- Все в порядке, она спит как убитая, - сказал он, улыбаясь. - Прошу-с, оплатите счет и следуйте за мной.
Султанов не спеша вынул из кармана бумажник, расплатился щедро. Минуя кухню и хозяйские комнатенки, пропитанные гарью, они вышли во двор и оказались перед флигельком с голубеньким айваном. Поднявшись на айван, метрдотель вынул из кармана ключ и подал Султанову.
- На всякий случай закройте изнутри, чтобы кто-нибудь не зашел, хотя кроме меня сюда никому дороги нет.
Султанов притворил за собой дверь, закрылся, прошел во вторую комнату и увидел Архангельскую. Она спала вверх лицом, широко раскинув руки. Пристав некоторое время разглядывал ее, боясь, как бы она не проснулась. Ему казалось, вот сейчас она откроет глаза, встанет и закричит. Он тихонько подошел, сел на край кровати и притронулся ладонью к лицу Ларисы Евгеньевны, затем взял за руку и послушал пульс. Все еще не веря, что его жертва пребывает в бесчувственном сне, потрепал ее по щеке и несколько раз назвал по имени. Архангельская не подавала никаких признаков скорого пробуждения. Осмелев, Султанов встал н начал раздеваться.
Лесовский навестил Ларису на второй день после ее возвращения. Переполненный любовью, он торопливо поздоровался с фельдшером, взялся уже за дверную ручку, как вдруг Евгений Павлович заслонил ему дорогу.
- Боже упаси, боже упаси, молодой человек! Лариса больна. Нельзя же так беспардонно!
- Что с ней, Евгений Павлович?! - испуганно воскликнул Лесовский.
- Горячка... Вероятно, простудилась.. Горит вся, бедняжка. Температура высокая. Я дал ей жаропонижающее, думаю, подействует.
- Н-да, вы меня прямо-таки сразили, - пригорюнился Лесовский. - В прошлый раз, когда я уезжал от вас, Лариса была вполне здорова. Но позвольте мне хотя бы одним глазом взглянуть на нее! Если уеду, не повидав ее, не буду спать, и днем вся работа остановится.
- Ну, вы прямо сразу сникли! - упрекнул Лесовского фельдшер и позволил ему приоткрыть дверь.
- Что с вами, Лариса? - жалостно спросил инженер.
Она не отозвалась, и Лесовский вновь прикрыл дверь. Совершенно удрученный и расстроенный, он простился с фельдшером, пообещав приехать дня через три.
Два дня инженер не находил себе места; на третий, с соизволения Теке-хана, зашел в сарай, где в несколько рядов от стены к стене висели подвязанные к жердям спелые виноградные гроздья. Выбрав три увесистых, уложил их в сумку и отправился в Бахар.
На этот раз приехал он рановато - дома никого не оказалось. Инженер подался в приставство, но и контора Султанова на замке. «Что бы это значило? Куда же она делась? Может быть, в школе?» Проехал к зданию, похожему на полуразвалившийся сарай, именуемому русско-туземной школой, - тоже замок. Какой-то армянин пояснил Лесовскому, что занятия в школе бывают только с утра. Пришлось вновь повернуть к конторе пристава. Отчаявшись от неведения, привязал коня к перилам айвана, сел на крыльцо и стал поджидать,- может быть, все-таки появится. Просидел Лесовский не меньше часа, - вот уже и сумерки серым покрывалом накрыли землю. Инженер спохватился: «Что же я, дурья башка, в околоток к фельдшеру не заглянул?! Наверное, она у папаши!» Только встал и коня начал отвязывать, как вдруг к самому крыльцу подкатила черная пролетка. Слезли с нее пристав Султанов, а за ним, опираясь на его плечо, Лариса Евгеньевна. Инженер даже рот от изумления раскрыл, а пристав ехидно, сквозь зубы, засмеялся.
- Лариса Евгеньевна, опять к вам этот земледелец. Вы приглашали его?
- Никого я не приглашала. - Архангельская смутилась, отвернулась, затем поспешно поднялась на крыльцо и скрылась в помещении.
Совершенно не поняв, что происходит, Лесовский поспешил за ней. Султанов настиг его уже в приемной.
- Послушайте, господин инженер, вы почему преследуете секретаршу? Вы не даете ей покоя! Она не знает, куда от вас спрятаться. Пришлось сегодня увезти ее в лес и там подождать, пока вы исчезнете. Мы думали, вы уехали, а вы, оказывается, все еще караулите!
- Господин Султанов, но Лариса... Мы с ней условились. Как вы смеете вмешиваться в наши отношения?!
- Госпожа Архангельская, что же вы молчите?! - строго выговорил пристав и посмотрел на нее с усмешкой. - Может быть, мне вы говорите одно, а, ему - другое?
- Николай Иваныч, возьмите, пожалуйста, свои документы, я не смогу их отпечатать.
- Как-с? - не понял Лесовский. - Но объясните хотя бы, что происходит?
- Не приезжайте ко мне больше, - попросила Лариса. - Ни сюда, ни домой. На это есть весьма основательные причины, и я прошу вас не ухаживать за мной.
Лесовский вертел в руках папку с документами, смотрел умоляющим, по-детски растерянным взглядом на Ларису Евгеньевну, и не знал, что делать дальше. Видя его таким несчастным, она зашла в кабинет пристава. Султанов закрыл за ней дверь и оттеснил инженера к выходу.
- Молодой человек, надеюсь, вам все понятно? По-моему, никаких неясностей больше нет. Вас проводить или сами найдете дорогу к вашей лошади?
- Ну, сволочь! - взбешенно вскрикнул Лесовский. - Погоди, придет время... Будет и на моей улице праздник! - Он развернулся и побежал по коридору к выходу.
Вскочив в седло, с силой ударил каблуками в бока скакуна и понесся, не разбирая дороги, в степь, подальше от этого подлого поселка, от этих жалких существ. «Существа! Именно существа без чести и совести... Да как она могла предать меня?! А он - крокодил в образе человечьем, как он мог уговорить ее?! Купил ее вместе с папашей. И фельдшер - негодяй старый, прикинулся, объявил свою дочку больной!..» - Мысли Лесовского роились разъяренными пчелами, жалили изнутри мозг и сердце. На полном скаку он зацепился фуражкой за ветку, ее сорвало и отбросило куда-то в сторону. «А, черт с ней!» - подумал он, но тотчас остановил коня и вернулся. Ему стало не по себе от мысли, что фуражку найдут и передадут приставу. Вот уж насмеется эта крокодилья морда. Лесовский слез с лошади, поднял белевший во тьме головной убор, отряхнул о колено, но, садясь в седло, оперся рукой обо что-то хрупкое и намочил ладонь. «Ах, это же виноград для «больной»! С остервенением он скомкал сумку с виноградом и забросил в темень. Затем, не выпуская поводья, сел и тихо, по-мужски, заплакал, давя слезы горлом. Уже не горечь растоптанной любви, не отчаянье от потери любимой, а мерзкая пустота полного одиночества сковала его дух. Он, переносясь мысленно в Асхабад, в Москву, в Бахар, вновь в Москву, искал хоть кого-то, кто как-то мог занять эту вдруг образовавшуюся в душе пустоту, и не находил. Один на один с самим собой, между дикими горами и песчаной пустыней, он показался самому себе ничтожной песчинкой. Он не ведал, сколько просидел в полной прострации, но вдруг почувствовал, что все его существо сопротивляется возникшему безволию. Сердце какими-то властными толчками выбрасывало в вены кровь, заставляло дышать глубже и ровнее, поднимало на ноги. И мозг командовал: «Вставай, это всего лишь первая пощечина... Пощечина чувствительная, но не смертельная...»
С трудом он поднялся в седло, поехал медленно. Торопиться некуда - все равно теперь не уснуть, не сомкнуть глаз. На подъезде к аулу вновь слез с коня и сидел до самого рассвета, погрузившись в тягостные думы. Он выходил из тяжкого шока, когда где-то у гор завывали шакалы или с железной дороги доносился гудок паровоза. На рассвете, приехав в аул, расседлал лошадь и лег спать.
С этого дня он весь ушел в себя, отдался работе. Вставал рано утром, ложился поздно вечером. Работы на кяризе продвигались медленно. Возили кирпичи, замешивали глину в саманных ямах, выкладывали отводную галерею и наращивали внизу, возле аула, новую. Раз в две недели, на воскресенье, Лесовский уезжал в Асхабад, поразвлечься, чтобы не пропасть с тоски. Но и в городе не находил утешения. В «Северных номерах», где он по-прежнему снимал номер, в воскресные дни жизнь, по собственному выражению Лесовского, «выходила за берега». Тут дневали и ночевали загулявшие купчики, бандиты всех мастей. Пьяные скандалы, драки, визг женщин и свистки полицейского преследовали инженера и раньше, но теперь, когда он, постоянно находясь в горах, отвык от них, они вызывали в нем отчаянный протест. С вечера инженер уходил в железнодорожный сад, где служащие управления дороги играли в городки, иногда, заменяя кого-нибудь, играл и он. С наступлением темноты шел в бильярдную - здесь кипели бои «на интерес», и преуспевали, как всегда, парни из слободки. Лесовский вполне сносно владел кием, иногда даже уходил с выигрышем, и относились к нему бильярдисты не без уважения. С выигрыша он несколько раз приглашал слободских парней в ресторан, и каждый раз возвращался в номер пьяным. В подгулявшем состоянии он делался мягче и общительнее. Однажды даже взялся жалеть побитую каким-то ухажером Нюську. Та приняла его жалость по-своему, потянула к себе в номерок, и только тут он, словно взбесившись, влепил ей пощечину: «Сволочи, все вы одинаковые... Одна за рубль, другая за червонец!»
