— Прекрасных черкешенок продают только за большие деньги, — заметил мистер Пенденнис. — Если в порядочной грузинской семье растет красавица, ее откармливают лучшим рахат-лукумом. Ее купают в благовониях, облачают в шелка, учат пению, танцам и игре на цитре и когда она достигает совершенства, отсылают в Константинополь пред светлые очи султана. Остальные члены семьи и не думают роптать, едят простую пищу, купаются в речке, носят старое платье и благодарят аллаха за возвышение своей сестры. Да неужели ты не видишь, что этот турецкий обычай принят по всему свету? Тебе не по карману товар, что продается на Мэйфэрском рынке, бедный мой Клайв! Есть в этом мире вещи, которые предназначены для тех, кто получше нас с тобой, мой друг. Так пусть же Богач читает свою послеобеденную молитву, а псы и Лазарь благодарят за объедки. Гляди-ка, а вот и Уорингтон — разодет и выбрит, точно спешит на свидание.
Как видит читатель, в разговорах с друзьями примерно одних с ним лет Клайв был куда красноречивей и сообщительней, чем в письме к батюшке, в коем он рассказывал о своих чувствах к мисс Этель. Он прославлял ее кистью и пером. Он без конца набрасывал контур ее головки, ее строгие брови, нос (этот чудесный маленький носик), продолжавший чистую линию лба, короткую верхнюю губку, подбородок, от которого шел крутой изгиб к шее и так далее и тому подобное. Всякий, кто заходил к нему в мастерскую, мог увидеть там целую галерею подобных портретов. Когда миссис Маккензи посетила эту обитель и заметила, что на сотне полотен и бумажных листов, серых, белых и коричневых, повторяется одно и то же лицо и фигура, ей, наверное, сказали, что все они писаны со знаменитой римской натурщицы, которая позировала Клайву в Италии; после чего миссис Мак с убеждением заявила, что Клайв ужасно испорченный; однако от этого он только выиграл в глазах вдовы, ну а мисс Рози, конечно, придерживалась мнения своей маменьки. Рози всегда и всему в жизни улыбалась. Она безропотно просиживала весь вечер на каком-нибудь глупом и скучном приеме; безропотно дожидалась часами у Шульбреда, пока ее маменька делала покупки; безропотно выслушивала изо дня в день одни и те же рассказы матери; часами безропотно терпела материнские попреки и ласки; и каковы бы ни были события ее незатейливого дня, солнечная ли стояла погода или пасмурная, или, может, лили дожди и сверкали молнии, мисс Маккензи, мне думается, безмятежно засыпала в своей постели, готовая улыбкой встретить наступающее утро.
Поумнел ли Клайв в своих странствиях, или сердечные муки и жизненный опыт открыли ему глаза, только он теперь совсем, по-иному смотрел на вещи, которые прежде, несомненно, доставляли ему удовольствие. Бесспорно одно, что до отъезда за границу он считал вдову Маккензи женщиной блестящей, остроумной и приятной и благосклонно выслушивал все ее рассказы про Челтнем, про жизнь в колониях, балы у губернатора, про то, что говорил епископ и как ухаживал председатель суда за женой майора Макшейна, а сам майор выказывал при сем явное беспокойство. "Наша приятельница миссис Маккензи, — любил говорить добряк полковник, — женщина умная и светская и повидала людей". История о том, как в Коломбо сэр Томас Сэдмен обронил в суде носовой платок с монограммой Лоры Макшейн, а королевский прокурор ОТоггарти нагнулся И подобрал его в ту самую минуту, когда майор давал показания против своего чернокожего слуги, который украл у него треуголку, — история эта, рассказанная вдовой со множеством забавных комментариев, всегда вызывала смех Томаса Ньюкома и прежде забавляла также и Клайва. А ныне, заметьте, когда однажды миссис Маккензи принялась с увлечением рассказывать эту историю господам Уорингтону и Пенденнису и еще Фредерику Бейхему, приглашенным на Фицрой-сквер по случаю приезда мистера Клайва, и мистер Бинни начал посмеиваться, а Рози, как ей и положено, смущалась и приговаривала: "Ну нет же, мама!.." — ни тени улыбки или добродушного интереса не появилось на скучающем лице Клайва. Он чертил стебельком земляники воображаемые портреты на скатерти, с отчаянием заглядывая в свой стакан с водой, будто готов был кинуться в него и утопиться; Бейхему даже пришлось напомнить ему, что графин с кларетом прямо не чает попасть опять в руки своего верного почитателя Ф. Б. Не успела миссис Мак, расточая улыбки, удалиться, как Клайв простонал: "Господи! Как надоела мне эта история!" — и вновь погрузился в свое мрачное раздумье; на Рози, чьи нежные глазки на миг задержались на нем, когда она покидала комнату вслед за матерью, он даже не взглянул. Я слышал, как Ф. Б. шепнул Уорингтону:
— Вот маменька — та в моем вкусе. Великолепный форштевень, сэр, прекрасный каркас, от носа до кормы, — люблю таких. Благодарю, мистер Бинни, пью ответную, раз Клайв решил пропустить. Наш мальчик что-то погрустнел в своих странствиях, сэр. Похоже на то, что какая-нибудь благородная римлянка похитила его сердце. Почему вы не прислали нам портрет этой чаровницы, Клайв? А юный Ридли, вам будет приятно это слышать, мистер Бинни, обещает со временем занять видное место в мире живописцев. На выставке все восхищались его картиной, и моя старая приятельница, миссис Ридди, рассказывала мне, что лорд Тодморден прислал ему заказ на две картавы, по сто гиней за каждую.
— Что же тут удивительного, — заметил Клайв. — Не пройдет и пяти лет, как полотна Джей Джея будут цениться в пять раз дороже.
— Тогда нашему другу Шеррику стоило бы сейчас приобрести несколько картин этого молодого человека, — сказал Ф. Б. — Он мог бы на этом хорошо заработать. Я бы и сам купил, да нет лишних денег. Вложил весь свой капитал, в одно одесское предприятие, сэр; закупил видимо-невидимо овса и бобов, вот и сижу по сей день на бобах за грехи молодости. Впрочем, я всегда буду утешаться мыслью, что способствовал — пускай скромно — выдвижению этого достойного человека.
— Вы, Ф… Б.?! Это каким же образом? — осведомились мы.
— Своими скромными выступлениями в печати, — величаво ответил Бейхем. Мистер Уорявгтов, там что-то кларет около вас застоялся, а ему, сэр, полезна проминка. Так вот, эти статьи, как ни пустячны они могли показаться, привлекли к себе внимание, — продолжал Ф. Б., с явным удовольствием потягивая вино. — Их читают те, кто, к вашему сведению, Пенденнис, не очень ценит литературный и даже политический отделы вашей газеты, хотя оба они, как я слышал от иных читателей, ведутся с большим, а лучше сказать огромным умением. На днях Джон Ридли прислал своему родителю сто фунтов и тот положил их на имя сына. Ридди рассказал об этом лорду Тодмордену, когда сей достойный вельможа поздравлял его с таким сыном. Как жаль, что Ф. Б. не имеет подобного отпрыска! — Все мы со смехом поддержали эти сетования. Кто-то на нас сказал миссис Маккензи (пусть злодей краснеет от стыда, признаваясь, что во дни юности шутки над друзьями составляли одно из его любимых развлечений), будто бы Ф. Б. происходит из знатной фамилии, которой принадлежат обширные земельные угодья, и поскольку Бейхем оказывал вдовушке особое внимание и расточал ей свои высокопарные комплименты, она была крайне польщена его учтивостью в объявила его на редкость distingue [13], ну в точности генерал Хопкирк, командовавший войсками в Канаде. Она заставляла Рози петь для мистера Бейхема, и тот приходил в восторг от пения девушки и говорил, что все ее таланты, конечно, от маменьки, и одного только он, Ф. Б., не в силах понять: откуда у такой молодой дамы такая взрослая дочь? Ах, полноте, сэр! Миссис Маккензи была совершенно очарована и побеждена этим новым комплиментом. А тем временем простодушная малютка Рози продолжала щебетать свои милые песенки.
— А вот мне непонятно, — проворчал мистер Уорингтон, — как у этакой мамаши да такая славная девочка, Я мало что смыслю в женщинах, но уж эта, по-моему… ой-ой-ой!..
— Ну же, договаривай, Джордж, — попросил его приятель.
— Многоопытная полковая дама — лицемерная, расчетливая и пронырливая, продолжал наш женоненавистник. — А вот девочку я готов слушать хоть до утра. Спору нет, она была бы Клайву лучшей подругой, чем эта его великосветская кузина, по которой он сохнет. Я слышал, как он давеча рвал и метал из-за нее у нас в Темпле, когда я одевался. И какого черта ему вообще жениться?! — Тут мисс Маккензи как раз кончила петь, Уорингтон подошел к ней и, краснея, сделал ей комплимент, что было для него совершенно неслыханным подвигом.
— Не пойму я, — говорил Джордж, когда мы с ним возвращались домой, неужели каждый мужчина непременно должен отдать свое сердце какой-нибудь женщине, которая того не стоит? Все эти чувства — вздор! Нельзя позволять женщине быть нам помехой в жизни; а коли уж надо человеку жениться, предоставьте ему подходящую подругу — и дело с концом. Отчего наш юнец не женится на этой девице? Вернулся бы спокойно к своим делам и занимался бы живописью. Папаша его желает этого, и тот старый набоб, добряк и эпикуреец, тоже, по-моему, благорасположен. Хорошенькая малютка, денег, я думаю, в достатке, — все прекрасно, одна, скажу я тебе, беда — полковая дама! Клайв малевал бы свои картины, крестил в год по ребенку и чувствовал бы себя счастливым, как молодой ослик, что щиплет траву на общинном выгоне; так нет, ему, видишь ли, понадобилась зебра! Это что, lusus naturae? [14] Я, слава богу, в жизни не беседовал со светскими женщинами, не знаю, что это за порода; да я едва ли и видел-то их с тех пор, как юнцом посещал балы, которые устраивают по случаю скачек: я ведь не хожу на столичные рауты и в оперу, подобно вам, молодым прихлебателям знати. Я слышал ваш разговор об одной из этих редкостных женщин, да и как было не слышать — двери моей комнаты были открыты, а юнец орал, словно одержимый. Он что, согласен, чтобы его терпели из милости, авось, мол, и он понадобится за неимением лучшего? Или так принято, в вашем проклятом обществе, и светские дамы иначе не поступают? Нет, чем связать свою жизнь с подобным созданием, я предпочел бы лучше жениться на дикарке, которая вскормила бы мое темнокожее потомство; а чем растить дочь для здешнего рынка, лучше держать ее в лесу, а потом взять и продать в Виргинию! — Этой гневной тирадой исчерпалось в ту ночь возмущение нашего приятеля.
