Ознакомительная версия.
— Зачем вы не отдали ребенка в чужие руки? Отец Сильвестр сказал тебе, глупая баба, что он возьмет его, крестил бы его, воспитал, и вам он ничего бы не шкодил. Зачем же вы, злодеи, его убили?
— Жена слезно просила меня, чтоб я так сделал: отдал бы ребенка в чужие руки, да я на это не поддался, — сказал Кудеяр.
— Что же тебе крови детской захотелось, жид ты проклятый!
— Не хотел, чтоб оставалось на свете такое, что опоганило непорочную утробу моей честной жены, — сказал Кудеяр. — Когда она моя жена, пусть не будет с нею такого, на что мне глянуть стыдно. Князь, ты гневаешься, а если бы тебе пришлось быть на моем месте, то и сам бы так же учинил. Было бы живо это бусурманское отродье, хоть бы оно на краю света было, была бы нескончаемая мука и для меня, и для жены. Все-таки нет-нет и подумала бы о нем, пожалела бы, видеть захотела бы; а хоть бы и того не было, так я бы все думал про нее, что она хочет видеть его, и сердился бы я на нее понапрасну; теперь же, как его на свете нет, и стыда на ней не осталось, что против ее воли был на нее положен, и моя Настя какова прежде была, такова и теперь. Волен ты, князь, надо мною, только не прав и жесток будешь, коли меня из-за этого прогонишь, своего верного слугу. А что ты, князь, сказал про царя, так ты слыхал, как он, будучи в Тайнинском, сам, будто наперед видел, что со мной станется, спрашивал меня: что я буду делать, коли найду жену, а жена будет с чужим ребенком, да сам же по-татарски и прибавил: кесим башка. Видишь, князь, царь сам уразумел, что нельзя будет инако учинить. Один конец, чтоб не оставалось следа и памяти неволи и стыда.
— Батюшка, голубчик, — говорила Настя, — не гневайся на моего Юрка. Прости его, он тебе верный слуга, какого не сыщешь другого.
— И так много ему милости, — сказал Вишневецкий, — что я не велел казачеству судить его, а то с него непременно голову бы сняли за детское убивство. Пусть идет от меня. Я говорю: иродов нам, казакам, не надобно!
— Батюшка, прости! — кланяясь в землю, повторяла Настя.
— Баба! — сказал Вишневецкий. — Я не из таких, что посердится, посердится да и раскиснет от бабьих слез. У меня, что раз сказано, тому так быть. Вы не пропадете. Царь принял твоего мужа в служилые, поместье дал. Ну и живите себе! А в казаках ему не быть.
В это время дверь отворилась. Вошел царский пристав и сказал:
— Царь-государь изволил приказать привести к нему пред его ясные очи Юрия Кудеяра с женою, что в полоне объявилась.
— Вот они! — сказал Вишневецкий.
В то время как Кудеяр с Крымского двора увел жену свою и ребенка за город, Сильвестр с того же Крымского двора отправился к царю и велел доложить, что пришел сообщить очень важное дело. Царь тогда только что проснулся от послеобеденного сна. Он приказал позвать протопопа.
— Великий государь, — сказал Сильвестр, — благородию твоему угодно было призывать меня, грешного, и спрашивать о крымской войне. Тогда я сказал тебе, государю, таково слово: не имам указания свыше, а от себе говорить мне о таких делах не пригоже, о том-де бояре и думные люди ведают; ныне же, царю, явися указание божие, а аз прихожу объявить о нем твоему величеству.
— Что? — сказал Иван, побледневши и ожидая чего-то необыкновенного, сверхъестественного.
— Воистину указание божие, царю, — продолжал Сильвестр. — Я ездил, великий государь, на Крымский двор для подачи милости бедным полоненникам и узнал там, что между теми полоненниками объявилась жена приезжего с князем Вишневецким атамана Юрия Кудеяра, а ты, великий государь, будучи в Тайнинском селе, на своей государевой потехе, изволил тому Юрию сказать: коли-де он найдет свою полоненную жену и с нею вместе придет к твоему царскому величеству, в те поры ты, великий государь, сам изволишь идти с ратью своею на войну, на крымского хана. Не перст ли божий, царь-государь, не указание ли свыше? Изволь сам рассудить своим премудрым разумом. Не чудо ли сие, не знамение ли?
Иван Васильевич перекрестился.
В эту минуту ударили в колокол. То был благовест к вечерне.
— Слышишь, благочестивый царь, — сказал Сильвестр, — слышишь глас церкви во утверждение словес моих.
Звон повторился.
— Внимай, о царю, — говорил Сильвестр торжественным тоном, — в сем звуке слышится слово: аминь! внимай, царю!
Звон еще повторился.
Царю, под обаянием речей Сильвестра, в самом деле послышался «аминь» в звоне колокола.
— Отче, отче! — сказал пораженный и взволнованный Иван. — Воистину божий муж еси! Прости меня грешного, Христа ради! Усомнихся в тебе, прости! Помоли Бога о мне, да не вменит мне в тягость сего прегрешения! Идем к вечерне. Вижду перст божий и разумею!
Весь вечер был царь Иван встревожен и не пошел к царице, а позвал к себе снова Сильвестра и слушал его поучения.
На другой день представлялся царю посланник Девлет-Гирея{23}. Он привез царю подарки, проговорил речь от имени своего повелителя, уверял в его добром расположении и просил учинить вечный мир. Царь молчал. Думный дьяк Висковатый сказал ему в речи, что от крымских людей чинилось Российского царствия державе немалое разорение многие годы, крымские люди приходили на государевы украинские города{24} войною многажды и людей Московского государства всякого чина уводили в плен многие тысячи, и от крымского хана его царскому величеству были в том деле большие неисправления; а что теперь светлейший хан Девлет-Гирей желает учинить вечный мир, и то дело великое, и скоро, не подумавши, совершить то дело не мочно, а великий государь пролития крови не хощет и мир учинить с крымским ханом рад, только было бы то прочно и нерушимо. С тем отпущен был из палаты крымский посланник, понявший, что Москва станет водить его и придется ему целые месяцы жить на Крымском дворе, под надзором пристава, будто в неволе, и дожидаться, пока позовут его в ответную избу; а как позовут, потолкуют, поспорят, и ничем не решат, и до другого раза отложат, а через месяц снова позовут, и тоже ни на чем не решат, и отложат, и так будет много раз чиниться. На то Москва.
Царь в этот день вечером ходил к царице, но не говорил ей ничего о делах, был с нею как-то холоден, а встретившись с братьями ее, даже не взглянул на них, а они поняли, что подул какой-то противный для них ветер.
Свыкаясь с мыслью о неизбежности войны с Крымом, царь позвал к себе Адашевых, Курбского, Серебряного и других сторонников войны и стал советоваться с ними. Все радовались этой перемене, все стали ожидать, что наступают вновь славные времена казанские.
Тут узнал царь, что Кудеяр убил ребенка своей жены, и велел привести к себе Кудеяра с женой.
Их привезли в санях и провели в царские покои с постельного крыльца. С царем были Адашев и Курбский.
Муж и жена поклонились царю до земли.
— Ты убил ребенка. Правда ли это? — спросил с первого раза царь.
— Правда, царь-государь, — сказал Кудеяр.
— А знаешь ли ты, что в моем царстве за убивство казнят смертию?
— Я поступил по твоему мудрому совету или паче по твоему велению, — сказал Кудеяр, — изволил ты, великий государь, будучи в Тайнинском, спросить меня, что будет тогда, когда я найду свою жену с чужим ребенком от бусурмана. Я не знал, государь, что и отвечать тебе, для того что у меня ум помутился от такого спроса, а ты, государь, сам изволил сказать: тогда кесим башка! И когда я нашел жену свою и с чужим ребенком, уразумел, что тебе, великому и мудрому государю, дана от Бога благодать предсказать то, что вперед будет, и я учинил так, как ты, государь, сам изволил сказать. Я давал жене на волю: хочет — останется ребенок жив, зато со мною ей вечная разлука, а хочет она со мною жить — ребенка зарежу. Она так любит меня, что лучше ей показалось ребенка на смерть отдать, а со мною жить. Я убил бусурманское отродие затем, чтоб жену мою от насильного стыда очистить и от осквернения бусурманского.
— А ты, баба, — спросил царь у Насти, — что мне скажешь? Насильно у тебя он отнял ребенка и убил, либо ты сама на то согласилась?
— Муж, — сказала Настя, — давал мне на всю волю: идти в свою сторону с ребенком и денег хотел дать, а я не согласилась, потому что не хотела быть в вечной разлуке с мужем. Я сама отдала ему ребенка.
— Стало быть, вы оба виновны! — сказал царь.
— Нет, государь, я виновна, — сказала Настя. — Я привела ему чужого ребенка. Только Бог видит, царь-государь, то было по крайней неволе, по насилию.
— Стало быть, — сказал царь, — казнить следует тебя; только муж твой говорит правду, я сказал ему таково слово: кесим башка! Он учинил по моему слову. Я втоды не думал, чтоб сталось так, чтоб он свою жену нашел, и Бог устроил так, как человек и не думает. Значит, на то воля божия, и виновнее вас обоих выходит — я, государь ваш, что таково слово изрек. А царское слово непременно бывает. И для того казни вам обоим не будет никакой. Живите в любви и совете, детей наживете, добру научите, а от нас милость видеть будете по вся дни до конца живота вашего. Пожаловали мы тебя, Юрий, поместьем в Белевском уезде, жалуем еще вам два сорока соболей да сто рублев денег на постройку.
Ознакомительная версия.
