коня кремовой масти с умными, широко расставленными глазами.
– Быстрый как ветер, – сказал Ланат. – Никто за ним не угонится.
– Но я бы не хотел, чтобы в моей команде были одни иберийцы. Как насчет каппадокских?
– Они не такие быстрые, как сицилийские и иберийские, но с чрезвычайно развитым духом соперничества и волей к победе. В квадригах хороши для фланговых позиций, особенно на поворотах. Иберийца я бы поставил внутрь, где требуются и скорость, и устойчивость на крутых поворотах.
К нам вывели крепкую вороную лошадь.
– А две другие?
– Я бы рекомендовал взять микенскую, – сказал Тигеллин. – Они отлично работают в упряжке, и у них хороший баланс скорости и устойчивости. А ливийских не бери, если только не задумал выступать на длинном треке. У них копыта крепкие как камень, и они очень выносливые, но для Цирка тебе такие не нужны.
– Я бы все-таки выбрал сицилийских, – сказал Ланат.
– Они быстрые, но часто непредсказуемые, – возразил Тигеллин.
– А что, если взять всех по одной? – спросил я.
– Ты наверняка слышал о богах, запрягающих в свои колесницы медведей и львов, но раз уж ты не бог, лучше, чтобы в команде были лошади одной породы, от силы двух.
– Согласен, это настоящий вызов, но чем сложнее задача, тем интересней, – ответил я.
– А разве быть императором-колесничим – это не вызов? – спросил Ланат.
* * *
В итоге, оценив множество лошадей каждой из четырех пород, я остановил свой выбор на кремовом иберийце, вороной каппадокской, гнедой сицилийской и серой микенской. Да, вместе они смотрелись странно, но я верил, что они будут отлично дополнять друг друга. Собственно, на это и был мой расчет.
Готовясь стать колесничим, я почти каждый день ходил на скачки и старался ничего не упустить. Мои любимцы-зеленые выступали вполне успешно, и однажды я, чтобы их поддержать, приказал покрасить весь песок на треке в зеленый цвет. Мне не терпелось приступить к тренировкам, но нужно было подождать, пока мои лошади не освоятся в своих новых конюшнях неподалеку от Цирка.
Однажды, прогуливаясь днем по Форуму, я отдал дань уважения Цезарю, зайдя в его святилище, потом прошел мимо курии и базилики Юлия и решил заглянуть в храм Весты. В круглом мраморном здании хранился не только Палладий [459], который принес в Рим Эней, но и священный огонь, символизировавший «очаг государства». Внутри было прохладно (после жары на Форуме я сразу почувствовал облегчение) и светло благодаря круглому отверстию в крыше. Прямо под ним горел священный огонь, рядом сидела весталка и неотрывно смотрела на пляшущие языки пламени. Она стерегла огонь, который не должен был покидать стены храма.
Я сел на скамью и тоже принялся наблюдать за «очагом государства». Пламя казалось таким уязвимым и переменчивым, но империя и Рим, наоборот, были сильными и надежными. И я, император, снова стал сильным и возродился к жизни.
Благословенная прохлада дарила успокоение, Сириус еще не взошел, но палящая жара середины лета уже настигла город. Мы планировали со дня на день сбежать из знойного Рима обратно в Антиум и наслаждаться морским бризом на новых, недавно обустроенных землях виллы, которые раскинулись на уровне моря.
И вдруг пламя в очаге заколыхалось, я едва его видел сквозь дымку, а потом весь храм накрыла непроглядная тьма. Руки и ноги затряслись, они перестали меня слушаться. Холод сковал все тело. Мной завладел тотальный всепроникающий страх. Он шел не изнутри, а откуда-то еще.
А потом все прошло. Я с трудом встал. Не знаю, что за мистическая сила проникла в храм, ее уже не было, но душевный покой, который я так медленно и так мучительно восстанавливал последние месяцы, снова покинул меня. Это было дурное предзнаменование, и оно явилось мне в самом сердце Рима. Но что оно предвещало?
* * *
Следующие несколько дней я держался настороженно и ждал, что в любой момент случится что-то дурное. Со временем напряженность спала, хотя я все-таки рассказал Тигеллину о своих дурных предчувствиях, не упомянув о происшествии в храме Весты.
Мы сидели на балконе дворца, куда, как в воронку, задувал ветер, и пили дынный сок.
– Ты не слышал, по городу не ходят тревожные слухи? Люди не проявляют беспокойства? – спросил я.
Тигеллин отпил из кубка и прищурился. Редко встретишь мужчину, который становится еще привлекательней, когда щурится, но Тигеллин был из их числа и, думаю, потому так часто щурился.
– Нет, не слышал, но сейчас плохое время для простых людей – я бы сказал, малоприятное. В инсулах наверняка страшная духота, у них ведь нет балконов. И на виллу в Антиум, как их император, они не могут сбежать.
– У них есть гонки колесниц в Большом цирке, – сказал я. – Пусть проводят время вне своих домов. И кстати, о гонках…
– Нет, ты не можешь участвовать в гонках на треке Большого цирка, – подхватил Тигеллин, словно прочитав мои мысли. – Ты не принадлежишь ни к одной из фракций. Попробуй посостязаться на треках поменьше, в Риме таких хватает, и там полно конкурентов. Но только когда будешь готов.
– Мой дед был прославленным колесничим, во мне это тоже есть.
– Знаю, – хмыкнул Тигеллин. – Мы были знакомы, когда я служил в доме твоего отца. Я видел его на гонках, ты пока не его уровня колесничий. Чтобы участвовать в настоящих состязаниях, надо много тренироваться.
Тигеллин отвел кубок чуть в сторону, и раб мгновенно его наполнил. Когда он согнул в локте руку, трудно было не заметить, какие у него крепкие и рельефные мышцы.
Тигеллин залпом осушил кубок и вытер губы.
– Надо порадовать людей, придумать что-то способное хоть на время отвлечь их от жары и поднять настроение. Устроим развлечение вроде «Император приглашает римлян отдохнуть в его компании».
– Что? Пригласить их во дворец?
Тигеллин сцепил руки за головой и, откинувшись назад, качнулся на стуле.
– Нет, но ты все равно будешь хозяином этой вечеринки. Номинальным. На самом деле хозяином буду я. – Тигеллин повернулся и хитро на меня посмотрел, как будто задумал какую-то шутку. – Оставь это мне. Я так их развлеку, что они на всю жизнь запомнят.
* * *
– Ну и что это будет? – спросила Поппея, когда мы через десять дней после того разговора собирались на великое событие Тигеллина. – Я не знаю, что надеть.
– Тигеллин ни словом не обмолвился, как будто рот заклеил чем-то похлеще аравийского клея. Никаких подробностей, но жители Рима приглашены в полдень прийти на озеро Агриппы и надолго там остаться. Все подано так, будто я, их император, что-то там для них устроил. Но что именно, я не знаю.
– Ты даешь ему слишком много власти, – сказала Поппея.
– Он мне подчиняется.
– Пока. Но слуга очень быстро может превратиться в господина.
– И поэтому у нас два префекта преторианской гвардии, – напомнил я. – Они контролируют друг друга.
– Фений Руф вообще никак себя не проявляет, так что я не вижу особого контроля.
– Успокойся. Давай пойдем на наш праздник и, как все остальные гости, просто подивимся на то, что устроил Тигеллин.
* * *
Озеро, выкопанное примерно восемьдесят лет назад, являлось частью терм Агриппы и комплекса построенных на Марсовом поле общественных зданий. Оно было окружено лесопарком и подпитывалось водой из акведука. Мы вышли из паланкина на берегу, и я, едва ступив на землю, решил, что носильщики что-то перепутали и не туда нас доставили. Местность казалась совершенно незнакомой, но, подойдя ближе к воде, я понял, что озеро преобразилось. Вдоль берега были установлены временные павильоны и таверны, а в центре озера на огромных пустых винных бочках покачивался корабль удовольствий.
Вдруг где-то рядом среди деревьев кто-то истошно заверещал. Оказалось, это дерутся обезьяны, к их визгам присоединились зазывные крики птицы с очень ярким оперением. Откуда здесь экзотичные звери?
