Изо дня в день все краше и величественнее становилась столица государства, а медресе Мирзо, который строил Наджмеддин Бухари, радовало глаз не только дворцовой знати, но и простых горожан.
Договорившись с гончарами и убедившись в том, что теперь-то уж лазуритовые плитки будут доставляться вовремя, зодчий пришел в хорошее расположение духа и сейчас беседовал без неприязни, почти приветливо даже с Ахмадом Чалаби, которого недолюбливал, считая карьеристом, человеком не слишком честным. Он шел рядом с Чалаби и думал о том, что вот Улугбек Мирза пригласил здешнего известного астронома Алауддина-ибн-Мухаммада аль-Кошчи и оказал ему великие почести. Приехавший из Кеша друг зодчего рассказал ему об этом во всех подробностях. Да и вообще весть о том, что Улугбек. Мирза неустанно печется о служите.; с науки, что он далек даже от мысли преследовать зодчих, астрономов и звездочетов, строителей и врачевателей, что он жалует их своей милостью, весть эта распространилась по всему Мавераннахру и Хорасану, проникла даже в Ирак.
Астроном Али Кошчи родился в кишлаке Кутчи, что неподалеку от городов Кеш и Китаб. В южной части Самарканда, у подножия годы Кухак, у него была крошечная обсерватория. Отец его Фазыл Кошчи, человек, преданный науке, служил у Мирзы Улугбека. Прослышав о том, что сын Фазыла учился у Салахиддина Руми и увлекается астрономией и алгеброй, Улугбек призвал Алауддина в Самарканд, ввел его в круг ученых, дал ему жилье и постоянно держал при себе. Слава Али Кошчи как ученого астронома росла день ото дня, так что вскоре сравнялась со славой великого Лутфи. Зодчий восхищался Али Кошчи, думал о том, что когда-нибудь и он, Наджмеддин Бухари, будет окружен таким же уважением и завоюет такую же известность. До него доходили слухи, что Али Кошчи даже прослыл „Пифагором эпохи“. Думал зодчий и о том, как взволнованно говорил когда-то Улугбек о Субутае. Субутай полагал, что жители Хорасана и Мавераннахра употребляют в пищу слишком много зелени и посему они не люди, а скорее уж животные. Великий султан Субутай созвал ханов монгольских племен и вместе с ними смел с лица земли множество городов и сел. „Мы не едим травы, мы питаемся скотом, потребляющим эту траву. А вот эти племена едят не тех, кто потребляет траву и ботву, а жрут саму ботву. Значит, они не люди. Животные они. Поэтому долг наш истребить сих двуногих животных и тем сберечь корм для наших лошадей“. Вот какие речи держал Субутай перед своим свирепым полудиким воинством.
Никогда не сеяли и не жали племена монголов, и питались они лишь мясом, молоком да маслом. В глаза они не видели того, что родит земля, неведом им был вкус груши, персика, винограда, граната, инжира. Словно Гог и Магог из библейских пророчеств, соя вокруг ужас, налетали они, как стаи ненасытной саранчи, и истребляли все на своем пути. Прекрасные наездники, ловко и мастерски владеющие мечом, не знали они поражений, и, как ни прочны были крепостные стены Хорасана и Мавераннахра, как ни стойки и сметливы были полководцы и военачальники, как ни героически сражались защитники, орды кочевников захватывали и уничтожали все вокруг. После вражеских наездов в руинах остались лежать не только крепости и цитадели, но даже мечети и медресе. Сколько величественных зданий и построек погибло от их руки. А потом настала година, когда повергнутые города Хорасана и Мавераннахра Самарканд и Герат, Бухара и Мешхед вновь возродились к жизни. По словам Наджмеддина Бухари, эпоха эта началась с восшествием на престол Самарканда Амира Улугбека. Началась с того времени, когда сарбадары в битве с беспощадным воинством монгола Ильяса отстояли Самарканд. И вот тогда-то пришла пора созидания и расцвета: вновь подымались из груды развалин уничтоженные врагом города. Канули в вечность и Дарий, и Искандер, и Чингис, и Угудай, и Субу-дай, и Чигатай, и Мункер. И Тимур тоже. Уходят цари, а здания, воздвигнутые нами, стоят вечно. Нам, зодчим, неведома смерть. Словно недреманные зрачки глаз сверкают вечно лазуритовые узоры и резьба на порталах медресе, и нам дано видеть наших потомков поколение за поколением…
Вот такие мысли порою одолевали зодчего.
Глава VIII
Пленный мастер Джорджи
На следующий день рано утром зодчий, как обычно, пришел на строительство медресе с тремя своими учениками. Не обнаружив в маленькой служебной комнатке Ахмада Чалаби, он спустился во двор медресе, а затем по лесам добрался до угловых башен, стоявших но бокам портала. Там работали мастера по облицовке. Одеты они были в незатейливые матерчатые халаты, перепоясаны ремнями, все — в сапогах, и в рыжих выгоревших чалмах, вйдав зодчего, они на маг прервали работу и приветствовали его вежливым кивком.
Юноши, перетаскивавшие кирпичи, проходя мимо зодчего, почтительно здоровались с ним, называли устадом; впрочем, мягкий, обходительный зодчий с открытым добродушным лицом сам торопился поздороваться с людьми первым и ласково им улыбался. Около своих сверстников он задерживался, расспрашивая, здоровы ли они, как их дети; засунув под мышку свернутые трубкой диеты бумаги, здоровался с друзьями за руку, интересовался, нет ли каких затруднений в работе, предлагал свою помощь, буде в ней нужда. Твердил о том, что нет ничего важнее здоровья, что по лесам следует ходить с осторожностью и что надо бы выполнить обещание, данное Мирзе, — закончить стройку к сроку.
Рабочие, лишь недавно поступившие сюда, с любопытством разглядывали зодчего, уступали ему дорогу и останавливались в сторонке, почтительно сложив руки. A кое-кто поспешно подбирал с его пути обломки кирпича и камней.
Нет, не духовники придумали изречение, гласящее: «Сердце живо любовью, а руки — работой», — его придумали зодчие. «Трудись и обретешь счастье», — говорит народ. Еще отец Наджмеддина учил сына тому, что только труд дает человеку удовлетворение, а ревность, равнодушие и небрежность губят его, доводят до нужды и нищеты. Зодчий вспомнил отца, вспомнил, как тот радовался деятельным и ловким людям, как восхищался ими, как восторженно хвалил их.
Зодчий ходил по крыше строящегося здания, наблюдал за работами, останавливался около рабочих, размешивающих ганчевый раствор и клавших кирпичи, остановился он и около братьев Хасанбека и Хусанбека, трудившихся здесь с первых дней, сначала на земляных работах, а теперь на самом верху, поздоровался с ними и от души пожелал удачи этим искусным и умелым труженикам.
— Пусть господь ниспошлет вам удачу, — проговорил он, — я не нарадуюсь на вашу старательность и добросовестность. Мы с распорядителем работ говорили о вас самому Мирзе, и надеюсь, сей достойный и щедрый муж не обойдет вас своею милостью.
— Благодарствуем, — отозвался Хасанбек, — пока господь дает нам здоровье, мы будем трудиться не покладая рук. А доброе ваше участие и забота о нас, дорогой устад, придают нам еще больше сил. Сердце живет любовью, руки — работой…
— Вовремя получаете заработанные деньги?
— Получаем…
— Лучше сказать всю правду, — вмешался Хусанбек, — нам уже давно ничего не платят, устад.
— Не беспокойтесь, — подхватил Хасанбек, — мы сами поговорим с господином Чалаби, он подсчитает и выдаст деньги.
— Нет, поговорю с ним я, — сказал зодчий, — Заработанное следует платить вовремя. Нет никакой причины задерживать деньги, из казны они поступают в срок.
Внимательно прислушивавшийся к этому разговору Заврак Нишапури пометил что-то в своей тетрадке. Эго сам зодчий просил его делать заметки и после напомнить о них.
Попрощавшись с братьями, зодчий снова по лесам поднялся еще выше — почти на самый верх.
«Ах ты изверг», — раздраженно думал он об Ахмаде Чалаби. Позади зодчего шагали его ученики, Заврак, Зульфикар и Гаввас.
— Работнику одну денежку, болтуну — тысячу, — вот как оно получается, — проговорил он, оглянувшись на Зульфикара и Заврака. — Трудно понять, что за человек этот господин смотритель работ.
У самого края крыши стоял высокий, стройный и кудрявый юноша и вытягивал веревкой ведра с водой, которые ему подавали снизу. Он обернулся к старику, сидевшему поодаль и обтесывающему кирпичи, и что-то сказал ему на незнакомом языке. Старик обернулся и поглядел на медленно поднимающегося по лесам зодчего. Поглядел, но позы своей не изменил. И бросил короткую фразу юноше. Зодчий догадался, что старик попросил сына быть поосторожнее, повнимательнее. Два дня назад один из рабочих свалился с крыши и в тот же мир скончался, даже не успев издать стона.
— Здравствуйте, мастер Джорджи! — начал зодчий, подходя к старику. Настоящее имя старика было Георгий, но здесь, на постройке, все звали его Джорджи.
— Здравствуйте, зодчий, — ответил старик, медленно поднимаясь с присущей кавказцам степенностью и достоинством.
То был один из тысяч и тысяч пленных, взятых когда-то Амиром Тимуром в дни его походов на Кавказ. Шли годы, многие из пленных кавказцев стремились вернуться на родину, но что ни делали они, как ни билась, пришлось жить на чужбине. Остался в Герате и мастер Джорджи. Старшего его сына звали Иосифом, но здесь, в городе, этого красивого и ловкого юношу окрестили Юсуфбеком. И отец и сын свободно говорили по-тюркски, и, хотя жили на положении полурабов, держались достойно и благородно, трудились старательно и не подвергались унизительным преследованиям. Они свято придерживались своей веры, в домашнем кругу говорили только по-грузински и строго исполняли свои религиозные обряды, не забывая родных обычаев. Много пленных из Грузин было в Хорасане. Жили они в разных городах, и использовали их обычно на тяжелых работах. Особенно много их насчитывалось в Мавераннахре, В Самарканде кавказцы поселились в построенном ими «христианском квартале».
