Ознакомительная версия.
Ирина была очень оживлена, ее глаза лучились счастьем. Николай Сергеевич, напротив, был сдержан, точнее сказать, сосредоточен, словно человек, обдумывающий какой-то чрезвычайно важный шаг. По лицу его то и дело скользили тени – тени улыбки, задумчивости, неуверенности, решимости. Трудно было понять, что он на самом деле думает и чувствует в данный момент. Чувства, окрашенные в полутона, не выдавали своего хозяина. "Таким и должен быть настоящий юрист, – с удовлетворением отметил Сергей Ильич. – Эмоции в нашей профессии – вещь излишняя". Лицо гостя казалось Сергею Ильичу знакомым, хотя он не мог точно вспомнить, где и при каких обстоятельствах видел его, спросить же сейчас было неудобно – Ракелов при встрече повел себя так, будто хорошо знал Сергея Ильича.
Гость едва заметно откинулся к спинке стула. Ирина вспыхнула и покосилась на отца – не заметил ли чего? Сергей Ильич, наклонив голову, спрятал улыбку. "Ох, молодость, молодость… Думают небось, они первые изобрели эти игры с прикосновением под столом. А он – шустрый малый! – бросил обеспокоенный взгляд на гостя. – Хоть с виду тихоня. Кабы у них не вышло чего…"
– Так вы, Николай Сергеевич, значит, с этим делом справились? – Сергей Ильич доел последний кусочек мяса и положил нож с вилкой на тарелку параллельно друг другу. – Молодцом! Подсудимый-то на редкость убогий человечишко был! Не всякий бы взялся за его защиту. – Поймав на себе укоризненный взгляд дочери, поспешно добавил: – Уж больно сложное дело!
– Да, все сложилось удачно, слава Богу! – Ракелов, промокнув губы белой накрахмаленной салфеткой, слегка отодвинулся от стола.
– Ох, голубчик, никогда в деле нашем не ссылайтесь на божественный промысел! Впрочем, – Сергей Ильич оживился, – здесь вы не одиноки. И в английском суде, впрочем, как и у нас, и стороны, и судьи постоянно упоминают Бога. "I pray to God!" или "May God have mercy on your soul!" – Ракелов понимающе кивнул. – Но вдумайтесь только, – продолжил Сергей Ильич,– каков парадокс! Судья – человек, называющий себя христианином, обращается к другому человеку и говорит ему: "В наказание мы вас повесим и подержим в петле полчасика, донеже последует смерть. Да примет вашу душу милосердный Господь!" Этого невозможно понять! Ведь суд – не божеское дело, а человеческое. Мы творим его от имени земной власти, а не по евангельскому учению. Хотя насилие суда необходимо для существования современного общественного строя, но оно, любезнейший Николай Сергеевич, остается насилием и нарушением христианской заповеди "не судите…"
– Что же, папа, – вступила в разговор Ирина, – и уничтожение Распутина, по-твоему, не богоугодное дело? А вспомни, что было позавчера в театрах, и у нас здесь, и в Москве, когда вечером докатилось известие о его смерти? Люди, христиане, и, заметь, это – элита общества, ликовали, прерывая представления, вставали с мест и в едином порыве требовали исполнения гимна! Мы сами видели – да, Ники? – она обернулась к Ракелову, – как в Александринке все – и зрители, и актеры – стоя пели "Боже, царя храни!" и плакали от счастья! Да-да, плакали! И я – плакала!
– Да, кстати, – Сергей Ильич начал говорить тише, – я был у председателя Государственной думы Родзянко, когда к ним домой пришел князь Юсупов. Вы знаете, он – племянник им. Не стесняясь меня, они с женой обняли Феликса, поздравляли друг друга: "Богу было угодно, чтобы общее дело, наконец, свершилось…"
– Ага, видишь, папа, опять – "Богу было угодно"! – воскликнула Ирина.
Недовольно посмотрев на дочь, Сергей Ильич закончил фразу:
– "…и глаза императора открылись на правду". Я уверен, – он торжественно поднял указательный палец, – что теперь все истинно русские сплотятся, чтобы спасти свою страну. Все говорят о готовящемся наступлении наших войск. Я думаю, мы теперь в воодушевлении начнем атаковать.
Ирина отодвинула тарелку.
– Глаша, куда ты запропастилась? – крикнула она в сторону двери. В комнату поспешно вошла служанка, принявшаяся убирать со стола.
– Ну да, – усмехнулся Ракелов. – Самое время атаковать! Мне это напомнило историю с генералом Фошем.
– Ну-ка, ну-ка, – весело прищурился Сергей Ильич. – Напомните-ка, голубчик.
– В четырнадцатом году, когда, как вы помните, у французов было прескверное положение, генерал Фош прислал командующему центром генералу Жоффру телеграмму: " Мой центр отступает. Мой правый фланг отходит. Положение превосходное. Буду атаковать".
Сергей Ильич рассмеялся, одобрительно поглядывая на Ракелова, который нравился ему все больше и больше.
– И что из этого? – Ирина придирчиво наблюдала за служанкой, расставлявшей чайные приборы.
– Что из этого? – Сергей Ильич переглянулся с Ракеловым. – Эта атака, девочка, спасла Париж.
– И какой вывод из сказанного, я не поняла?
– А вывод, Ирина Сергеевна, один. Уметь надо в самом безвыходном положении сказать: " Положение превосходное" – и идти в атаку! Это касается и обыденной жизни конкретного человека, и таких ситуаций, какая у нас в России сложилась. Теперь главное – чтобы нашелся человек, который повторит изречение генерала Фоша и поведет наших солдат вперед. Тогда нам сам черт не страшен, – улыбнулся Ракелов.
Сергей Ильич наконец-то вспомнил. Ну, конечно же, он видел Николая Сергеевича рядом с Керенским! Видел его несколько раз, только его сегодняшний гость всегда старался держаться в тени. Значит, еще и скромен. Похвально!
– А ты… – Ирина поспешно поправилась, -…вы, Николай Сергеевич, считаете, Государь не является таким человеком?!
– О-о-о! Все-все-все! Пьем чай. – Сергей Ильич с интересом посмотрел на гостя. "Однако и впрямь – шустрый малый! Они, похоже, уже на "ты". Захотелось покурить. – С моей дочерью, любезный Николай Сергеевич, надо держать ухо востро. Она – большая поклонница сильной власти, и монархия для нее – святое. Кажется мне, – Сергей Ильич развеселился, – она в Государя-то тайно влюблена! Так, Ирэн? Признавайся-ка отцу родному! – И он залился смехом. – Влюблена-а-а!!
– Рара! – Лицо Ирины вспыхнуло. – Стыдно, ей-Богу! Мне просто надоело слушать, как все жалеют Россию и осуждают Государя. За что жалеть Россию? За жизнестойкость? Война… Да, война! Но как она встряхнула нацию, какие чувства, доселе, может, и неведомые многим, всколыхнулись в душах людей! Еще Пушкин – помните? – в одном из стихотворений писал, что "царь Россию оживил войной". Вот и сейчас – Россия оживлена войной! И не стоит ее унижать бесконечной жалостью и неверием в Государя… – Ирина посмотрела на часы. – Ой! Рара! Николай Сергеевич! Без десяти уже. Новый год пропустим!
– Да. И впрямь. – Ракелов, медленно, словно собираясь с мыслями, поднялся с места, одернул края пиджака, обошел стол и встал рядом с Ириной. – Сергей Ильич… – Он взялся руками за спинку стула.
Отец, заметив побледневшее лицо дочери, все понял…
– Сергей Ильич! Я взял на себя смелость признаться, что я… – он набрал воздуха в грудь и проговорил на одном дыхании, -…люблю вашу дочь и прошу у вас ее руки. Не откажите. Мне без Ирины жизни не будет! – Ракелов склонил голову, словно отдаваясь во власть палача.
– Да что же это… – Сергей Ильич, всегда степенный и уравновешенный, вскочил с места и, смешно размахивая руками, суетливо забегал по комнате. – Глаша! Глаша! – крикнул он в проем двери. – Что же это… Как же… Шампанского неси! Скорее!
Ракелов протянул Ирине руку и вывел ее из-за стола.
– Как же… Дети… – Сергей Ильич чуть не сбил с ног служанку, вошедшую в столовую с подносом, на котором возвышалась бутылка шампанского в ведерке со льдом. – Что ты принесла? – Сергей Ильич отчаянно всплеснул руками. – Наказание Божие! Икону неси! Из кабинета. Скорее же!
Глаша, никогда раньше не видевшая хозяина в таком состоянии, выскочила за дверь и через минуту вернулась со старинной иконой в серебряном окладе. Сергей Ильич, перекрестившись, принял икону. Ирина и Ракелов опустились на колени и взялись за руки.
– Благословляю вас, дети мои. – У Сергея Ильича перехватило дыхание. – Живите в мире, любви и согласии. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Он перекрестил молодых, подождал, пока они прикоснутся губами к краю иконы. И не выдержал – слезы потекли по лицу. Торопливо достав носовой платок, Сергей Ильич отвернулся, вспомнив, как, кажется, совсем недавно, этой же иконой благословляли родители их с Настенькой, как, положив руку на живот своей пополневшей красавицы жены, ощутил биение новой, порожденной ими жизни, как маленькая Ирочка делала первые шаги, как они были счастливы втроем… И вот сейчас его жизнь будто обрывается – он остается один. И никому уже не нужен. Никому…
– Жаль, матушка твоя не дожила до этого дня, – с горечью проговорил он, убирая платок в карман.
Глаша, украдкой вытирая слезы, унесла икону в кабинет. Ракелов помог Ирине подняться с колен. Щеки ее горели.
– Ирина… Вот… Позвольте… – Ракелов достал из коробочки кольцо с небольшим бриллиантом и, немного волнуясь, надел ей на палец. – Как славно, впору пришлось! – обрадованно проговорил он, целуя Ирине руку. – Завтра же мы объявим о нашей помолвке.
Ознакомительная версия.
