Ознакомительная версия.
Да, я считаю себя достойным этой должности ничуть не менее, а может быть даже и более, чем иные претенденты…
Сегодня у нашего государства как бы два тела: одно — хилое, со слабой головой, лишенной государственного мышления и политической воли, другое — сильное, крепкое, здоровое, но лишенное головы. Наше государство ощущает острую нужду в новых идеях, в живых идеалах и в сильной политической воле, подкрепленной государственным разумом. И оно желает найти такую голову во мне. Если, конечно, я останусь жив, потому что я вижу, как делается все возможное и невозможное для того, чтобы уничтожить меня не только морально, но и физически.
Я вовсе не желаю, чтобы проливалась кровь римских граждан, — ее за последнее время и так было достаточно много пролито. Я хочу, чтобы все совершалось по закону и ради блага нашего государства и нашего народа. Но почему со мной поступают не по закону? Почему все обвинения в мой адрес строятся не на фактах, а на домыслах и на сплетнях? Доколе Цицерон, наш уважаемый консул, будет позволять себе, не имея никаких реальных доказательств моей, как он считает, антигосударственной деятельности, обращаться со мной, как с изгоем, попирая при этом все государственные и человеческие законы?..
Я убедительно прошу сенаторов не верить опрометчиво тем порочащим меня слухам, которые, в результате чьих-то усилий и стараний, распространяются обо мне повсюду… Благодаря этим грязным сплетням, моим недругам уже удалось добиться своего: консул перенес на неделю срок выборов, а я потерпел очередное фиаско, а здесь, в сенате, меня уже все чураются, как прокаженного.
Я еще раз заклинаю вас не верить всей этому вздору, который обо мне измышляют с определенной целью. Я заверяю вас, что моя семья, которую тоже не пощадили злые языки, и все мои предки заслуживают самых добрых слов.
Что же касается моего личного поведения, то ни в ранней моей молодости, ни сейчас не было ничего предосудительного или недостойного, и нравы мои и убеждения не несут ничего злонамеренного. Кощунственно даже предполагать, что мне, патрицию по происхождению, оказавшему, равно, как и мои предки, бесчисленное количество благодеяний по отношению к римскому плебсу, нужна гибель государства, которое якобы спасает пришлый гражданин города Рима Марк Туллий Цицерон…
В рядах сенаторов раздался ропот, гул, постукивание по скамьям.
Послышались выкрики:
— Враг народа!.. Убийца!.. Лицемер!.. Долой!..
— Хорошо, вы еще пожалеете о том, что вы сегодня со мной сделали! — вне себя от бешенства прокричал Катилина. — Вы не желаете верить ни единому моему слову, но охотно верите бреду и околесице, которую несет этот краснобай, желающий сделать себе славу на чужом несчастье. Хорошо же! Я хотел все делать мирно, честно и по закону. Но вы сами побуждаете меня к иным действиям. И коль скоро я окружен тут врагами, толкающими меня факелами своей ненависти в пропасть отчуждения и изоляции, то я потушу этот зажженный вокруг меня пожар под развалинами!..
Катилина сжал руки в кулаки и, развернувшись, быстро зашагал к выходу.
Цицерон сидел все в той же позе, подперев ладонью низко склоненную голову, но тот, кто находился к нему поближе, не мог не заметить, как лицо консула озарилось тихой торжествующей улыбкой…
Глава XII. Post equitem sedet atra cura[20]
Далее события развивались с тем стремительным ускорением, с каким брошенный с большой высоты камень приближается к земле.
Покинув заседание сената под злобные выкрики недругов, Катилина решил, что больше нет смысла оставаться в городе, где его обложили со всех сторон, как охотники обкладывают медведя.
Вечером того же дня он собрал самых близких друзей и рассказал им о том, что на самом деле происходило утром в храме Юпитера Статора, ибо и это событие уже успело обрасти самыми нелепыми, фантастическими домыслами.
Все согласились с тем, что Цицерону удалось сделать все возможное для того, чтобы перекрыть Катилине любые попытки придти к власти законным путем, и что настала пора принять вызов Цицерона и сената. Задачей Катилины было сформировать вместе с Манлием боеспособное войско и подвести его к Риму. Остальные должны были оставаться в городе и ждать его указаний и распоряжений.
У Луция было желание оставить вместо себя молодого, толкового, а главное решительного и смелого Гая Цетега, назначив ближайшими его помощниками Луция Статилия и Публия Капитона. Но Цетег стал сенатором совсем недавно, а Статилий и Капитон были не очень знатного происхождения. Поколебавшись, он оставил за главного Публия Лентула, некогда занимавшего консульскую должность. Правда, несколько лет назад за поведение, не совместимое с общепринятой моралью, Лентул Сура был исключен из сената и теперь исполнял должность претора. Но уже сам факт, что Лентул сидел некогда в курульном кресле, возвышал его над остальными претендентами на место Катилины.
Зная медлительный характер Лентула, а главное — его неумение быстро реагировать на изменение ситуации, Катилина рассчитывал лишь на то, что в его отсутствие в Риме ничего чрезвычайного не успеет случиться.
— Я убедительно прошу, — повторил он несколько раз, закончив свое выступление, — без моего ведома не предпринимать никаких действий, никаких решений! Сегодня мы должны быть бдительными, как никогда…
Той же ночью, быстро собравшись, он попрощался с Ористиллой и ее дочерью и в сопровождении нескольких соратников отбыл в лагерь Манлия.
Всю дорогу его не покидали обида на сенаторов, среди которых было немало его добрых знакомых. Как дети, они попались на уловки Цицерона, заворожившего, загипнотизировавшего их потоком слов, в которых не было ни грана правды, а если и была правда, то в таком оформлении, что тоже становилась ложью. Юлий Цезарь прав: Цицерон нутром чувствует, что безотказно действует на толпу. Ему надо было всех ужаснуть, запугать, деморализовать. Массовая паника не дает человеку возможности думать самому — он становится частью мечущегося стада, испытывает потребность в козле-вожаке. И, уповая на этого вожака как на спасителя, все, даже самые разумные люди, начинают верить ему.
Во время коротких остановок Катилина писал письма бывшим консулам и другим влиятельным лицам и отправлял их в Рим с нарочным. Он писал о том, что в результате ложных обвинений и всевозможных хитросплетений он, Катилина, оказался в полной изоляции и, уступая воле судьбы, удаляется в изгнание. Но не потому, что признает за собой преступные действия или помыслы, а для того лишь, чтобы государство пребывало в покое. И что если сенат не хочет, чтобы события приняли нежелательный оборот, необходимо остановить волну лжи и клеветы, которой окутали возглавляемое им общественное, народное движение в поддержку насущно необходимых реформ…
Своему давнему знакомому Квинту Катулу, который не раз выручал его из беды, Катилина отправил личное письмо с просьбой позаботиться об Ористилле и защитить ее, поскольку сгустившаяся вокруг него атмосфера враждебности и отчуждения может сказаться и на его семье.
«Возмущенный обидами и оскорблениями, отнявшими у меня плоды моей работы и энергии, лишенный возможности занимать подобающее мне высокое положение, — писал он, — я взял на себя, по своему обыкновению, дело общественного значения — защиту угнетенных…
Сегодня ничего не стоящие люди пользуются почетом и уважением, а меня затирают и держат в стороне по ложному подозрению. На этом основании я возымел честные для своего положения надежды сохранить хоть остаток своего достоинства…
Поручаю тебе Ористиллу и вверяю ее твоему покровительству; заклинаю тебя именем твоих детей, защищай ее от несправедливости. Прощай».[21]
Глава XIII. Habemus confitentum reum[22]
Лентул Сура, оставленный после отъезда Катилины за главного, был человеком заурядным и скучным, но, как многие недалекие люди, самого себя считал гораздо выше тех, кто его окружает, кичился своим знатным происхождением и любой свой самый незначительный поступок преподносил как подвиг. Лентул обожал толковать о стратегии и о глобальных проектах, не имевших под собой реальной почвы, но когда речь заходила о принятии конкретного решения, устраивал по любому поводу долгие и бесплодные дискуссии…
Узнав через Курия о последних планах заговорщиков, Цицерон, который имел представление об уровне интеллекта Лентула Суры, решил ускорить события.
Надо было спровоцировать чем-то Суру и его соратников на необдуманные действия. И вскоре такой случай подвернулся.
В конце ноября в Рим прибыли два посла гальского племени аллоброгов, направленные сородичами с целью похлопотать перед сенатом о смягчении налогового бремени. Первым делом ходоки направились к некоему Квинту Фабию Санге, который патронировал в сенате их общину. Они вручили ему свои подарки и обратились с просьбой посодействовать облегчению их положения.
Ознакомительная версия.
