— Пять минут назад, — ответил угрюмо командир батальона, садясь к огню.
— Бросил армию?
— Да, позорно бросил!
— Ему не впервые: вспомни Египет!
— Сам удрал, а нас оставил на погибель… Это низко! Это подло!
— Что и говорить: беспорядок в лавочке! — попробовал пошутить кто-то.
Но император Наполеон не слыхал этих осуждающих слов — он убегал от справедливого мщения народов России, которых надеялся так легко и быстро поработить.
Глава семнадцатая
ВРАГ ИЗГНАН
Наполеон все царства поглощал
И никогда б глотать не утомился,
Да отчего ж теперь он перестал?
Безделица: Россией подавился!
Из стихов о войне 1812 года.
I
Русская армия шла за бегущей армией Наполеона по пятам.
Хотя солдат был одет и обут, но русская армия на каждом биваке оставляла сотни людей больными. А во время ежедневных форсированных переходов по разбитым проселочным дорогам провиантские фуры не всегда поспевали за воинскими частями, и русскому солдату частенько приходилось потуже затягивать пояс.
Кутузов, как опытный военачальник, знал это и на биваке обязательно подъезжал к какому-либо полку, чтобы поговорить и подбодрить людей. Он помнил, как в солдатской песне поется:
Русский наш народ таков,
Он на все идти готов,
Лишь бы было нам дано
Хлеб, и мясо, и вино.
— Что это вы, братцы, едите? — по-отечески спрашивал он, подъезжая к пехоте на своем тихом белом "мекленбуржце".
— Да вот остатный сухарик размочили в водице, ваше сиятельство.
— А что, хлебушка разве нет?
— Нет, ваше сиятельство, — смущенно, точно провинившиеся в чем-то, отвечали пехотинцы.
— А говядины?
— Никак нет! — уже чуть свободнее говорили служивые.
— А вина?
При магическом слове "вино" обветренные солдатские лица расплывались в улыбке. Солдаты уже хором с мрачной веселостью кричали:
— И вина нет!
Фельдмаршал насупливался и громко, чтоб все слыхали, кричал, грозя кому-то невидимому нагайкой:
— Погодите же вы, провиантские крысы! Я вас всех вздерну на виселицу! — И, обратившись к солдатам, успокаивающе говорил: — Завтра же, ребятушки, вам доставят всего: и хлеба, и мяса, и вина.
— Покорнейше благодарим, ваше сиятельство! — весело отвечали солдаты.
Фельдмаршал светлел. Минутку молчал, а потом подмигивал левым зрячим глазом и говорил вразумительно, не спеша:
— А матушку Расею освободить от злодея надо! Надо добить лютого врага, а то, пока мы будем отдыхать, он унесет ноги…
— Вестимо, надо!
— Да мы что? Мы готовы! — гудели солдаты, окружившие Михаила Илларионовича.
И с привала уходили хоть и не сытыми, но бодрыми. Шли, пересиливая все невзгоды и тяготы, шли с одной мыслью — выгнать врага с родной земли.
И гнали его все дальше, к Березине, где должны были встретить непрошеных гостей менее уставшие, мало сражавшиеся армии Витгенштейна и Чичагова.
А они, Витгенштейн и Чичагов, сплоховали.
Малоталантливый, слабовольный и робкий, Витгенштейн не посмел ударить, как следовало бы, по маршалу Виктору. Путь для Витгенштейна был совершенно открыт, но он боялся, что за Виктором стоит сам Наполеон. Витгенштейн не хотел ставить под удар свою репутацию "спасителя Петербурга".
А совершенно бездарный, хоть и волевой, адмирал Чичагов ушел по глупости с того места, где ему лучше всего следовало бы стоять, поджидая Наполеона.
И Наполеон проскользнул между ними двумя.
Когда в ставке главнокомандующего узнали, что Наполеон перешел через Березину, Кутузов был искренне огорчен.
Михаил Илларионович все время твердо держался одного убеждения: сильного врага, нагло вторгшегося в Россию, надо только выбросить за ее пределы. Незачем жертвовать русскими людьми и непременно добивать его тут же в угоду Англии. Но коль скоро представлялась возможность сообща уничтожить "великую армию" у Березины, следовало воспользоваться ею. И вот теперь такая возможность была позорно упущена.
В штабе главнокомандующего все возмущались глупейшими действиями адмирала Чичагова:
— Эх он, сальная пакля! Зря потерял три дня, двинувшись неизвестно зачем к Шебашевичам. Упустил "барина"!
— Да, господин адмирал изволил хорошо сесть на мель!
— И скажи, как они собрались там все на букву "ч": Чичагов, Чаплиц. Черта только не хватает. Умники! Полководцы!
— Чичагов-то хоть в сражениях на сухом пути когда-нибудь бывал?
— Нет.
— Ну, знаешь: не учась и лаптя не сплетешь…
— А зачем тогда лезть в командование армией?
— Всякому лестно!
— Сказано: як не коваль, той рук не погань! — вставил присутствовавший при разговоре офицеров кутузовский Ничипор.
Среди солдат пошла ходить неизвестно кем пущенная молва:
— Аполиён подкупил адмирала: дал ему десять бочек золота!
Осторожный Михаил Илларионович публично не осуждал императорского любимчика, но наедине с Павлом Андреевичем Резвым обсуждал происшествие.
— Жаль, что я не послал к нему в помощь Карлушу Толя, — говорил Кутузов.
— Думаете, Чичагов послушался бы Карла Федоровича? — спросил Резвой. — Никогда! Капитан Лузгин жаловался: говорит, Чичагов не верит ни советам таких опытных людей, как его начальник штаба Иван Васильевич Сабанеев, ни донесениям разведки, никому. Все хочет сам. Своим разумением!
— Адмирал сотворен по образу и подобию своего дружка, императора Александра Павловича. Одного поля ягодки. Как он будет слушать мнение какого-то Сабанеева, если Сабанеев — русский? Это же не Вейротер и не Вильсон. Они оба, и Александр и Чичагов, презирают нас, русских! — сказал Михаил Илларионович и продолжал, смеясь: — Да на Павла Васильевича-то, собственно, и жаловаться нельзя: он адмирал, с него и спрос невелик. И подумаешь, что он такое сделал? Надо было идти влево, а адмирал пошел вправо, к Шебашевичам… А вот генерал Чаплиц, тот настоящая корова: торчал у Зембина, где по болотам одни гати проложены, где длиннющие мосты, и, уходя, не догадался их сжечь! Не генерал, а мамврийский дуб! — стучал по столу пальцами Михаил Илларионович.
В кутузовском штабе все были возмущены Чичаговым. Один Вильсон, знавший англоманию Чичагова, щадил адмирала. Вильсон распространил всюду нелепую мысль, будто в том, что Наполеону удалось уйти, виноват не кто иной, как… Кутузов.
II
Михаил Илларионович подъезжал к своей, как он издавна называл, "доброй Вильне". Он любил этот маленький уютный городок, укрывшийся среди зеленых холмов, между которыми бежит широкая, веселая Вилия. Любил узкие средневековые виленские улочки, Острую Браму, гордую Замковую гору, роскошный генерал-губернаторский дворец.
Михаил Илларионович два раза служил в Вильне военным губернатором, жил в ней привольно и нескучно.
И вот он приехал в Вильну в третий раз — главнокомандующим русскими войсками, перед которыми бежали разгромленные остатки "великой армии".
28 ноября войска Чичагова заняли Вильну. Михаил Илларионович попросил адмирала подождать его в городе и, опередив главную армию, приехал на следующий день после взятия Вильны, в восемь часов вечера, в любимый город. У городской заставы Кутузова встретил временный комендант Вильны с казачьим конвоем.
Михаил Илларионович ехал по слабо освещенным виленским улицам, которые еще были загромождены брошенными фурами, разного рода санями, завалены телами павших лошадей и замерзшими человеческими трупами солдат армии Наполеона, валявшимися всюду. На площадях горели костры: мороз был жесток.
В знакомом Михаилу Илларионовичу дворце его ждал адмирал Чичагов. Он был в морском вицмундире, с кортиком и фуражкой в руке. Чичагов, нарочно не надевший для встречи парадного мундира, не расшаркивающийся перед главнокомандующим, старался казаться независимым и гордым. Он понимал, что его карьера сухопутного полководца кончена и нечего зря притворяться.
Чичагов принужденно вежливо (он, так же как и Александр I, не любил Кутузова) отдал фельдмаршалу строевой рапорт и вручил городские ключи, о существовании которых Михаил Илларионович как-то до сих пор и не подумал.
Кутузов же встретил адмирала с подчеркнутой любезностью.
— Поздравляю вас, ваше высокопревосходительство, с одержанными победами над врагом и вместе с сим благодарю вас за ваши распоряжения, — сказал Кутузов.
Фраза имела несколько оттенков. Для простодушных в ней заключалась преувеличенная похвала: какие особенные "победы" одержал адмирал Чичагов? И неужели приказ Чаплицу отойти от Брилей к Борисову можно считать заслуживающим благодарности?
Для скептика же в фразе сквозила насмешка.
