— А где часы?
Оставил на столе. Вот видишь ты, наградили. «Они просто не знают тебя».
А может, он не умер? Приснилось все? Сейчас встану и пойду на работу. Сегодня нужно загипсовать Селезнева...
Нет. Все правда. Умер... Спать, все равно спать... Куда-то проваливаюсь.
Просыпаюсь — уже темные окна. В соседней комнате горит слабый свет. На кровати кто-то сидит...
Кто это?
— Это я, успокойся, я, Бочаров.
— А мне показалось... Простите.
— Молод ты, Никола, горяч. Это хорошо. Не терплю прохладных людей. Нет, не рассказывай, не говори... Все уже рассказали... Не знаю, отчего умер. Только одно: бывает же поразительная непереносимость новокаина... И смерти такие вот... ужасные... бывают у каждого хирурга. Ты должен быть готов к этому... И еще будет, не спастись.
Он говорил тихо, как убаюкивал. Голова была тяжелая, но все ясно воспринималось. И так-то равнодушно... как чужое. Он рассказывал о всяких ужасных случаях. И у него были. Ни в одной профессии не бывает такой очевидной виноватости врача в смерти пациента, как у хирургов, да еще у гинекологов.
— Одна крупная артистка располнела. Для нее это было ужасно... Представляешь, на сцене — толстая Джильда или Татьяна? Кроме того, мужа сменила, очень нужна фигура... Пришли они к Сергею Сергеевичу Юдину. Он любит артистов... «Пожалуйста, можно жир с живота удалить. Незаметный поперечный рубчик в складке кожи» Назначил день — пришла прямо в операционный корпус. Поразговаривал, посмеялся. На стол. Спинномозговая анестезия. Укол сидя. Только ввел иглу — повалилась, вот как у тебя сегодня... И все. Муж внизу ждет известия, цветы уже принес для нее. Сколько Юдин сделал таких анестезий до этого? Тысячи! Причину не нашли... Он уехал на охоту. Всегда уезжает на охоту, когда больные начинают умирать... «Не полосит», — так он называет эти периоды.
— А мне сплошь «не полосит»... Куда же деться?
— Ничего. Ты хорошо работаешь, поверь, я знаю. Я много хирургов вижу. Просто ты вымотался за этот месяц. Нервы сдали. Нужно немножко побольше спать. На часок хотя бы.
Меня стало тошнить. Что-то обеспокоило Аркадия Алексеевича. Зря, конечно.
— Поедем ко мне... у меня переночуешь... И увез к себе. На дрожках, они у крыльца ожидали... Зачем-то промывал мне желудок. Я давился от толстого зонда, не мог проглотить.
И я уснул на его кровати. Спокойно уснул, как праведник.
На следующее утро мы пошли с Бочаровым на вскрытие. Патологоанатом был серьезен и аккуратен. «Да, газовая. На сосудах — артерии и вене — нет следов прокола. Значит, в кровь не попало. Плевра тоже цела. Значит, только повышенная чувствительность к новокаину. Но слишком уж быстро умер...»
* * *
Залкинд заболел, и я временно руковожу обоими отделениями. Приходится заниматься нейрохирургией, с которой я был совершенно незнаком. Аркадий Алексеевич приходит каждый день, смотрит больных и даже оперирует. Я ассистировал ему три раза и теперь тоже «делаю черепа». Все раненые проходят рентген, их смотрит глазник и невропатолог ПЭПа Вайнштейн. Тоже есть свои проблемы, но мне они кажутся намного проще наших — «бедер» и «коленок»... Взгляд на «черепников» другой: повреждение мозга, человек без сознания, умер — значит, такое было тяжелое ранение, можно списать на войну. А у нас: подумаешь, в ногу ранен — почему бы ему умирать? В действительности совсем не так: мозг удивительно устойчивый орган. Даже инфекция не бывает такой злой, как в животе, груди или суставах. Есть, разумеется, менингиты и энцефалиты, но не так уж фатально часто...
Военная нейрохирургия несложна. «Казенная трепанация» — это выкусывание кости вокруг того места, где черепная коробка пробита пулей или осколком, рассечение мозговых оболочек, удаление гематомы; удаление костных осколочков из вещества мозга... и все. Даже за металлическими осколками или пулями не рекомендуется гоняться, они хорошо обрастают соединительной тканью и будто бы не причиняют в будущем беспокойств. В этом я не особенно уверен, но при чем тут я? Знающие люди установили.
Однако трепанация черепа — это операция, делаем ее в операционной, по всем правилам асептики. Помогает Лида Денисенко — отличная сестра. Она старшая здесь.
А в нашем отделении умирают...
Идет март месяц.
Да, у нас электричество и водопровод бесперебойно, да, рентген, да, лаборатория, лечебная гимнастика, физиотерапия. Вши — уже ЧП. Кормят отлично. Истории болезни с дневниками и эпикризом. Все это есть. А кризис нарастает. Поток раненых не только не ослаб, усилился. Хотя фронт, кажется, стоит. Мы работаем планомерно и упорно. Рабочий день покороче февральского — от восьми до полуночи, продуктивность — много выше. Делаем перевязки, операции и гипсуем. Всех гипсуем. Хотя я совсем не в восторге от гипса, от этого чуда военной хирургии...
«Коленки», ранения коленного сустава — вот что мучает нас неимоверно. Установка юдинцев: при появлении гноя вскрыть сустав, наложить гипс — и порядок!
Черта с два! Раненый продолжает лихорадить, худеет, истощается, развивается сепсис. Тяжелейший сепсис через две-четыре недели. Если ногу не успеть ампутирорать — смерть.
— Разве так можно, Аркадий Алексеевич?! Где же хваленый эффект? Нет этого эффекта. Миф!..
Он молчит. Конечно, раненые тяжелые, измученные холодами и бессонными ночами... Но нельзя же так, чтобы только третий ходил на своей ноге!..
Сказал ему, что буду искать свой метод. Он промолчал, он — мой авторитет — ничего не может предложить. Но в отделение к нам перестал ходить. Обиделся. Надеяться не на кого...
* * *
Думаю, неотступно думаю о «коленках». Гнойный процесс в суставе не может остановиться до тех пор, пока есть полость сустава. А она не зарастает, пока инфекция не разрушит хрящи и внутреннюю оболочку. До этого разовьется сепсис. Гипс не может помочь. Нужно удалить полость сустава. Хрящи и оболочки. Так была поставлена задача.
А Бочаров не приходит. Деликатный. Мог бы прийти и выругать меня — по старшинству, по дружбе, наконец... Считаю его не только учителем, но и другом. После того дня...
Я придумал новую операцию — вариант экономной резекции коленного сустава с сохранением связок. Пошел к Гурову в морг и прорепетировал на трупе. 22 марта сделал эту операцию. Может, она совсем не новая — слишком очевидное дело, но мне наплевать на приоритет — лишь бы был толк! Теперь смотрим за этим парнем. Саша Билибин, двадцать четыре года, ранен в конце февраля, рана рассечена, поступил через пять дней, лежал в шине, резвился гнойный артрит. Артротомия, глухой гипс, — никакого толку: сепсис угрожает. Жалко парня... Можно еще, ампутировать и спасти... Не хочет. То есть не отказывается, но очень уж просит. Предложил попробовать новую операцию. «Надеюсь, но не уверен». Они мне верят — эти ребята, хотя — за что бы? «Да, давайте, Николай Михайлович! — Вдруг поможет, а? Очень жалко ногу...» Если этот Сашка помрет, уйду из госпиталя. Куда угодно. Уйду в медсанбат или в полк.
Аркадий Алексеевич пришел через два дня после операции. Сашка Билибин уже явно не умирает от операции, но температура высокая, радоваться совсем рано. Конечно, я рассказал все, что было за те две недели его отсутствия. Он был смущен, и, я чувствую, хотелось ему меня отругать и запретить... Но тем-то он и прелесть, что выше этих чувств. Выше! Поэтому мы все пошли в палату, он осмотрел Сашку, потом вернулись, снова перетрясли все цифры по «коленкам», он сидел, теребил бородку и кокетливо поднимал свои выпуклые глаза на Лиду... Потом сказал:
— Ну, что же... Продолжайте.
Кончился март.
Сашка еще продолжает температурить, гипс сильно промок, но состояние — «тьфу-тьфу» — вполне удовлетворительное. Ест хорошо — это главное.
Сделал еще девять таких резекций. При одной из них стоял Бочаров — и все одобрил.
Я уже торжествовал — проблема колена решена! Но вот, пожалуйста: смерть. Прооперировали очень слабого, и он умер в первую ночь. Не перенес. Значит, для таких тяжело. Только ампутация может спасти.
А над старыми, загипсованными ранеными сепсис висит страшной угрозой, Бочаров говорит, потому что тяжелые раненые, нетранспортабельные. Но я уже разуверился... Все лихорадят на грани сепсиса, а о том, чтобы ходили, как в кино Юдин показывал, не может быть и речи... А лечим и ухаживаем теперь хорошо. Даже на улицу выносим, на солнышко.
Ранения голени и плеча в глухом гипсе — дело другое, но они, возможно, и другими методами лечились бы хорошо. Бесконечно спорим с Аркадием Алексеевичем на эту тему. Раз нет уверенности — перекладываем гипсовые повязки, вырезаем окна, ревизируем раны...
Основная работа лежит на Иване Ивановиче Игумнове, главном гипсовальщике и главном санитаре. Золотой человек!
Глава восьмая. ЛЕТО И ОСЕНЬ 42-ГО. КАЛУГА.
Мы остановились на отдых. Пришел приказ эвакуировать всех транспортабельных и не загружать госпиталь. Что это означает, никто не знает. Думаем, наступление. За несколько дней отправили почти всю свою старую гвардию. У нас есть успехи — выздоравливающие после резекций суставов. Сашка уже ходит, а другие хоть еще лихорадят, но невысоко — гноя мало, аппетит хороший. Вполне «надежные» ребята.
