Бурая от зноя земля, потрескавшаяся на солнце, показалась Тентенникову мертвой. Он увидел на пригорке уцелевшую ветряную мельницу и обрадовался ей, — только она напоминала о жизни… Медленно, медленно, словно тоже изнемогая от зноя, двигались ее широкие крылья. Сыплется ли из ковша зерно через корытце, ходит ли верхний жернов на железном веретене? Или пуста мельница, и нет никого возле нее, и скоро сгорит она тоже?
Вдруг показалось ему, что поблизости кто-то стонет. Тентенников остановился, прислушался. Действительно, кто-то стонал неподалеку. На дороге не было никого. Пригибаясь, раздвигая руками низкие кусты, шел вперед Тентенников.
В кустах лежала женщина. Ее руки были широко раскинуты, на разорванной кофте темнело кровяное пятно, и трава подле нее была ржавая от запекшейся крови.
Тентенников подошел к ней, наклонился низко. Глаза женщины были закрыты, губы плотно сжаты: пальцами она захватила бурую сухую траву.
— Ты что? — с невыразимой нежностью спросил Тентенников.
Женщина с трудом приоткрыла глаза, посмотрела на летчика.
— Слышишь меня? — тревожно спросил он.
Женщина не отвечала. Неподвижны были ее глаза, и муть заволакивала их тонкой пеленой.
Он порылся в карманах, нашел индивидуальный перевязочный пакет, дернул за ниточку и медленно развернул бинт.
Но было во взгляде женщины что-то, заставившее его на минуту задержаться. Он еще ниже наклонился над нею и увидел, как чуть приметно дернулось ее тело и вздернулся вверх подбородок, словно она икнула.
— Сейчас, сейчас! — крикнул он просто для того, чтобы чем-то выразить свое горе, — он понял: женщина умирала, и последний ее предсмертный вздох, такой тихий и слабый, принял Тентенников.
Кто была эта женщина? Как и когда она была смертельно ранена? Понимала ли она, теряя сознание, что больше уже не очнется?
Тентенников не любил людей, делившихся с ним своими горестями и печалями, он считал, что нужно быть всегда бодрым, сильным духом, — он убеждал товарищей, что нельзя выставлять напоказ свое страдание. Он уважал Быкова, умевшего переживать неприятности в самом себе, не надеясь на чье-то сочувствие и чье-то дружеское соболезнование. Но как хотелось ему самому теперь поделиться с кем-нибудь только что пережитым горем, как хотелось ему рассказать о смерти неизвестной женщины на заброшенном поле…
Послышался звук, похожий на удар хлыста, донесся горький запах пороха. Ошибиться невозможно: рядом стреляли. Тентенников оглянулся. Он увидел мальчишку в полушубке, с открытой головой, босого, бегущего по полю. За ним бежал немецкий солдат. Не целясь, он из автомата стрелял по мальчишке. Тентенникову почему-то показалось, что судьба мальчишки связана с судьбой только что умершей женщины. Тот русоголовый, босой («и чего он летом в полушубок вырядился?» — с недоумением подумал Тентенников) должен был жить, а за ним охотится толстый фашист в мундире мышиного цвета.
Раздумывать некогда. Толстяк был совсем близко, он бежал наперерез Тентенникову. Встав на колени, Тентенников старательно прицелился и, когда солдат поравнялся с кустами, выстрелил.
Фашист упал, уткнувшись лицом в траву. Тентенников подбежал к нему, выхватил из его рук автомат и бросился вслед за мальчишкой. Он хотел во что бы то ни стало догнать его, расспросить о том, как умудрился верткий босоногий паренек уцелеть в мертвом просторе окрестных полей.
Мальчишка оглянулся, и Тентенников на минуту замедлил бег, — теперь-то, увидев человека в советской военной форме, мальчишка поймет, может быть, что этот человек — негаданно найденный друг, который может спасти его от смерти. Но мальчишка с таким удивлением поглядел на Тентенникова, что старый летчик растерялся.
— Скорее! — крикнул мальчишка, голые пятки его замелькали еще быстрей в примятой траве, и сразу же услышал Тентенников просвистевшую возле самого уха пулю.
Тентенников оглянулся и увидел двух немецких солдат за ним. Как только он остановился, остановились и солдаты.
Тот солдат, который был ближе, замахал рукой и крикнул что-то по-немецки.
— Скорей, — еще раз, не оглядываясь, крикнул мальчишка, и, петляя, как заяц, Тентенников побежал к кустарнику.
И мальчишка тоже хорош… Неужели он не понимает, что пожилому толстому человеку в тяжелых, подбитых железками солдатских сапогах трудней бежать по полю, чем легконогому босому парню?
И все-таки, преодолевая усталость, обливаясь потом, чувствуя, как немеют и ноют колени, он бежал следом, потому что этот мальчишка был единственным человеком в перелеске, которого Тентенников мог назвать другом.
Лес становился гуще, и пули теперь свистели не так часто, как прежде. Мальчишка упал в траву. «Не ранен ли?» — тревожно подумал Тентенников. Нет, все в порядке, жив, быстро кивает русой головой. Тентенников тоже упал в траву и пополз за мальчишкой.
Так ползли они минут десять, не меньше.
— Теперь уже близко! — крикнул мальчишка и сразу исчез, словно провалился сквозь землю.
«Не в ямину ли попал?» — подумал Тентенников, но из травы снова выглянуло уже знакомое курносое лицо, и мальчишка сделал пальцами знак, означавший, должно быть, что беда миновала.
В одно мгновение Тентенников подполз к мальчишке; после такого отчаянного рывка ни одного шага, пожалуй, не удалось бы теперь сделать.
— Прыгай, — крикнул мальчишка.
Тентенников прыгнул в ямину.
— В подпол полезем, — решительно сказал новый друг.
— А где мы? — спросил Тентенников.
— Тут подпол есть, — ответил мальчишка. Говорил он певуче, с характерными для псковского говора речениями, и взгляд у него решительный и даже, пожалуй, задиристый.
— Дома нет, а подпол есть?
— Дом сгорел.
Они проползли по земляному ходу и оказались в каком-то сыром, темном помещении.
— Видишь? — спросил мальчишке.
— Пока ничего не вижу.
— Глаза попривыкнут — увидишь.
Они лежали рядом, и Тентенников, тяжело дыша, не мог больше промолвить ни слова. Одно только радовало его: в подполье было прохладно, казалось, будто окунулось тело в холодную воду.
— Здешний? — спросил мальчишка.
— Издалека.
— А я тутошний.
— Теперь мы оба с тобой тутошние.
— Ты-то куда пробирался?
— В Ленинград.
— Вот ведь как!
— А ты?
— Я и сам не знаю.
— Долго будем сидеть под полом?
— До ночи просидим.
— А потом куда?
— А потом, куда тебе надо, выведу.
— А тебя как зовут?
— Власом.
— А меня — Кузьма Васильевич.
— Ладно, — сказал мальчишка. — Теперь кусовничать надобно. У тебя хлеб-то есть?
— Нету. Я ведь на самолете летел, мне в хлебе надобности не было.
— На самолете? И летел, говоришь? Такой толстый — и на самолете?
— А ты думаешь, толстые не летают? — обиженно спросил летчик.
Глаза Тентенникова постепенно привыкли к полумраку, и он заметил, что в подполье не так уж темно, как ему показалось с первого взгляда.
Влас был разговорчив, в тоне его даже покровительственная усмешка появилась, но как только Тентенников начинал расспрашивать его о том, что произошло в деревне, мальчик замолкал и судорожно дергал плечами. Он старался отогнать от себя какое-то воспоминание, и, почувствовав это, Тентенников уже не задавал больше вопросов. Влас ему понравился. Было мальчишке лет тринадцать, не больше. Крепкий, коренастый, уверенный в своей силе, он теперь, через полчаса после того, как удрал со своим неожиданным спутником от немецких солдат, и виду не показывал, что думает о только что миновавшей опасности.
— Значит, со мной пробираться будешь? — еще раз спросил Тентенников.
— С тобой мне по пути.
— Дорога здесь трудная, фашисты повсюду рыщут, того и гляди, сцапают они нас с тобой…
— Отобьемся, — уверенно сказал Влас.
— Мне-то с автоматом нельзя же идти — сразу поймают…
— Твоя беда — с полгоря, — ответил Влас. — Видишь, как ты обородател. Дён десять пройдет — совсем стариком станешь. Борода-то, гляди, седая…
— И то верно, — с неохотой согласился Тентенников.
— Стало быть, надо тебе переодеться. Тогда никто тебя не признает, даже и тот, кто прежде знавал. Так ведь?
— Так…
— А одежду я тебе соберу…
— Где же ты ее возьмешь?
— Места-то, небось, мне знакомые. Мигом слетаю…
Он собрался было уходить, но вдруг, обернувшись, сказал:
— Только ты, гляди, не уходи. А то мне одному боязно будет…
— Куда же я без тебя уйду! Ты дороги здесь знаешь, а я без тебя пути не найду…
Влас широко улыбнулся и уполз из подвала. А через два часа он вернулся — и не один: с ним шел высокий парень в сером пальто, с автоматом и связкой гранат.
— Ты уж того, не сердись, — извиняясь, сказал Влас. — Одежду я тебе, конечно, принес. А со мной партизан пришел — документы хочет проверить.
