Его речь на вступительном заседании Генеральных штатов была решительной, словно за ним в этот момент стояло сто тысяч верных солдат:
– Есть французы, которые хотят создавать лиги, не спрашивая государей… Всякая лига, не подвластная мне, не должна быть терпима. Ни Бог, ни король не позволят ей существовать. А тех из моих подданных, кто будет замешан в этом деле без моего ведома, я объявлю виновными и изобличенными в оскорблении Величества.
Ему аплодировали. Этот тридцатисемилетний король, истерзанный мистик, монарх без наследника, авторитета и власти, олицетворял судьбу Франции и стремился всеми силами сохранить ее единство.
На следующий день кардинал де Гиз, до крайности разгоряченный, явился к королю во главе целой делегации и потребовал отказаться от своих слов. Во избежание скандала Генрих уступил и велел вычеркнуть из протокола слова, клеймящие день баррикад.
Депутаты-лигисты потребовали от Генриха III клятвы верности католицизму и идеалам лиги. Король в свою очередь желал клятвы верности депутатов законам Франции и государю. Собрание настаивало на своем участии в выработке законов. Монарх не возражал. Казалось, что собрание было близко к согласию. Генрих III шел на неслыханные уступки, отрекаясь от традиций государственного управления.
Но на заключительной сессии ситуация резко изменилась. Испания нарушила Като-Камбрезийский мирный договор, бросив на форт Карманьель, принадлежавший Франции, свою армию. Испанский король Филипп И, боясь единства и усиления Франции, пытался втянуть Генриха III в военный конфликт. Возникшая опасность умело использовалась лигистами.
Гизы целиком завладели вниманием депутатов ассамблеи. Умело манипулируя собранием, они подняли самый острый вопрос – налоговый. На короля посыпались упреки в коррупции его советников и необоснованном повышении налогов, депутаты требовали сократить подушный налог и установить контроль за расходами государя. Герцог де Гиз предрекал установление тирании Генриха III и неминуемое падение Генеральных штатов, пугал военной силой гугенотов, подстрекая к войне.
В этой обстановке Генриху III невозможно было получить санкцию депутатов на требуемую казной сумму налогов. Собрание навязывало свои жесткие условия: снижение налогов, преследование протестантов с беспощадной суровостью, жестокая война против Генриха Наваррского, торжественное обещание короля, что никогда принц, который прежде был еретиком, не станет править Францией.
Сыграв роль послушного короля, Генрих III мог бы купить себе безопасность и покой, но тем самым он бы превратил гражданскую войну в постоянную, обрек страну на раскол, был бы вынужден терпеть испанскую опеку. На эти условия он не пошел и тем самым спас Францию. Если король не мог ничего добиться от Гизов, то и Гизы ничего не смогли добиться от короля.
Король, отстаивая самостоятельность в выборе советников и распоряжаясь финансами, выставил, как ему казалось, главный аргумент в свою пользу – освящение власти и признание короля наместником Бога на земле; король как помазанник Божий являлся гарантом защиты своих подданных больше, чем кто-либо другой. Но высокое собрание не вняло своему государю.
Тогда Генрих III принял решение прибегнуть к крайнему и опасному своими последствиями средству – обезглавить лигистов.
Чем больше над сыном флорентийки издевались, тем более елейными становились его манеры, в чем проницательные люди видели опасный знак.
Во время этой тяжелой и бесплодной борьбы Екатерина Медичи, несмотря на плохое самочувствие, находилась рядом с сыном. Сознание еще не выполненного материнского долга и ответственности перед короной заставляли ее оставаться на посту. Екатерину оставила уверенность в себе, ее одолевали сомнения в правильности проводимой политики. Она была склонна видеть во всех неудачах возмездие за содеянное в Варфоломеевскую ночь. Удары судьбы заставляли ее часто оглядываться назад и искать в прошлом истоки настоящих бед.
Пристально наблюдая за любимым сыном, Екатерина с тревогой и болью в душе думала: «Бедный мой Генрих! Несчастный, зависимый от окружающих!.. Будьте прокляты, негодяи Гизы! Меня до сих пор не перестают преследовать кошмары… Не поддайся Карл, мой несчастный больной сын, влиянию Колиньи и его друзей, возможно, удалось бы избежать ночи святого Варфоломея. Как я не хотела этой трагедии, старалась ее избежать, а она все равно произошла. Надо было только избавиться от Колиньи и обвинить во всем Гизов! Но адмирал не был убит выстрелом из аркебузы и знал, откуда исходило покушение, и тогда из страха возмездия Гизы решились на то, что сделали. Я не отдавала приказ об истреблении всех гугенотов!.. Господь и Пресвятая Дева свидетели!.. Но их перебили тысячи!.. Тысячи!.. И теперь меня, а не Карла, моего слабовольного сына, и не Гизов, этих ненасытных стервятников и честолюбцев, считают вдохновительницей кровавой расправы… Все бы обошлось, если бы не Гизы… У них были другие планы с самого начала, всегда… Им мало было одного Колиньи!.. Они хотели уничтожить всех гугенотов, не только вождей. Как было бы хорошо, если бы уцелевшие гугеноты, выступив против лотарингцев, уничтожили их! Тогда Генрих не был бы сейчас зависим от них. Боже, как же извилисты тропы политики!.. Умение подчинять – это искусство, доступное лишь избранным… Как легко люди, особенно наделенные силой и властью, поддаются жажде мести, а не жажде творить добро!.. Разъяренная толпа неуправляема!.. Такую толпу сдержать невозможно, я должна была предвидеть это. Трагедия Варфоломеевской ночи скрыта в озверевшей людской массе, в ненависти католиков к гугенотам и гугенотов к католикам. Гизы и сейчас не желают успокоиться… Только бы у моего сына хватило мудрости избежать моих ошибок!..»
Злой рок продолжал преследовать королеву-мать, посылая все новые испытания.
Популярность герцога Гиза не давала покоя королю. Она не только ущемляла его самолюбие, но и будоражила Францию воинственным настроением. Противостояние Генриха III Генриху Гизу было поединком между новой и старой Францией. Король-реформатор, самый непопулярный из всех последних Валуа, бросал вызов мужественному военачальнику и защитнику рыцарских традиций.
Генрих III вынашивал план убийства Гиза. Король приказал сорока пяти гвардейцам своей личной охраны прибыть во дворец и поздно вечером 26 декабря 1588 года в замке Блуа собрал членов совета для объявления им своего решения в отношении Гиза.
– Я пришел к выводу, – обратился он к советникам, – что утром надо положить конец такому положению. Он умрет. Либо умру я.
Накануне король имел разговор с герцогом, который ждал похвал за свою деятельность генерального наместника королевства, а услышал возмущение из уст короля. Генрих III придирался. Пришлось вмешаться королеве-матери и упросить короля высказать свое удовлетворение деятельностью герцога. Король нехотя согласился. Но перед тем как произнести благодарственные слова в адрес своего врага, он успел пробормотать, что через один-два дня Гиз не сможет больше говорить.
После объявления советникам о своем решении Генрих III осведомился у присутствующих о наличии оружия. Тех, кто имел клинки, он пригласил в свои покои, остальным приказал находиться в кабинете на случай внезапного появления брата Генриха кардинала де Гиза. К герцогу был направлен человек, чтобы пригласить его ко двору.
Герцога не удивил ранний вызов к королю. Ничего не подозревая, он явился и, войдя в зал собрания Королевского совета, потребовал себе дамасского винограда. Выступления советников о сборе налогов окончательно успокоили его бдительность.
Поэтому, когда государственный секретарь попросил его пройти в кабинет короля, он тут же поднялся и покинул зал. Проходя по дворцовым лабиринтам, Гиз приветствовал королевских гвардейцев, не удивляясь их присутствию в столь многочисленном составе и сопровождению к королю. Неожиданно один из охранников схватил его за руку и нанес удар кинжалом в грудь со словами:
– Изменник! Ты умрешь!
Тут же вспыхнула потасовка.
– Охрана, ко мне! Ко мне, друзья! – закричал герцог.
Лотарингца окружили гасконцы из личной охраны короля.
– Какое предательство! Какое предательство! – прохрипел король Парижа, и наступила тишина.
После свершившегося Генрих III вышел из своего кабинета. Ему передали содержимое карманов убитого: ключи на золотой цепочке, двенадцать экю и записку: «Для поддержания войны во Франции нужно семьсот тысяч ливров ежемесячно». Несчастный не расставался с идеей войны до последнего вздоха.
Тело Гиза покрыли серым плащом с желтым крестом и передали в руки главного прево Франции. По приказу короля тело герцога сожгли в подвале Лувра, а пепел бросили в Луару. Эта операция имела целью лишить народ возможности поклоняться праху любимого героя.
Удовлетворив чувство мести, Генрих III направился в апартаменты королевы-матери, чтобы сообщить о содеянном. Он застал мать в постели и, справившись о ее здоровье, сообщил о смерти Гиза:
