— Береги себя, батюшка! — жалостно сказал ему Сидор.
— Ну вот, старый! Что я — младенец, что ли?…
Брыков вышел и направился прямо к Зимнему дворцу. Он уже знал, что Грузинов живет там, при царе, хотя и не имел понятия, как добраться до него.
"Ну да серебро все замки отпирает", — подумал он и с решительностью вышел на площадь Зимнего дворца.
Здание дворца поразило его. На огромной площади прекрасное здание возвышалось сказочным исполином, сверкая на солнце рядом оконных стекол. В здание вели несколько подъездов, но Брыков благоразумно сообразил, что ему надо искать дороги где-нибудь с заднего крыльца, а не с парадных подъездов, и потому обошел весь дворец и вышел на набережную.
Час был обеденный, и движение по набережной было незначительно. Брыков увидел в здании дворца маленькие двери, близ которых стоял бритый лакей в парике и ливрее. Семен Павлович решительно подошел к нему и заговорил, давая ему рубль:
— Скажи, милый человек, как я могу повидать полковника Грузинова?
Лакей, сначала презрительно покосившийся на Брыкова, при виде рубля (огромной суммы) сразу изменил свое обращение и вытянулся в струнку.
— Они тут-с пребывают, и коли ежели не при государе, то завсегда их видеть можно.
— А теперь они при государе?
— Никак нет. Их величества изволили на стройку уехать.
— Так ты, может, проведешь меня? — сказал Брыков и дал ему второй рубль.
Лакей совершенно был куплен; его лицо выразило полную готовность.
— Пожалуйте! — тотчас же сказал он и услужливо распахнул дверь.
Брыков вошел и снял свою шинель. Два лакея, сидевшие на конике, тотчас встали и с изумлением смотрели на смелого посетителя.
— Сюда пожалуйте! — И лакей стал взбираться по широкой винтовой лестнице.
Они вошли в огромный зал, затем прошли ряд небольших комнат, и лакей, пошептавшись с другим лакеем, сдал Брыкова, сказав:
— Он доложит, а вы подождать извольте!
Семен Павлович остался в небольшой круглой комнате; посредине ее стоял круглый стол, вокруг него чопорные кресла, а вдоль стен, увешанных картинками, чинно стояли золоченые стулья. Брыков с замиранием сердца стал дожидаться. Прошло минут пятнадцать, потом в высокой комнате гулко раздались шаги, и Брыков едва успел повернуться, как увидел Грузинова.
Тот сразу узнал его, и его красивое лицо осветилось улыбкой.
— А, дорожный товарищ! — весело сказал он. — Крепостной музыкант! Ну, с чем пожаловали?
Брыков смущенно поклонился и, прежде чем начать говорить, невольно покосился на недвижно стоявшего у дверей лакея.
Грузинов заметил этот взгляд, радушно кивнул своему гостю головой, сказал: "Пройдемте ко мне!" — и пошел из зала.
Они прошли несколько комнат и очутились в небольшом рабочем кабинете, убранном с совершенною простотой.
— Здесь я отдыхаю, — сказал Грузинов, — садитесь и говорите, а я ходить буду!
Он стал ходить по комнате большими шагами, но тотчас остановился, едва Брыков, начав свой рассказ, сказал:
— Я прежде всего должен извиниться в обмане.
— Что вы не крепостной и не музыкант? — быстро перебил его Грузинов.
— Да! Я — Брыков, бывший офицер Нижегородского драгунского полка, которого государь вычеркнул из списков за смертью! — И Семен Павлович рассказал все: и о своей невесте, и о брате, и попытке отравления, о ложном известии о смерти, о резолюции государя и полном разорении.
Грузинов стоял перед ним, и по лицу было видно, как искренне он сочувствовал Брыкову.
— Удивительное приключение! — задумчиво сказал он. — Невероятное!
Брыков встал со стула.
— Я слышал о нашем значении при государе. Молю вас, примите во мне участие, замолвите свое слово!
Грузинов остановил его движением руки и покачал головой.
— Годом раньше это было, — сказал он с горькой усмешкой, — а теперь я недалек от опалы. Под меня подкапывается всякий… — Он опустил голову, но потом быстро поднял ее и с ободряющей улыбкой взглянул на Брыкова. — Но я вам все-таки помогу! Я извещу вас, когда и как просить самого царя. Это — все, что я могу. А пока вам надо сходить к графу Кутайсову. Это прекрасный человек, а я скажу ему о вас.
Брыков поклонился.
— Дело в том, что по виду крепостного вам жить нельзя. Чулков живо узнает правду, и тогда вы пропали. Надо предупредить его! Вы пойдете к Кутайсову, он направит вас к Палену — и все уладится. К графу идите завтра же, прямо на дом. Он здесь живет. Идите утром, часов в десять!..
— Чем я отблагодарю вас! — с жаром сказал Брыков, горячо пожимая руку Грузинова.
— Э, полноте! Оставьте адрес, чтобы я мог оповестить вас!
Брыков написал свой адрес и радостный направился домой.
Переходя площадь, он увидел государя. Последний ехал верхом, жадно высасывая сок апельсина. Рядом с ним ехал Пален, немного позади адъютант Лопухин.
"И в руках этого человека моя жизнь, имущество и любовь", — подумал Брыков, быстро преклоняя свои колени.
Он вернулся домой. Сидор встретил его и сказал:
— Опять был этот квартальный и опять я ему рубль дал.
— Почему?
— Ждать хотел, а потом меня в часть вести.
— Но за что же?
— А просто ваши рубли приглянулись, — сказал Иван, — им покажи только! Кушать прикажете?
— Давай!
Брыков сел есть и за едой стал расспрашивать Ивана о Башилове.
— Чего! — говорил Иван. — Господин самый хороший! Кабы у нас деньги были. А то надеть нечего. Ведь как заведутся какие, сейчас в карты, а начальство — на гауптвахту! Так и живет: месяц дома, месяц там!
Брыков улыбнулся.
— А сходить к нему можно?
— Отчего нельзя? У Адмиралтейства они завсегда сидят. К ним пущают!
— Завтра же к нему схожу, — сказал Брыков.
Он лег спать, а проснувшись, сел писать письмо. Он писал Ермолину о своих делах: о дороге, встрече с Грузиновым, о своих двух днях в столице и о начале хлопот. Потом он стал писать Маше, моля ее о терпении и описывая свою любовь. Ее образ вставал у него перед глазами как живой. Ему сделалось невыносимо грустно. В пустой комнате было неприятно, оплывшая свеча горела трепетным светом, за перегородкой мирно храпели денщик и Сидор.
— Брат, брат! Что я тебе сделал? — с укором произнес Брыков, и у него невольно выступили на глазах слезы.
Едва Семен Павлович проснулся на другой день, как Сидор тотчас сказал ему:
— Аспид-то этот уже тут!
— Какой аспид?
— А квартальный! "Хочу, — говорит, — на этого крепостного поглядеть".
Брыков нахмурился, но тотчас же вспомнил, сколько неприятностей может сделать ему этот квартальный, и, быстро одевшись, вышел на другую половину избы.
Квартальный, в коротеньком мундире с невероятно высоким воротником, в ботфортах и кожаной треуголке, маленький, толстый, с заплывшим лицом, сидел развалившись на лавке и говорил денщику Ивану:
— Кабы твой барин был не военный, а, так сказать, по примеру прочих, так мы за этот самый картеж из него веревку свили бы, потому что…
Но тут вошел Брыков, и квартальный оборвал свою речь. В Семене Павловиче сразу чувствовался барин, и квартальный быстро поднялся, увидев его, но потом вспомнил, что перед ним крепостной, и обозлился.
— Ты это что же! — закричал он. — Порядков не знаешь? Приехал, да вместо того, чтобы в квартал явиться, нас ходить заставляешь? А? Что за птица?
Брыков вспыхнул и забылся при виде такой наглости.
— Хам! — закричал он. — Да я тебя велю плетьми отстегать! С кем ты говоришь?
Квартальный отшатнулся и вытянулся в струнку.
— Я, ваше бла… го… — начал он и тотчас одумался. По его жирному лицу скользнула лукавая усмешка, он вдруг принял небрежную позу и заговорил: — Эге-ге! Что-то удивительно нынче крепостные говорят! Совсем будто и господа!
Брыков изменился в лице, а Сидор хлопотливо заговорил:
— Ну что, ваше благородие, еще выдумали! Он — известный музыкант, у барина в почете, вот и избаловался!
— Ты мне глаз не отводи! — сказал, ухмыляясь, квартальный. — Знаем мы эти побасенки! Идем-ка лучше, музыкант, в квартал. Там дознаемся, каков ты есть крепостной.
Семен Павлович обмер, но быстро нашелся:
— Я не могу сейчас идти с тобой, потому что зван утром к графу Кутайсову, а после…
При имени всесильного графа у квартального опять изменилось лицо. Он совершенно ополоумел, носом чуя, что здесь есть что-то неладное.
— Барина нашего просили его сюда ради музыки прислать, — слова поспешил сказать Сидор, подмигивая Брыкову.
Квартальный смущенно почесал затылок.
— Ишь ведь! — задумчиво пробормотал он. Брыков воспользовался его нерешительностью.
— Ну, мне с тобой некогда разговоры вести, — резко сказал он, — на тебе! Выпей за мое здоровье, да и убирайся! — И, сунув квартальному три рубля, он вернулся в горницу.
