— Мост я построил в Петербурге на чугунном заводе, чтобы иметь средство делать пробы силы железа, и доставил частями сюда на платформе. А сама по себе конструкция очень проста и приближена к природе.
— Мы любим, когда Алексей Федорович растолковывает гостям, как привиделся мост во сне. Только я сейчас принесу нитку, — и Елизавета Андреевна поднялась и быстро пошла к избе.
— Полноте, Елизавета Андреевна! Не стоит беспокоиться. Обойдемся и без нитки.
— Нет, нет, Михаил Семенович должен уловить подробности объяснений.
Львов с ближайшего куста срезал ровный гибкий прутик, очистил от мелких листиков и, когда Елизавета Андреевна принесла катушку с нитками, продолжил:
— Случилось это на рассвете. Я долго гулял по берегу реки и никак не мог придумать, как избавиться от цепей и стоек, которые испортили бы пейзаж. И тут я случайно взял прутик, отломленный ветром от куста. Он был согнут от природы настолько, сколько я предполагал бы дать возвышения мосту. Я вернулся в дом и взял нитку. Концы прутика связал ниткой довольно слабо, а по ее протяжению поставил вертикально на равных расстояниях четыре стоечки, верхи которых подпирали прутик, и когда стал давить прутик сверху, то заметил, что концы расходились и потому натягивали нитку. Вот как сейчас я пальцами давлю на дугу прутика.
И Львов наглядно продемонстрировал, как отвечает прутик на давление.
— Натянутая нитка подымала стойки и, следовательно, самый мост. Мне казалось, что, доколе нитка и прутик останутся целы, до того, несмотря на давление сверху, машинка моя будет в равновесии, — заключил, улыбаясь, Львов. — Все это очень напоминает сочинение музыки, которое тоже основано на сочетании гармонии и расчета.
— Алексей открыл мост в конце мая тысяча восемьсот тридцать третьего года, — сказал Бенкендорф, — и, как видишь, Мишель, мост в прекрасном состоянии, а ширина речки сто футов. Когда я заболел, император легче со мной расстался, чем со Львовым. Адъютантов Орлова государь не признает: дай мне, просит, хоть Львова.
— Я очень рад вашим успехам, — сказал Воронцов, — и хотел бы пригласить вас к себе отдохнуть следующим летом в менее капризном климате.
Вечером Бенкендорф и Воронцов сидели в гостиной. Стены украшали портреты императора Николая Павловича и императрицы Александры Федоровны. Монархи из Дома Романовых строго смотрели перед собой. Изображение императора Александра Павловича висело поодаль от портрета государя Павла Петровича, а картина, где Петр III был нарисован с любимой собачкой на руках, не соседствовала с полотном, на котором величественная фигура Екатерины II сияла на фоне темно-красного бархата.
— Твой Фалль похорошел и выглядит превосходно, — сказал Воронцов. — Я рад, что здесь ты себя чувствуешь лучше. В Петербурге дожди и слишком много суеты вокруг государя. Старое твое помещение на Мойке уже не годится. Оно слишком мрачно, имеет дурную репутацию и действует, наверное, на нервы. Мне говорил Дубельт, что ты приезжаешь на службу раньше дежурных офицеров. Стоит ли себя так изматывать?
— Бумаги задушили! Если бы не Львов, не знаю, что бы и делал.
— Придется подыскать новое помещение. Дубельт предлагает здание у Цепного моста. Казна хочет выкупить у Кочубея.
— Дорого ценит, а просить государя стеснительно.
— Лучше позаботься о будущем. Дела на твоих землях в Бессарабии идут неплохо. Много новых колонистов и арендаторов. Советую хоть раз туда наведаться. Нельзя все передоверять Крафту и Семенову. Крафт человек честный, а Семенов оставляет впечатление жуликоватого и слишком изворотливого управляющего. Мне такой тип экономов знаком.
— Я хотел бы избавиться от части земли и вложить деньги в более выгодное предприятие.
— Например?
— В пароходную компанию или общество по устройству газового освещения. Правда, подобные вложения не очень доходны и рискованны, но зато прибыль более существенна. Земля все-таки у нас в России дает малые деньги.
— Однако доход от нее более или менее верен, и риску никакого.
— И все-таки я просил бы тебя, Мишель, пригласить к себе Крафта и Семенова и вызнать реальное положение и перспективы роста доходов. Фалль стоит дорого. Елена не нуждается в помощи. Кочубеи богаты, но вот Аннет, хоть и вышла за венгерского графа Аппони, нуждается в поддержке. И наконец Мария! После гибели Шевича сестра так и осталась вдовой.
— Он, кажется, убит под Лейпцигом? — спросил Воронцов.
— Да. На генеральскую пенсию не разживешься. Единственно, кто не требует заботы, — это Доротея. Она не возвратится более в Россию. И неизвестно, как и где сложится ее жизнь. Господин Гизо сильно увлечен. А письма ее — дипломатические шедевры. Она сносится прямо с государем в обход Нессельроде, и Карл это молча терпит.
— У меня возникло впечатление, что он даже доволен. Знаешь, что мне шепнул на ухо? Передай Бенкендорфу, что сестра знает Англию почти так же подробно, как и твой отец. Добавлю от себя, что она знает Францию не хуже меня, Ришелье, Поццо и Ланжерона, вместе взятых. Ее салон пользуется в Париже огромным успехом — во всяком случае большим, чем салон герцогини Дино.
И они с увлечением заговорили о последних новостях, которые сестра Бенкендорфа Доротея Ливен сообщила императору в июньской депеше, полученной не через Министерство иностранных дел, а с оказией.
Сестра Венеры Медицейской
Она как нельзя лучше подходила к Фаллю. Неизъяснимая прелесть движений — плавных и скользящих, белокурые пряди волос, зачесанные наверх, огромные нежно-голубые глаза и красиво выгнутые очертания губ оживляли английский парк и готический замок, опрокидывая время назад, в рыцарскую эпоху. Впрочем, она выглядела не менее эффектно в Аничковом дворце, танцуя мазурку с императором. Всепобеждающий тип красоты вызывал сначала удивление, потом поклонение и, наконец, ощущение ирреальности. Кто она? Прекрасная дама из средневековой легенды? Или мраморный образ античного мира с точеным профилем и мраморными плечами? Недаром она считалась одной из красивейших женщин Европы. Поэты славили ее в стихах и прозе. Генрих Гейне, нелегко поддающийся очарованию, называл божественную Амалию сестрой Венеры Медицейской. Пушкин отдавал ей предпочтение перед другими дамами, а ведь его жена числилась в том же созвездии петербургских красавиц. Бенкендорф знал, что Тютчев — другой поэт и дипломат, которого одинаково ценили русские посланники в Баварии, и Воронцов-Дашков, и Потемкин, и Гагарин — в молодости едва не подрался на дуэли с мужем Амалии бароном Крюденером. Словом, божественная Амалия вызывала восторг у истинных ценителей красоты, но принадлежала она совсем другим людям, лишенным дара выражать чувства в поэтических формах.
Впервые Бенкендорф увидел Амалию лет десять назад, когда она появилась зимой в Петербурге. Впечатление от внешности усиливало сходство с императрицей Александрой Федоровной. Сплетничали, будто Амалия побочная дочь прусского короля Фридриха Вильгельма III и княгини Турн-и-Таксис. Носила она фамилию графа Лерхенфельда, получившего пост баварского посланника при русском дворе. Загадка происхождения, сходство с императрицей, которой будто приходилась единокровной сестрой, успех, сопутствующий в Мюнхене при Людовике I, превратившем или почти превратившем скучноватый прежде город в немецкие Афины, взбудоражили умы и чувства русской знати, несколько пресытившейся местными достопримечательностями. Между тем европейская знаменитость имела соперниц, и не одну. Веселая, с жемчужной улыбкой Бутурлина иногда брала верх, успешно свидетельствуя, что нрав и сердце исправляют ошибки природного карандаша. Романтичность Пушкиной туманила взоры ценителей ничуть не меньше, чем строгость и законченность линий божественной Амалии. Классичность Алябьевой для москвичей оставалась бесспорной. Ей отдавалось первое место. Соразмерность и уравновешенность черт были и впрямь непревзойденными. А Мегу Пашкова, чей характер заставлял лицо светиться чувствами, которым нет названия в человеческом языке? Изменчивость и живость — вот чем она привлекала взоры.
Да, красотой Петербург не поразишь. Не поразишь и аничковские собрания. Однако каждый тип женской прелести имеет приверженцев. Бенкендорф разглядел подробнее Амалию лет десять назад, когда она приехала в Петербург, сопровождая графа Лерхенфельда. Императрица Александра Федоровна обласкала красавицу, и с тех пор та стала желанной гостьей столичных салонов. О божественной Амалии болтали разное. Красота вызывает зависть и недобрые чувства не только у женщин. Мужская часть двора и военные умеют злословить не хуже представительниц слабого пола. Фантазия их изощренней и бесстыдней. Амалии доставалось, быть может, больше, чем иным. Правда, и она не давала спуску шепчущимся за спиной. Амалия не скрывала отношения к образу жизни в Петербурге. Когда граф Нессельроде завел беседу о возможном отзыве барона Крюденера из Мюнхена в министерство на постоянную службу, Амалия, всплеснув руками, воскликнула:
