– Твои мечты благородны и прекрасны, – проговорил я. – Мне совсем не хочется спускать тебя с небес на землю, но все же мечты – это только мечты. Давай взглянем правде в глаза. Ты не знаешь Мехмеда. Но жаждешь, чтобы он захватил твой город и воцарился в нем.
– Я не жажду этого, – возразил Нотар. – Я просто знаю, что Константинополь падет. Недаром являюсь стратегом.
Лучше живой пес, чем мертвый лев, – продолжал он. – Император Константин сам избрал свою судьбу, раз не может действовать иначе. Без сомнения, он будет искать смерти на стенах, когда увидит, что все потеряно. Но каким образом мертвый патриот может принести пользу своему народу? Если мне суждено погибнуть – значит, я погибну, защищая Константинополь. Но я предпочел бы остаться в живых; это дало бы мне возможность действовать на благо своего народа. Время Палеологов прошло. Единственным властелином будет султан. Но для того, чтобы управлять греками и вести греческие дела, ему понадобятся греческие мужи. Это неизбежно случится после захвата города. И тогда Мехмеду придется назначить на высшие должности людей, искушенных в тонкостях управления империей. Вот почему Константинополю нужны патриоты, которые любят свой народ и ценят наследие древней Греции больше собственного благополучия. И если я смогу служить своему народу, как пес, то не хочу пасть, как лев. Мне нужно только суметь убедить султана в своих добрых намерениях. Когда на стенах раздастся крик: «Город взят!», тогда придет мое время: я возьму судьбу народа в свои руки и поведу его в верном направлении. – Лука Нотар замолчал и с надеждой посмотрел на меня.
– Речь твоя была долгой, прекрасной и убедительной. Она делает тебе честь, – сказал я. – Правда, наследие древней Греции включает в себя также Леонида и Фермопилы, но я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты хочешь убедить султана в своих добрых намерениях. Но разве ты уже не дал ему этого понять достаточно ясно?
Ты возглавил противников унии, – продолжал я. – Раздувал ненависть к латинянам и другие раздоры в городе, ослабляя таким образом его оборону. Ты вышел в море и, совершив бессмысленный пиратский набег, дал султану в руки тот козырь, в котором он так нуждался. Хорошо. Так почему ты не напишешь султану и не предложишь ему прямо своих услуг?
Лука Нотар ответил:
– Ты прекрасно понимаешь, что столь знатный и высокопоставленный муж, как я, не может так поступить. Я – грек. Я должен сражаться за свой город, даже если вижу, что борьба напрасна. Но я оставляю за собой право действовать сообразно обстоятельствам на благо своего народа. Почему народ мой должен погибнуть или попасть в рабство, если я могу воспрепятствовать этому?
– Ты не знаешь Мехмеда, – повторил я.
Ему казалось, что он никак не может убедить меня, и это, похоже, беспокоило его.
– Я не предатель, – произнес он. – Я только политик. Вы с султаном должны это понять. Перед своим народом, перед совестью своей и Господом Богом я отвечаю за свои поступки и действую, не опасаясь клеветников. Мой ум политика подсказывает мне, что в тот момент, когда будут решаться судьбы Византии, понадобится такой муж, как я. Стремления мои чисты и бескорыстны. Лучше пусть мой народ живет под властью султана, чем погибнет. Дух Греции, ее религия и культура – это не только стены Константинополя, императорский дворец, форум, сенат и архонты. Все это – лишь внешние формы, а формы могут со временем меняться, если останется дух.
Я сказал:
– Воля Божья и ум политика – это две разные вещи.
Лука Нотар поправил меня:
– Если Бог наделил человека способностью к политическому мышлению, значит, Он хотел, чтобы мы пользовались ею.
– Ты высказался вполне ясно, флотоводец Лука Нотар, – с горечью промолвил я. – Когда Константинополь падет, люди твоего склада будут править миром. Могу тебя заверить, что султану Мехмеду известны твои взгляды, и он относится к твоим устремлениям с тем уважением, какого они заслуживают. Без сомнения, когда будет нужно, он так или иначе возвестит тебе свою волю и даст знать, каким образом ты сможешь лучше всего послужить ему во время осады.
Лука Нотар чуть склонил голову, словно принял меня за посланца Мехмеда, а мою речь – за слова самого султана. Вот до какой степени является человек рабом своих желаний.
Он расслабился и дружески простер ко мне руки, когда я собрался уходить.
– Нет, нет, не спеши, – попросил Нотар. – Мы беседовали с тобой сугубо официально. А мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями. Ты ведь служишь господину, перед которым склоняюсь и я, глубоко восхищаясь решительностью и дальновидностью столь юного властелина.
Нотар поспешно подошел к столу, наполнил вином два кубка и протянул один из них мне. Но я отказался от угощения.
– Я уже пил твое вино, – проговорил я. – Вместе с твоей прекрасной дочерью мы осушили кубок вина в твоем доме. Позволь же мне на этот раз сохранить ясную голову. Я не привык к вину.
Он усмехнулся, неправильно истолковав мой отказ.
– Повеления и запреты, содержащиеся в Коране, весьма разумны, – живо заявил Нотар. – Не сомневаюсь, что Магомет был великим пророком. В наше время любой мыслящий человек признает достоинства других религий, даже если твердо придерживается своей. Я могу понять христиан, которые добровольно перешли в ислам. Уважаю любые искренние убеждения в делах веры.
– Я не принял ислама, – возразил я. – Под занесенным над моей головой мечом я остался христианином и не отступился от своей веры. Я – не обрезанный. Но тем не менее хотел бы сохранить сейчас ясный рассудок.
Нотар снова помрачнел.
– К тому же я уже говорил тебе, что бросил службу у султана, и теперь повторяю это еще раз, – мягко сказал я. – Я пришел в Константинополь, чтобы умереть за этот город. Никаких других целей у меня нет. Я благодарен тебе за твое доверие и не стану им злоупотреблять. Каждый имеет право строить политические расчеты. Это вовсе не преступление. Ты сам отвечаешь за то, что творится у тебя в голове. Никто не осудит тебя за твои мысли. Пока они остаются лишь мыслями. Несомненно, император Константин и его советники тоже принимали во внимание возможность таких расчетов. Потому – будь так же осторожен, как и раньше.
Нотар поставил на стол свой кубок, не пригубив вина.
– Ты не доверяешь мне до конца, – бросил он с упреком. – У тебя, разумеется, тут собственные дела, которые меня не касаются. Что ж, будь и ты осторожен. Может, захочешь встретиться со мной еще раз, когда решишь, что время пришло. Мои взгляды тебе известны. Ты знаешь, чего от меня можно ожидать. Но я предупредил тебя и о том, чего от меня ожидать нельзя. Я – грек. Буду сражаться за свой город.
– Так же, как и я, – откликнулся я. – Нас и объединяет с тобой хотя бы это. Мы оба намерены сражаться, прекрасно зная, что Константинополь падет. Мы больше не надеемся на чудо.
– Эпоха состарилась, – вздохнул он. – Время чудес прошло. Бог уже не вмешается… Но от Него не укроются ни мысли наши, ни поступки.
Нотар повернулся к Трем Святым Волхвам и благовонной лампаде. Подняв руку, он проговорил:
– Господом Богом и Сыном Его Иисусом Христом, Духом Святым и Пречистой Девой Марией, всеми святыми клянусь, что стремления мои бескорыстны и что я мечтаю лишь о благе моего народа. Не рвусь к власти. Это мой тяжкий крест. Но ради будущего моего рода, моего племени, моего города я должен нести этот крест до конца.
В словах его звучала такая убежденность, что мне пришлось поверить ему. Он не был только расчетливым политиком. Он действительно не сомневался в том, что поступает правильно. Нотар получил несколько тяжких оскорблений, его гордость была уязвлена, он ненавидел латинян и был отстранен от дел. Поэтому он создал в мечтах собственный мир и страстно верил в него.
– Твоя дочь, – сказал я. – Анна Нотар. Ты позволишь мне еще раз увидеть ее?
– Зачем это тебе? – удивленно спросил он. – Это только вызовет ненужные сплетни. Как она может появляться в обществе человека, которого все подозревают в том, что он – тайный посланник султана?
– Меня еще не заточили в мраморную башню, – ответил я. – Если Джустиниани приятно проводит время со знатными женщинами на Влахернском холме, то почему бы и мне не оказать внимания дочери флотоводца?
– Моя дочь должна заботиться о своей репутации. – Голос Нотара звучал холодно и нелюбезно.
– Времена меняются, – проговорил я. – Вместе с латинянами приходят и более свободные западные нравы. Твоя дочь – взрослая и сама знает, чего хочет. Почему бы мне не нанять певцов и лютнистов, чтобы они развлекали ее? Почему бы мне не сопровождать верхом ее носилки в церковь? Почему бы мне не пригласить Анну солнечным днем в порт – покататься на лодке? Твой дом мрачен. Почему бы тебе не разрешить ей радоваться и смеяться? Ведь грядут дни страшных испытаний… Так почему ты не хочешь, чтобы на долю твоей дочери выпало немного счастья, флотоводец?
