Санни, вероятно, в любом случае причиталось какое-никакое наследство, и воображение уже рисовало ей озеро с лебедями и лужайку с павлинами. Да будь родичи Доминика и в самом деле фашистами – не все ли равно, коль скоро у них есть и центральное отопление, и сушильный шкаф, и белый хлеб вместо кислого ржаного, и мягкие матрасы вместо брошенной на пол циновки.
Не пора ли бить тревогу? Но и она, и дети слишком устали, чтобы выдержать ту суматоху, которая последует за сообщением о пропавшем человеке. Но как же им добраться до дому? Водить она не умела. У Виолы вырвался тяжкий вздох.
– Мама! – окликнула Берти.
Девочка всегда тонко чувствовала настроение матери.
Они снова поплелись в детский уголок. Та заботливая инспекторша все еще была на месте. Санни бросился к ней, обхватил за пояс и намертво на ней повис.
– Еще кого-то потеряли? – весело спросила она Виолу.
Санни, Берти, Виола и двое здоровяков-полицейских втиснулись в небольшую патрульную машину, которая отвезла их в Адамов Акр. («То есть в Долгую Рощу, да?» – переспросил один из полицейских.) Дети, устроившиеся с Виолой на заднем сиденье, тут же уснули. Их кожа лоснилась от старого крема для загара, а на босые ноги (Виола не нашла в себе сил обуть детей) налип мокрый песок. От сандаликов уже шел прелый запах.
Без нее детям, возможно, было бы лучше. Ей стоило оставить их с женой того фермера, думала Виола, умело превращая свой эгоизм в альтруизм. Ни с того ни с сего ей вспомнился двор, кишащий гусями; она даже вздрогнула. В детстве ей случилось спасаться бегством от гуся, который чуть не защипал ее до смерти, и с тех пор она жутко боялась гусей. Родители – тогда еще мама была жива – только посмеялись. Гуси всегда чувствовали в ней слабину, налетали целой стаей, брали в кольцо, щипали, гоготали. «Ты, главное, сама не будь гусыней, Виола», – любил повторять ей Тедди. Вечно поучал, кем ей быть и кем не быть. (Глас Разума.) «Гусятница» – такую сказку читала ей мама. Виола помнила, что там, в частности, упоминалась отрубленная конская голова.
Зря она не попросила полицейского продолжить путь и отвезти их в Йорк, где жил ее отец. К своему удивлению, она поймала себя на том, что скучает по дому. Не только по узким улочкам и средневековым церквям, городским стенам и Йоркскому собору, но и по двухквартирному дому, в котором, исходя желчью, провела полжизни.
– Миссис Тодд?
Виола уже втолковывала полицейским, что она «миззззз», но те не признавали новомодных обращений. А вдобавок у нее были дети, так что сам бог велел обращаться к ней «миссис».
– Приехали, миссис Тодд. Вот вы и дома.
Скажешь тоже, подумала она.
Когда Виола поделилась опасениями с сотрудницей детского уголка, та немедленно взяла дело под контроль: подняла по тревоге береговую охрану, вызвала спасательный катер и полицию, да еще привлекла к поискам случайных прохожих: они заинтересовались происшедшим, но огорчились отсутствию зрелищ. Казалось, ради одного-единственного пропавшего в море человека таких мер более чем достаточно.
Виола изложила факты. Их оказалось совсем немного: Доминик сказал: «Пойду искупаюсь», побежал к воде, окунулся, заработал руками и ногами, поплыл, а обратно так и не вернулся. Больше ничего из этого сообщения выжать не удалось, и двое здоровяков-полицейских отвезли семью пропавшего обратно в Адамов Акр. Санни раскапризничался и как клещ вцепился в сотрудницу детского уголка – пришлось отрывать силой.
– Бедный малыш, – сказала женщина-инспектор.
Виола ответила:
– Хотите – оставьте себе.
Женщина, разумеется, приняла это за шутку.
Когда у ворот остановилась патрульная машина, дверь фермерского дома распахнулась и на пороге возникла Дороти. Она просверлила Виолу взглядом:
– Как ты посмела навести на меня легавых?
Полицейских задело такое хамство, исходившее от женщины, которая, даром что в восточном халате, явно разменяла седьмой десяток и, по идее, давно могла набраться ума-разума.
– Без ордера никого не впущу, – воинственно заявила Дороти.
– Мы и не планировали заходить, – отозвался полицейский, демонстративно втягивая носом воздух, притом что единственным источником запаха была вовсе не травка, хотя в доме ее хватало с лихвой, а туалетная вода с удушающим запахом пачули, которой обильно полилась Дороти.
Дороти, к этому времени уже спустившаяся во двор, стояла подбоченясь, словно на страже своих владений:
– Никто не пройдет! – Можно подумать, она сражалась на баррикадах.
– Ой, да бросьте, – сказала Виола. Она слишком устала, чтобы сносить всю эту чепуху.
– Где, черт возьми, ты пропадала, Виола? Доминик весь извелся. Он в студии, приехал несколько часов назад.
– Доминик вернулся? Он здесь? – не поняла Виола.
– А где ж ему быть?
– То есть мистер Вильерс? – вклинился один из полицейских. – Мистер Доминик Вильерс?
– Тот джентльмен, которого мы усиленно ищем с воздуха? – присоединился второй. – Ради которого мы подняли вертолет ВВС?
– Выходит, он искупался и, не найдя вас на пляже, просто взял да поехал домой? – не поверил своим ушам фермер.
– В одних плавках? – уточнила его жена, недоверчиво покачивая головой.
Виола явственно видела, что супружеская чета исчерпала все возможности своего воображения. Они бы никогда не поступили, как Доминик, – это же вменяемые люди.
Она упаковала сумку, тайком выгребла из общей копилки все деньги и ушла на соседнюю ферму. Никто даже не заметил ее отсутствия. Виола готовилась к отражению атаки гусей, но, похоже, те уже спали.
– А, это вы, – сказал фермер.
Утренние события отодвинулись бесконечно далеко.
Жена фермера искупала детей, и они, закутанные в полотенца, появились из ванной комнаты, чистые и благоухающие, а потом их одели в пижамы, которые фермерша хранила для приезжавших в гости внуков. Она разогрела мясное рагу с картошкой, и Виола заключила с детьми негласное соглашение: не признаваться в том, что они, все трое, – вегетарианцы. Виола прикинула, что уже сыта по горло (ха!), и решила не касаться этой этической проблемы (они же на ферме, успокаивала она себя). А когда хозяйка подала деликатес из телячьего ливера со сметаной, Виола не стала кричать: «Не ешьте! Это сделано из желудков телят!», хотя обычно говорила нечто подобное, к примеру, про сыр. Вместо этого она молча двигала челюстями. Уж очень было вкусно.
Потом их уложили спать на ветхие, но чистые простыни; детям отвели двуспальную кровать. С ранних лет Берти разговаривала во сне (еще с тех пор, когда даже не умела толком говорить), но на сей раз, к облегчению Санни, не проронила ни звука. Привезенный с пляжа камень Санни спрятал под подушку. И наутро первым делом нащупал свою находку.
– Ой, я тебя умоляю, – сказала Виола, когда за завтраком он положил камень рядом со своей тарелкой.
На завтрак был омлет из оранжевых, как солнце, яиц. Потом фермерша извлекла из своих закромов свежую одежду: теперь Санни щеголял в аккуратных коротких штанишках и эртексовой футболке, а Берти – в ситцевом платье с оборками, корсажем и белым воротничком фасона «Питер Пэн». Никто бы не поверил, что это дети Виолы.
Фермер отвез их на станцию, они сели на поезд до Лондона, а там с вокзала Кингз-Кросс отправились в Йорк.
– Привет, – сказал Тедди, открыв парадную дверь и увидев на пороге троицу беглецов. – Вот так сюрприз.
Февраль
Подснежник чистый расцветет сегодня, свечой Марииной в знак Сретенья Господня
Я едва не проглядел их островок возле канавы у живой изгороди. В канаве все еще «как гранит вода» – точно так же, как во всех прудах и сельских водоемах на этом острове, и я не ожидал, что «храбрые предвестники весны», как называл их Вордсворт, появятся нынче в срок. Как правило, подснежники зацветают к Сретенью (2 февраля) и даже именуются кое-где «сретенскими колокольчиками», но в эту суровую, нескончаемую зиму их, конечно же, не стоит укорять за небольшое промедление.
Нэнси подавила зевок; Тедди заметил, но промолчал. В тусклом свете лампы жена не отрывалась от вязанья. Из-за штормовых ветров подача электроэнергии сократилась по всей стране, но их это не коснулось – прежде всего потому, что у них в сельском доме электричества не было. На первом этаже – керосиновые и парафиновые лампы, на втором – свечи. Садились поближе к камину, который служил супругам единственным источником тепла, не считая самих себя. Тедди наклонился и взбодрил затухающее полено, пошевелив его кочергой, а затем перевел взгляд на Нэнси и подумал: при таком свете она себе глаза испортит. Нэнси вязала для него безрукавку со сложным узором. Тут нужен точный математический расчет, сказала она. Всюду требуется точный расчет. Все на свете поверяется математикой – так говорила Нэнси.
