Князь ушел в свои палаты, но не повелел запирать на замок Извоя, а взял его с собой.
— Я буду твоим сторожем, а моя опочивальня — твоим заточением, — сказал он. — Ведь молвил тебе: будь осторожен, а ты, словно назло, при всех сказал то, что говоришь мне наедине. Божерок силен и может возмутить против меня весь Киев.
— Государь, — отвечал Извой, — если только злоба народа коснется тебя, то я сам положу за тебя свою голову.
— Да охранят тебя боги от этого, — сказал Владимир.
Весь этот вечер князь и Извой пробыли вместе, пили мед и вино и беседовали, какая вера лучше и какие имеет преимущества перед языческой… Владимир рассказал ему свой сон, который он видел в прошлую ночь.
— Вот, государь, — сказал Извой, выслушав его, — даже во сне ты видишь все то, что некогда говорила тебе твоя бабка Ольга, что говорю я и другие…
— Да, потому все вижу, что все вы уж много жужжите мне в уши о своей вере.
— А ведь сны часто сбываются.
— Почем знать, быть может, сбудутся и эти. А где же Руслав? — вдруг спросил Владимир. — Что его не видно: не болен ли?..
— Да, князь, действительно болен…
Извой рассказал о том, что случилось с Зоей.
— Бедный! — воскликнул князь. — Завтра поутру привезти его в терем и утешить… Ах, мой дружок, ах, мой желанный… — охал Владимир. — Всему виною Олаф проклятый…
Божерок, вернувшись домой, не находил себе места от злости. Наконец, придя к заключению, что Владимир не легко расстанется со своим избранником и предпримет все средства для его оправдания, он решил начать не с Извоя, а с Феодора.
Утром, совершив жертвоприношение, верховный жрец отправился на суд, как обвинитель Извоя. Было еще рано, и он застал Владимира одного.
Войдя в светлицу, Божерок, не кланяясь, прошел к окну, у которого стоял Владимир. Бросив на него недовольный взгляд, князь сказал:
— Что ж, ты доволен, что обвинил ни в чем неповинного человека?.. Разве ты не нашел кого другого, для умилостивления божича?
— Каюсь, князь, — отвечал жрец, — что причинил тебе этим много неприятного… Я видел это вчера и знаю, что тебе тяжело расстаться со своим любимцем и побратимом, но что делать?.. Перун требует человеческой жертвы… Поэтому я целую ночь молился и просил изменить свой гнев на милость или перенести его на другое лицо…
— И что же? — спросил князь.
— Отец наш милостив… Вняв моему молению, он снизошел на милость и сказал, что прощает тебя и твоего слугу Извоя…
— Он сам тебе сказал это?
— Нет; сегодня утром, придя в капище, я предал смерти своего любимого пса и гадал на его внутренностях, а потом бросал у ног Перуна палочки для волхвования, и он потребовал от меня вместо Извоя другую, не менее великую жертву, но ничего не стоящую для тебя.
— Говори, какую, и если она не касается моей дружины и людей, то я заранее обещаю исполнить твое желание… У меня много лошадей, быков и овец, и если он требует всех их, то принеси их в жертву, только освободи меня от человеческих…
— Нет, княже, он желает именно человеческой… Кровь коней, быков и овец надоела ему, и в искупление оскорбления, нанесенного ему твоим слугою, ты не дорожи одним человеком: Перун пошлет тебе за это здоровье, счастье и победы. Прикажи кинуть жребий, и на кого падет он, тот и должен быть принесен в жертву разгневанному богу.
— Разве нет другого средства для удовлетворения ненасытной утробы Перуна? — воскликнул князь, сверкнув глазами. — Ему была дана отроковица, почему же он упустил ее, если он действительно бог и нуждался в человеческой жертве?
— Не богохульствуй, князь, — строго сказал жрец, — ты, кажется, отступаешь от веры своих предков и покровительствуешь христианам…
— Да будет по-твоему, — сказал Владимир, смягчаясь. — Возьми свою жертву, но помни, что я в последний раз исполняю твое требование в угоду Перуну… Больше не дам ни одного человека…
— Хорошо, увидим, — проронил многозначительно жрец.
Едва настало утро и солнце озарило землю, как народ киевский начал сходиться со всех сторон на площадь к капищу Перуна. С каждой минутой становилось все много люднее, поодаль стояли особняком несколько человек из княжеской дружины.
— Кого принесут в жертву? — спросил один из них.
— Молвят, человека, — ответил кто-то, — на кого падет жребий… быть может, на меня или на тебя.
— Без жребия уж намечен, — отозвался третий. — Слыхал стороною — сын Феодора.
— Как Феодора! — воскликнул первый. — Да ведь он наш варяг… Разве мы затем остались на службе у Владимира, чтоб он предавал наших в жертву своим богам?
— Такова воля его… Молвят, что один из его дружинников оскорбил Перуна, и вот в искупление вины верховный жрец решил принести жертву человеческую.
— Ну, его бы и принес, если он оскорбил.
— Э, да он княжеский дружинник и жаль своего… Пусть, мол, умирает варяг.
В это время показались князь с воеводами и старейшинами.
— Чтой-то князь так мрачен, словно не в угоду ему эта жертва? — спросил один дружинник.
— Чай, нездоровится ему…
— Нездоровится!.. Побыл бы на княжьем месте, так поневоле понездоровилось бы… Чай, он тоже человек и с сердцем… Статочное ли дело смотреть, как этот палач Божерок будет резать человека да класть на костер…
— Да, недоброе замыслил князь, и нам, варягам, не след бы смотреть…
— Что поделаешь… нанялся — продался… Уйди отсюда — и восчувствуешь силу жреца… Почитай, наперечет знает каждого.
— А что-то ни Извоя, ни Руслава не видно в княжеской свите…
— Ну, им-то совсем не пристало смотреть на такие дела. Молвят, они христиане, а христианам не подобает присутствовать на жертвоприношениях языческих… Да вон, кажись, они идут позади всех…
— Смотрите, смотрите!.. И колдунья Яруха тоже здесь… Зачем она?..
— Вон и Якун… Никогда не бывало его на жертвоприношениях, да и Ярухи тоже…
— Потому не бывало, что они любят друг друга как собака палку.
— Ой, недаром она появилась на площади… Знать, недоброе предвещает колдунья…
— Типун тебе на язык…
— Смотри, как она посматривает на него.
— Тише! Тише! — раздалось вокруг. — Владыка идет.
Действительно, появился верховный жрец в сопровождении других жрецов. Взойдя на ступеньки перед капищем, он поклонился народу и, окинув его строгим взглядом, сказал:
— Люди киевские! — начал он тихо, — Давно уже наш милостивый отец Перун требовал возмездия за ваши прегрешения, но вы были глухи к этому, между тем он все терпел… Оскорбления, неуважение его святости, богохульство, кощунство только слышал и видел он от вас, а тем паче от христиан, которые воочию всех издевались над нашей верой и переполнили чашу его терпения; поэтому он, призвав меня во храм и усыпив у своего подножия, объявил мне в сонном видении о неблагодарности киевлян и нечестии закона христианского и его последователей, и велел сказать нашему милостивому князю, что если он не накажет некоторых из них, то божич разгневается, лишит его здоровья и тех побед, которые он получил за последнее время над нашими врагами, лишит даже стола киевского… Поэтому, да ведает он и народ киевский, — говорил божич, — что в искупление вины их и моего долгого терпения я требую жертвы не бессловесных животных, а крови человеческой, а именно того человека, который больше других возмущает киевлян своими богомерзкими и нечестивыми речами и за это должен быть наказан: он требует отроческой крови сына Феодора… Что скажете на это? — спросил Божерок, окидывая всех пронзительным взглядом. — Хотите ли умилостивить божича и пожертвовать ему овцу не из нашего стада?
В народе послышался глухой ропот: все уважали Феодора. Некоторые из варягов громко заявляли свое неудовольствие, но грозный взгляд владыки остановил их, и они благоразумно удалились с площади.
— Многие, я вижу, — продолжал жрец, — недовольны справедливым требованием отца нашего Перуна. — Но на сей раз он требует неупустительно умилостивить его гнев, иначе горе нам всем, киевляне…
Мнения разделились: одни говорили — жаль, нельзя, пусть Перун изберет другую жертву; другие — не из нашего стада берется овца и да исполнится воля божича.
— Что же вы молчите, граждане киевские? — спросил жрец, видя колебание.
— Давайте сюда варяга! — вдруг пролетело с одного конца в другой, — и да исполнится воля Перуна.
Жрец сделал знак посохом, чтобы народ расступился, и он величественной походкой пошел чрез площадь к жилищу Феодора. Народ хлынул за ним.
Пройдя площадь и одну из улиц, шедших к Днепру, Божерок остановился у дома, находившегося в ее конце, почти на самом берегу, и начал стучаться в дверь. Несмотря на сильный стук Божерока, дверь не открывалась, потому что Феодор был уже предупрежден.
