В первый же визит Сандро Каридзе я напомнил ему о беседе в Схалтба, оставшейся незавершенной.
– Вы тогда не закончили свою мысль, господин Сандро… Помните, мы говорили о различии в понятиях «нация» и «народ»?
– Как же, помню. Разница очень большая. Это совершенно разные понятия, даже противоречащие друг другу. «Нация» является целостным этническим организмом на всем протяжении своего существования. «Народ» – это сегодняшнее состояние «нации», это «нация» сегодня. Нация – феномен долговечный и устойчивый. Народ – явление быстротечное, преходящее. Ствол дерева и его зеленая крона, русло реки и вода – эти сравнения были бы уместны для пояснения моей мысли.
– А противоречия в чем?
– Между понятиями «нация» и «народ»?
– Да.
– Народ – это желудок и руки. Нация – высшая нравственность, даль духа. Народ создает духовные и материальные ценности, и поскольку потребности всегда выше того, что создано, у народа возникает безудержное стремление поглотить не только им же созданное, но и то, что было создано раньше и счастливо спаслось от потребления. Нация – это неумирающий и неистребимый вечный дух, который добровольно берет на себя ответственность за прошлое, настоящее и будущее всего этнического организма. Нация – это начало сдерживающее, регулирующее, она накопитель и страж духовных и материальных сокровищ. Жизнь – это процесс добывания духовной и материальной пищи, а нравственность – сила, регулирующая этот процесс.
– Получается, что народ – это те, кто за гроши вынужден работать в каменоломнях, чтобы выбурить глыбы для соборов, а нация – то, что подвигает народ на это?
– Вы не совсем правы. Я думаю, что и среди побуждаемых, и среди побудителей бывают люди, в которых нет ничего от нации. Для них мир – лишь пастбище, на которое они спешат с потравой. Есть люди, которые в той или иной мере соединяют в себе оба начала. Но нацией, или силой, осуществляющей бессмертие, обеспечивающей вечное существование, являются те люди…
– …которые отдают миру все, что имеют, – подхватил я его мысль, – получают лишь столько, сколько необходимо, чтобы существовать, то есть отдавать все… Я правильно вас понял?
– Точнейшая формула, – радостно согласился Каридзе. – Формула высшей нравственности и добра. Я слышу ее впервые, и от вас, граф. Именно это закупоривает в бутылку легендарный Ной в канун мировых катаклизмов. Именно поэтому мы называем нацию вечным духом, материализующим себя в отдельных личностях или в их совокупности. Основное же противоречие между понятиями нации и народа состоит в том, что нация – это начало интернациональное, общечеловеческое в такой же степени, в какой соборы и манускрипты, фрески и монументы составляют интернациональную общечеловеческую сокровищницу, тогда как народ – это начало эгоистическое и стяжательское. Большинство его потребностей ограничено сиюминутным собственническим существованием, но не существованием всего общества в его сегодняшней действительности, всего человечества, с его будущностью.
Казалось бы, в рассуждениях Сандро Каридзе все было пригнано одно к одному, и все-таки уже тогда я почувствовал в них противоречия. Я много размышлял и как будто бы обнаружил эти огрехи. Свои соображения я изложил в небольшом труде и дал прочесть ему. Ни одного из моих положений он не принял, и мы едва не поссорились. Так уж он был устроен: стоит ему уверовать во что-нибудь, и – конец, ни шага в сторону, никаких компромиссов или уступок!..
Однажды – это было незадолго до его первого ареста – как-то к слову пришлось, и я спросил:
– Ты все время отдаешь занятиям, интересы твои обширны и глубоки, но в чем твоя исходная концепция, от какой нравственной платформы ты отталкиваешься?
– Ищешь пристанища? – ответил он быстро и, могло показаться, несколько бесцеремонно.
– Не понимаю.
– Платформа… А что, старая тебя не удовлетворяет?
– Сейчас это не имеет значения. Ответь, если можешь, на мой вопрос.
Он почувствовал, что я начинаю сердиться, и, подумав, сказал:
– Я всегда и во всех случаях исхожу из того, что человечеству необходимо найти способ нравственно возвысить человека, найти возможность нравственного его совершенствования, в противном случае человечество дойдет до каннибализма, станет питаться мясом себе подобных, – это не метафора, я говорю буквально. И это будет продолжаться до тех пор, пока последнего homo sapiens не съест какой-нибудь дикий зверь. Чтобы избежать этого, нужно уничтожить империи. Революция необходима!
Я знал, что Сандро Каридзе верит в неизбежность резолюции. Известно было, что он сочувствовал революционному движению и был на его стороне. Теперь я убедился и в том, что он жаждал революции как пути спасения человечества.
– Твои сочинения я знаю лишь по заглавиям, – вероятно, они служат революции?..
– Революция – дело завтрашнее. Я же служу послезавтрашнему.
– Вот оно что… Какую же проблему ты решаешь?
– Морального прогресса. Я разрабатываю теоретические основы управляемой нравственной революции.
– Точнее бы, если можно…
Каридзе запустил пальцы в бороду и почесал щеку.
– Ты, Митрич, магистр права, так ведь?
– Да, – улыбнулся я.
– Чему же ты улыбаешься?
– Меня забавляют превратности судеб людских. Я думал получить профессуру в Московском или Петербургском университете, а кем стал? Сибаритствующим в отставке жандармским генералом.
Каридзе попытался сказать мне что-то в утешение, но, видно, передумал и вернулся к нашему разговору:
– Можешь ли ты дать самое общее определение законодательства, которое было бы справедливо для всех эпох и народов?
– Могу. – Я собрался с мыслями и начал: – Прежде всего оно – средство осуществления внутренней и внешней политики, оно представляет собой затем статус прав и обязанностей правящего меньшинства. Наконец, оно орудие подчинения инертного или недовольного большинства. Ты удовлетворен?
– Отлично. Пойдем дальше. Скажи, возможно ли, чтобы отношение империи и к своим гражданам, и к другим государствам определялось формулой: «Ем тебя, чтобы ты не съел меня, и еще потому, что хочу растолстеть»?
– Ну, допустим, – согласился я весело.
– То есть как это – допустим? Если это не так, скажи!
– Так, так, продолжай!
– С тем, что я сейчас скажу, ты уже однажды согласился. Примем это как аксиому: «Вышеупомянутое пожирание прикрывается целями весьма благими с точки зрения общечеловеческой справедливости. Оно опирается на демагогию, основанную на христианском гуманизме. И, наконец, осуществляется посредством замурованного в прочный переплет „Свода законов Российской империи“».
– Все, что ты говоришь, было б справедливо, если б не было так зло… Дальше?
– Это не злость, а манера рассуждать. Не лучшая, правда, но, как тебе известно, я спокойно обхожусь и ею. Теперь еще один вопрос. Каков результат взаимодействия религии и закона – с одной стороны, а с другой – личности и общества? Разумеется, в существующей реальности, в сегодняшней действительности.
– Друг Сандро, я человек религиозный и стараюсь не святотатствовать. Ты расскажи о взаимодействии религии и личности, а я после тебя порассуждаю о личности и законе. Тебя должно это устроить: ты задашь интонацию, а я невольно подчинюсь ей и буду говорить в заданном тобой тоне.
– Но я же, дружище, монах как-никак, монах…
– Ты еретик. Лежать тебе на раскаленных головешках и шипеть! По тебе в аду плачут, кипящая смола по тебе тоскует. Говори, все равно терять тебе уже нечего…
– А ведь и правда!.. Религия пытается втиснуть человека в рамки своей морали, чтобы держать его в покорности, а человек сопротивляется и потому, между прочим, что сами проповедники и ревнители веры – грешники высочайшей пробы. У религии сил куда больше, чем у человека, но она догматична. А человек пусть слаб, но зато наделен гибкой приспособляемостью. В то же время человеку хочется во что-нибудь верить. При фарисействе религиозных ревнителей единственным столпом, веры оказывается личное благополучие, что и санкционировано для тех, кто особо рьян. Вот отсюда и начинается выработка и рафинирование тех способов, с помощью которых можно завоевать славу преданнейшего адепта христианства и тем самым облегчить себе служение маммоне. Словом, при империи взаимодействие религии и человека порождает затравленного, все и вся ненавидящего подданного, который для себя видит один выход – революцию – и становится борцом за нее. Что же до религиозного культа, то, истощив себя и обессилев, он оставляет за собой лишь формальное отправление обрядов. Согласен ли ты, что это главная особенность нашей действительности?
– Лишь отчасти. Ты слишком сгущаешь краски.
– Прекрасно. Даже сдержанное одобрение отставного жандармского генерала стоит во много раз больше восторженных воплей сотни фанатиков. А теперь говори ты.
