Вдруг он почувствовал, что клинок сабли врезался во что-то твердое. Ему в лицо брызнуло чем-то теплым!
«Убит я! Убит!» — в отчаянье подумал выкрест и выпустил саблю из рук.
Однако он не чувствовал никакой боли. Это ободрило его. Он немного успокоился и провел рукой по своему лицу: когда он после этого взглянул на руку, она оказалась запачканной кровью.
«Вот те на! Боли нет, а кровь есть! Откуда бы ей взяться?» — раздумывал Миколка и вдруг с ужасом вспомнил, что ведь подле него должен находиться сильный татарский богатырь, что его, верно, сейчас поразит смертельный удар.
Выкрест проклинал свою забывчивость и, бледнея от страха, глянул в сторону своего врага.
Кто опишет радость Миколки? Его противник, сильный татарский витязь, склонился к шее лошади, а из его глубоко просеченной головы алою струей стекала кровь на белоснежную масть боевого коня.
— Так это твоя кровь на моем лице, голубчик мой! Ай, да Миколка! — восхищался выкрест.
Конь Алея-Бахмета, чуя, что со всадником случилось что-то неладное, встал на дыбы. Тело истекающего кровью противника выкреста перекинулось назад и медленно скатилось с седла к ногам Миколкиной кобылки.
Был ли мертв Алей-Бахмет? Казалось, да. Но при внимательном осмотре можно было заметить, что грудь его еще поднималась, хотя еле приметно.
Битва между тем подходила к концу. Ряды татар поредели, а удачное нападение Воротынского привело татарских воинов в смятение. Им казалось, что продолжать бой невозможно, что остается искать спасения только в бегстве.
Панический ужас овладел татарскими воинами, начиная от самого хана и его мурз до последнего конюха, и жалкие остатки гордой татарской рати ударились в постыдное бегство, оставив в добычу победителям и ханское знамя, и пушки, и обоз.
Русские преследовали их по пятам.
Немногим крымцам удалось снова увидеть родные улусы, а из турецких янычар никто не добрался до Константинополя: они все полегли на поле битвы.
VIII. СМЕРТЬ АНДРЕЯ МИХАЙЛОВИЧА
— Ты убил?
— Убил!
Ох, заливаешь!
— Вот те крест!
Такой разговор происходил между Миколкой-выкрестом и одним из холопов князя Ногтева, которому перекрещенец, после окончания боя, хвастал своею победой над татарским витязем.
— А ну, пойдем! Покажь свово супротивника!
— Пойдем! Я к тому и речь вел! Они пошли к полю битвы.
Ужасен был вид побоища! Всюду трупы, обезображенные, облитые кровью… там лежала целая груда искалеченных, брошенных друг на друга тел: это погибшие от огня орудий; тут, ближе к идущим, трупы лежали поодиночке; лица убитых застыли с тем выражением, которое они имели в момент смерти: большинство этих мертвых лиц выражало беспредельную злобу — здесь кипел недавно рукопашный бой.
В этом месте должно было находиться и тело Алея-Бахмета — противника Миколки.
— Во-во! Вон и он самый лежит! — трепещущим от радости голосом возгласил Миколка, указывая своему спутнику на одно из неподвижных тел.
Действительно, холопы князя Ногтева приближались к телу Алея-Бахмета. Широко раскинув могучие руки, лежал бывший князь Бахметов, обратясь своим прекрасным лицом прямо к далекому небу… Странно, но он опять не производил впечатление мертвеца. Правда, его глаза были плотно сомкнуты, лицо бледно, губы сжаты, выражение этого неподвижного лица было так спокойно, что можно было почесть князя спящим. Если бы не груды тел вокруг, ясно напоминавшие о недавней битве, и не запекшаяся полоса крови на бритой макушке головы Андрея Михайловича, то можно было бы усомниться, действительно ли он мертв.
Товарищ Миколки, когда взглянул на лежащего перед ними убитого, с сомнением покачал головой.
— Ой, паря! — молвил он. — Чтой-то как он на мертвеца не походит? А как разодет-то! Вишь, наряд какой раззолоченный… К тому ж и шашка больно хороша! Ух, ладная шашка! — говорил Семен, выбирая из рук Алея шашку и помахивая ею, — а погляди-ка, погляди, Миколка, что у него на шее надето? Вишь, на цепочке! Ведь они, басурмане, крестов не носят, должно быть, ладанка заговоренная какая-нибудь.
Миколка, слыша эти слова, дернул цепочку, и глазам их представилась, действительно, ладанка, но вместе с нею и большой христианский крест, некогда подаренный Андрею Михайловичу Марьей Васильевной.
Миколка и его товарищ даже рты раскрыли от удивления.
— Да как же крест-то Христов на шею евонную попал?
— А уж эфтово не знаю! А только молодец он татарский, знатный, и что лег он теперь носом кверху, так эфто для нас, для русских, благодать. Нишкни! — говорил Миколка, все более и более восхищаясь своей победой над таким врагом. Он даже забыл свою трусость и, вздумав поглумиться над врагом, крепко схватил Алея за нос, произнеся:
— Вот и лежи, и лежи! И чихнуть не смей!
Но тут произошло что-то такое ужасное, что Миколка, заорав от страха во всю глотку, бросился бежать от тела Алея, как сумасшедший.
Оказалось, что предполагаемый мертвец открыл глаза и глядел прямо на них.
Словно с цепи сорвавшись, вбежал Миколка в стан и, обезумевший от ужаса, инстинктивно направился к палатке Данилы Андреевича. Тот как раз выходил из нее.
— Что ты? Ошалел, что ль? — воскликнул Ногтев, когда Миколка набежал прямо на него и чуть не сбил князя с ног.
— Там… Ожил… Я убил, — чуть слышным голосом проговорил он, трясясь от страха.
— Что такое? Где там? Ожил, говоришь. Аль убит?… Ничего не понимаю! — в недоумении произнес князь.
В это время к палатке Данилы Андреевича подлетел и Семен, перепугавшийся не меньше Миколки, несмотря на то, что он не был трусом,
— Стой, стой! — окликнул его князь. — Ты куда? Еще второй! Да что с вами такое? — продолжал Данило Андреевич, когда Семен остановился.
— Открыл… глаза! — выпалил Семен, едва переводя дух.
— Так вы этого-то и испугались? — усмехнулся Данило Андреевич.
— Еще б, княже, не испужаться! Был мертвец мертвецом и вдруг на! глаза открыл! — оправдывался Семен.
— Стало быть, жив был, а покойником только вам показался.
— Оборотень он! Беспременно оборотень! Потому — чуден: сам по виду как есть татарин, а на груди ладанка с крестом… Нешто это где видано, чтобы у басурмана поганого крест надет был? — продолжал Семен, значительно успокоившийся.
Такое сообщение заинтересовало князя.
Пойдем, посмотрим, что, за чудо такое! — сказал он, отходя от палатки и поспешно направляясь к полю недавней битвы.
Семен и Миколка-выкрест не совсем охотно последовали за ним: им далеко не было приятно снова увидать оживленного мертвеца; что это был мертвец — они были уверены!
— Покажите, где ваш покойник, — приказал князь, когда все трое уже находились в середине поля.
— Вон он лежит! — указал Миколка князю на Алея-Бахмета, сам между тем стараясь держаться за спиной Данилы Андреевича.
Ногтев подошел поближе к мнимому мертвецу.
Алей-Бахмет лежал в прежнем положении, только глаза его теперь были широко открыты, и в них виднелась еще не угасшая жизнь.
Данило Андреевич пристально вгляделся в лицо лежавшего перед ним. Тихий крик изумления вырвался из груди Ногтева.
— Да ведь это князь Бахметов! Вот где Бог привел встретиться! — с некоторой грустью проговорил он.
Бахметов, по-видимому, тоже его узнал. Губы его зашевелились: он как будто тщетно пытался что-то сказать.
Данило Андреевич, заметив эту попытку, наклонился к лицу лежавшего и старался прислушаться.
— Княже!.. Прости!.. — расслышал он слова.
— Мне не в чем тебя прощать, Андрей Михайлович! Ты детей моих спас, спасибо тебе! — с волнением проговорил Ногтев.
Выражение радости мелькнуло в глазах смертельно раненого Бахметова.
— Хоть… одно… доброе дело… сделал! Слава Создателю! Но грешен я…, ох, грешен! Покаяться хочется… Священника бы…
— Сейчас священник придет, — сказал Данило Андреевич и, подозвав все еще державшихся в отдалении Семена и Миколку, приказал им сбегать в стан за священником.
Те со всех ног бросились исполнять его приказание.
Между тем Бахметов продолжал шептать: ему, видимо, хотелось облегчить свою душу в этот великий час прощания с жизнью.
Тяжкий я… грешник!.. Изменник… отступник от веры… отцов…
— Бог видит, княже, твое раскаяние! Он простит тебя! — старался утешить его Ногтев.
— А кровь христианскую, которой… я залит не раз бывал…, чем… смою?… О княже! Тяжко… мне!.. И всю жизнь… было тяжко… И лют бывал я потому… что… совесть мучила… Ни дня, ни часа… покоя, — шептал Бахметов, и лицо его приняло скорбное выражение.
Ногтев с непритворною грустью смотрел на умирающего.
— Страшно… умирать, а жить еще… страшнее! О, Боже!.. Прости мне грехи… мои! Ох, покаяться б… поскорей… привел Бог!.. Дождусь ли священника?
