Под берегом широкие волнистые голые пески. Чернеет огнище от костра, торчат прутья. На корягах висят сети. К прутьям привязаны собаки. Гольды взяли их на откорм на рыбалку. Они держат псов вблизи русского селения на привязи. Свирепые охотничьи и нартовые псы чуть не загрызли однажды во время рыбалки корову в Уральском, приняв ее за лесного зверя. С тех пор установлен закон – вблизи русских деревень собак привязывать.
С веревками через плечо мимо артельного стана идут мылкинские соседи. Они тянут лодки с рыбой, босые, с трубками в зубах, бредут по пескам и по заводям. Слепой старик, коренастый, с черными ногами, не отстает, держится за веревку.
Гольды остановились, заговорили с Улугу и Покпой, стали осматривать артельный невод.
– Картошку садить гольда не затащишь, – говорит Егор, – а рыбачить – столетний дед и тот сидит в лодке и тянет сетку.
– Который год на Амуре рыбу ловим, а еще такой крупной ни разу не было, – замечает Тимошка. – Как на подбор! Все здоровые, замухрышек нет.
– Амурская свинина, – согласился Егор. – Гляди, чем не поросенок?
Он поднял за хвост огромную рыбину, кинул ее. Она плюхнулась на серебристую груду и подпрыгнула.
– Живая еще…
Егорова коса – самое лучшее место лова. Здесь в кетовую рыбалку собирается много народу. За день Егор поймал столько рыбы, что хватит на год.
– А мне еще надо, – говорит Улугу. – Собачку надо зимой кормить.
– А картошка у тебя выросла? – спрашивает Силин.
– А что, пропала, што ли?! Конесно, выросла! А че, картошкой собаку кормить?
Лето стояло дождливое. Улугу уверял, что когда такое лето, то приходит хорошая кета.
«Рыба эта красная, у нее настоящее мясо, вкусное. Разве сравнишь ее с сазаном или со щукой?» – думает Егор.
– Ветер-то, худо рыбачить! – восклицает Улугу. – Ветер невод обратно гонит, а когда тихонько – хорошо!
Гольд стоит в песке на коленях и, пряча лицо под распахнутую полу куртки, пытается закурить на ветру.
– Прошлый год в это время дули ветры, был кете разбой на ходу, – сидя за корягой, толковал Силин, кромсая ножом кетину. Он ткнул сырой красный кусок в деревянную солонку и с жадностью съел. – Рыба пришла ослабевшей, с трудом пробивалась. А нынче тихая погода, кета пришла вовремя.
– Мы в Расее жили, рыбу в четыре фунта никогда не видали, – дивился Пахом.
Мылкинские гольды подошли к Егору. Девяностолетний старик что-то сказал Улугушке. Тот рассердился.
– Опять! – закричал он на старика. – Сколько раз я говорил!
Старик этот спрашивал, можно ли тут ловить рыбу. Улугушка сказал, что можно.
– А невод он тебе отдал? Не дерется Егорка?
– Отдал! Иди к черту! – Улугу рассердился не на шутку. Он таких напоминаний терпеть не мог. Сколько лет этот старик все тот случай помнит!
– У меня теперь невод большой.
– Я видел… Вот мы хотим поговорить с тобой. А кто хозяин? Егорка?
– Егорка! И я тоже!
Гольды стали хвалить артельный невод, Егорку, а заодно и Улугушку.
– Ты теперь хороший, не дерешься, – говорил, подходя к Егору, девяностолетний Сигади. – Стал добрый!
Кузнецов позволил мылкинцам взять артельный невод и рыбачить.
– Нам для собачек! – заискивающе говорил Покпа.
Бабы заполнили бочки, а штук четыреста рыбин оставили развернутыми пластинами, потом их растянули по вешалам так, что весь берег покрылся красными полосами.
Гольды остались на косе. Вечерами у костра рассказывали сказки.
Васька сидел с ними. Он начинал понимать по-гольдски.
Ночью было тихо, но вода плескалась непрерывно.
– Рыбка ходит! – говорили старики.
– Вон там тоже наша рыбка идет, – показывал Покпа на небо, на стайку белых дрожащих звезд. – Это Оринку. По этим звездам мы всегда узнаем, когда наша рыбка придет. Как эти звезды Оринку вон к этой сопке подошли, то значит, кета пришла. Утром есть рыбка – кидай невод… А вон амбар, – показывал старик на семь звезд Медведицы, – вон, видишь, четыре звезды по углам, четыре столба, а еще три ступеньки – лестница. В этот амбар потом придет медведь, полезет юколу доставать.
– Медведица? – спросил Васька.
– Медведь ли, медведица ли – все равно. Если всю ночь не спать и на небо смотреть, все небо видно. Когда с тобой на охоту пойдем, Васька, шестнадцать палок кругом в землю втыкаем, на них натянем парус, а наверху в середке небо видно. А у нас в середине огонь. Шибко холодно. Один бок горит, один мерзнет. Спать не могу. Когда потухнет, можно на небо смотреть и сказки рассказывать.
– Ты уже большой, у тебя ноги длинный, – замечал Улугу. – Можешь бегать и охотиться. А наша на коротких ногах тоже бегает хорошо. Начальник экспедиции говорил: «Молодец!» Я отвечал: «Рад стараться!»
Улугу, вытянувшись, приложил руку ко лбу.
– Там на небе тоже течет Амур. Вон он… – проводил рукой Покпа, показывая на Млечный Путь.
У костра Васька наслушался сказок. Шагая потом в темноте по гальке к обрыву, он думал, что, верно, скоро настанет счастливое время, когда и его возьмут охотиться на «больших» зверей, и пойдет он далеко-далеко, в самую дремучую тайгу. Он и сейчас уж чувствовал в себе силы, чувствовал, что подрос и окреп. «Ноги выросли у тебя!» – вспомнил Васька.
А звезды Оринку мерцали. Если встанешь и присмотришься, в самом деле похожи они на стайку золотых рыбок; и кажется, что двигается стайка в эту темную ночь вверх по небесному Амуру.
Хлеба давно убрали. Рыбы наловили. Убрали в амбар кетовый невод.
С верховья дует ветер. Сехнут леса и травы. Кругом пашен Егора – тайга, болото. Река широка и богата, леса велики, плодородны земли. И хочется Егору, чтобы здесь было людно: мир огромен и пуст, и чувствуешь себя отторгнутым и одиноким.
Не желая поддаваться осенней тоске, Егор отправился на Додьгу. Мужик любил работать в чаще леса на своей будущей заветной пашне. Он стал подрубать деревья. Работалось весело. Егор знал, что тут хорошая земля, кругом пашни останется лес, ветер ее не выдует. Никто не тронет эту таежную пашню – так казалось мужику.
Пришли Кондрат, Васька и Петрован. Все стали помогать Егору.
…А на Амуре ветер все еще теплый. Тень и солнце желтыми и темными пятнами ложились на воду, и река, в цвет тайги, в осенних красках.
На пене прибоя качался пароход. Залязгала лебедка, железный звук ее разгонял тоску новоселов; люди приехали, свистит пар, гремит машина, труба гудит и пускает дым.
На мостике рядом с капитаном стоит рослый человек в клеенчатом дождевике и в шляпе.
– Ведь это Бердышов! – воскликнул Силин.
– Тимоха, подай лодку! – крикнул Иван с парохода. – Сходни иначе не поставим: Амур бушует.
– Больно мне надо стараться для тебя, – отозвался Тимошка. – Слезай как хочешь. Зачем тебя на мостик пустили? Эй, линьками его оттуда!
Низкорослый капитан зло оглядел мужиков.
Иван взял у него рупор.
– А ну, не зевать! Лодку под сходни! – грозно закричал он. – Принять вторую чалку!
В рупор голос его показался чужим и властным.
Мужики невольно засуетились. Тимоха сорвался с места, столкнул лодку и, прыгнув в нее, взялся за весла.
«И знаю, что это Ванька Бердышов, а боязно», – подумал он.
– Отдать якорь! – крикнул капитан. – Трави!
* * *
Иван Бердышов, сидя на нарах у себя в зимовье, отдавал распоряжения низкорослому смуглому капитану. Тот стоял, держа руки по швам, и, выслушав, поклонился почтительно. Мужики, столпившиеся тут же, немало удивились этому. Еще не случалось видеть, чтобы пароходное начальство, обычно грубое и заносчивое, было бы у кого-нибудь в подчинении.
– Иван Карпыч, – пробился Федор Барабанов, – когда пароход пойдет? Мне на Быстрый Ключ товары отвезти да Санке в Хабаровку доехать.
– А водки привезли? – спросил Силин. – Вели сгружать хоть несколько ящиков, а то пароход уйдет, и мы без спирта останемся.
– Пароход никуда не пойдет, – отвечал Иван.
– Как это не пойдет? Сколько же он стоять будет?
– Это мой пароход, – как бы между прочим ответил Иван и, усмехнувшись, оглядел мужиков исподлобья.
– Тво-ой?.. – всплеснул руками Барабанов.
Анга, разгоревшаяся от такой новости, побежала раздувать костер, чтобы готовить ужин.
– Иван пароход купил! – кричали ребятишки, разбегаясь по поселью.
На судне началась выгрузка. Через открытую дверь видно было, как матросы с тяжелыми тюками на плечах, покачиваясь, сходили по трапу. У зимовья собрался народ. Бабы обступили Ангу.
Появился Илья под руку с женой. Дуняша – загоревшая, с выцветшими на прииске волосами, в пестром сарафане из ситца.
Иван вылез из зимовья и, увидя ее, закрыл глаза ладонями.
– Слепит!.. – воскликнул он.
– Ох, уж слепит! – насмешливо отозвалась из толпы Таня.
Иван приоткрыл ладони.
– Что тебя так разнесло?
– Ах, не всем тощать! – с сердцем, но игриво отвечала Дуняша.
