Ага, — ответил Дивинский. — Он стал как шёлковый. Прямо как собака смотрит в глаза князю Василию Лукичу.
— Дай ему только воли, он покажет себя, — заметил Сумароков.
— Так едем? — спросил Дивинский.
— Слово дворянина — я не сделаю попытки к бегству, — ответил Сумароков. — Но… — добавил он. — Вы захватили меня, но кто‑то был у неё до меня, быть может, важнейший…
— Как так? — с тревогой спросил Дивинский.
Тут Сумароков подробно рассказал Фёдору Никитичу дорожные приключения Якова и свои подозрения. Дивинский внимательно выслушал его.
— От кого же он мог быть?
На этот вопрос он не находил ответа. Только тревожное чувство сжимало его сердце. Где‑то в темноте терпеливо и настойчиво кто‑то подготовлял им гибель. Нет врага страшнее незримого.
Яков, узнав об обещании своего господина, заявил, что барина своего ни за что не оставит.
Солдаты с Яковом вывели за ворота лошадей и ждали офицеров. В это время вдали на дороге, ярко озарённой луной, показался несущийся во весь опор всадник.
— Надо задержать, — произнёс один из солдат. Но едва он выехал на середину дороги и крикнул; — Стой! Кто едет? Как всадник уже наскочил на него.
— Прочь! — закричал незнакомец.
В ту же минуту блеснул огонёк, раздался выстрел, лошадь преображенца встала на дыбы, шарахнулась в сторону, и незнакомец пронёсся дальше.
— Он! Он! Это он! — как сумасшедший, закричал Яков. — Бей его, кто в Бога верует!
Почти одновременно раздались два выстрела. Это выстрелили из ружей оба солдата. Кроме того, конный помчался за незнакомцем. Но сразу было очевидно, что погоня, если лошадь незнакомца не ранена, не может достигнуть никакого успеха.
— Это чёрт, а не лошадь, — произнёс оставшийся вахмистр.
Действительно, незнакомец нёсся, как привидение. Лошадь расстилалась по земле, отбрасывая от себя и всадника резкую, чёрную тень на светлую дорогу.
Скоро незнакомец скрылся из глаз, а нёсшийся за ним преображенец всё ещё виднелся вдали.
На выстрелы выбежали офицеры. В нескольких словах Яков объяснил, что случилось. Он хорошо узнал незнакомца. Это был тот самый человек, который отнял у него лошадь и запер в клеть.
Сумароков вздохнул. Он подумал, что, если бы таинственные враги не опередили его, он был бы встречен иначе и не был бы в таком унизительном положении.
— Ну, что ж! — произнёс Фёдор Никитич. — Теперь не поймаешь. Думаю, что и унтер сейчас вернётся. Гайда! В Митаву!
Он вскочил на коня, и маленький отряд шагом направился по дороге в Митаву. И у победителя, и у побеждённого были одинаково невесёлые думы.
У самой заставы они встретили Алёшу Макшеева. Радостный и возбуждённый, Алёша пожал руку Сумарокову, выразил сожаление по поводу недоразумения с капитаном и коротко рассказал Дивинскому о своей удаче. Дивинский поздравил его и, в свою очередь, передал ему о встрече, посоветовал поторопиться и, если ещё возможно, задержать подозрительного незнакомца.
— Поймаю — не вырвется, — ответил Макшеев и, вздохнув, добавил: — Опять не спавши! Когда‑то Бог приведёт выспаться!..
Он попрощался и понёсся дальше.
Пока Дивинский докладывал князю Василию Лукичу подробности ареста Сумарокова и встречу с таинственным гонцом, бывшим в Митаве раньше Сумарокова, князь Шастунов дружески приветствовал Петра Спиридоновича и от всей души жалел его.
— Но, — говорил он, — конечно, всё выяснится. По всей справедливости в ответе должен быть граф Ягужинский. Вы его адъютант, вы не смели его ослушаться.
Сумароков, по правде говоря, не очень тревожился. Во всяком случае судьба его решится не здесь, а в Москве.
Дивинский вернулся мрачный и озабоченный.
Князь очень сурово отозвался о Сумарокове. Он приказал немедленно отправить его в острог и заковать в цепи. А завтра утром подвергнуть допросу. Сумароков сильно побледнел. Он не ожидал такого унижения. Острог! Цепи!
И Дивинский и Шастунов находили эту меру слишком суровой.
— Я не отправлю вас теперь в острог, — решительно произнёс Дивинский. — Я не тюремщик, да и не знаю, как здесь отправляют в острог и где он. Завтра утром я представлю ему вас для допроса. А теперь вы мой гость.
Сумароков от души поблагодарил молодых офицеров.
Василий Лукич не спал. Отправив Макшеева и приняв рапорт Дивинского, он снова углубился в работу. Он снова писал Верховному тайному совету. В письме он предлагал произвести самое строгое доследование, кто и от кого был этот таинственный первый гонец; сообщал о предательстве Ягужинского и поимке Сумарокова. В каждом слове его письма чувствовалась тревога, неуверенность за прочность достигнутых результатов. По его мнению, только неумолимой строгостью, даже жестокостью можно закрепить достигнутое. Особенно надеялся на сурового князя фельдмаршала Василия Владимировича Долгорукого.
Побледнело небо, редел мрак, а князь Василий Лукич всё ещё не спал. «Скорее из этого осиного гнёзда, на простор, в Москву», — думал он. Спать ему не хотелось. Он приказал подать плащ и вышел ко дворцу пройтись и, кстати, проверить караулы. На улице было пустынно. У ворот и калитки дворца неподвижно стояли часовые. Они узнали князя и вытянулись.
Через калитку князь вошёл во двор. В окнах дворца было темно. У подъезда тоже стояли часовые. Князь усмехнулся. Ему показалась забавной мысль, что он, министр Верховного тайного совета, держал свою императрицу в почётном заточении; что эти солдаты слушаются только его приказаний и не смеют слушаться приказаний императрицы всероссийской!
Он обошёл двор. Но вдруг он услышал за стеной неясный шум. Василий Лукич остановился за выступом. В полусумраке зимнего утра он увидел, как открылась в стене незаметная дверь и появилась высокая стройная фигура, закутанная в плащ. Князь без труда узнал Бирона. Он нахмурил брови. «Вот как, — подумал он. — Игра началась». И, плотнее закутавшись в плащ, сумрачный и решительный, он вышел за ворота дворца.
В последние дни граф Павел Иванович Ягужинский заметно осунулся. Он стал нервен и раздражителен. Отношения его с министрами Верховного тайного совета были натянуты. К нему относились недоверчиво и подозрительно. С той минуты, как он отправил Сумарокова к герцогине Курляндской, теперь уже императрице всероссийской, он не знал покоя. Чёрная туча повисла над его головой. По его расчёту, Сумароков уже должен был вернуться. Ягужинский почти раскаивался, что затеял игру, быть может, преждевременно.
Крупными шагами ходил он взад и вперёд по своему кабинету в то время, как его секретарь,
