И бесстрашная девчонка из кордебалета не даст, девчонка сгинула безвозвратно — эту горькую весть принес запыхавшийся Крюгель; ефрейтор блестяще выполнил все возложенные на него боевые задачи, объездил и обегал за двое суток половину столицы, стращая все учреждения и ведомства нашивками, лентами, знаками, крестами и везде разыскивая — срочно, ибо поезд на фронт уходит вот-вот! — следы однополчанина (бывшего официанта «Адлона») и подружки того. В стремлении поскорее отвязаться от настырного инвалида чиновники быстренько наводили справки, затем инвалид с необычайной прытью пускался по адресам и наконец-то доставил ушам Ростова неприятную новость: официант (Генрих Шульце) «скончался от тяжелых ранений на руках боевых друзей» — так официально значилось в скорбном извещении, полученном сестрой его. Она же развеяла последние надежды Ростова, сказав, что Рената Уодль убита при бомбежке всего три месяца назад и подтвердить это может двоюродная сестра ее, найти которую особых трудов не составляет…
Под Рождество в декабре позапрошлого года Ростов был в Гамбурге, пригласили кое-кого из артистов и художников, неболтливых соседей, нарядили елку, кто-то принес прекрасные пластинки с музыкой и песнями 20-х годов, потом погас свет, весь квартал погрузился в темноту, англичане не бездействовали, били по уязвимым точкам громадного города, радиола смолкла, но елка не гасла, Ростов привез с собою аккумулятор, а патефон ждал своего часа, веселье продолжалось; Ростов вышел на промерзший балкон, перед ним лежала часть города, которую в тот час англичане не бомбили, — черное пространство, освещаемое всполохами далеких взрывов; вдруг будто с неба полилась довоенная музыка, Ростов внезапно ощутил себя единственным живым человеком в Германии, и такая тоска набухала в нем, грозя разорвать тело, такое ощущение собственного бессилия и никчемности всего; руины святого для него города лежали перед ним, святого, потому что рядом Аннелора, чуть подальше во времени Габриелла и совсем уж в глубине эпохи, дочку пастора перескочив, в полном безвременье — пароход из Лондона, узкий трап, по которому сходит он, одной рукой держась за отца, другой — за юбку черной няньки, вскормившей его после смерти матери…
Тоска смертная, безысходность — это-то и вспомнилось, ощутилось, когда услышал и переварил новости от Крюгеля, хотя чтo ему официант, с Цоссеном никак не связанный, а вот Рената Уодль останется живой, пока он не получит более точного подтверждения ее гибели… И если сгинула девчонка, если сгорела в топке этой войны, то пол-Германии объехал он зря, зачем ему теперь Берлин, пора уносить ноги. Ефрейтор, гонец с дурными новостями, ретиво поджаривал на спиртовке яичницу, ловко откупорил бутылку коньяка, деловито спросил, что делать ему, и ясного ответа не получил, Ростову надо было лично убедиться в гибели артисточки. Впервые в жизни помолился, попросив несуществующего Бога сохранить для него лично Ренату Уодль; вечером же пустился в опасный вояж; «майбах» рывками передвигался по темной Курфюрстендамм, Ростов всматривался в одинокие фигуры проституток, остановил машину наконец почти в центре Александерплац. Рядом — полицай-президиум Берлина, ни огонька из окон; в историческом очаге разврата соблюдались кое-какие приличия, проститутки носили почти прозрачные юбки, к домам не приближались, ждали клиентов на середине площади; время от времени руки их подносили к коленкам фонарики разных цветов, включали их, освещая тощие или вполне мясистые ляжки; фонарики были чем-то вроде «мужчина, не хотите ли позабавиться с той, которая доставит вам почти фронтовые удовольствия?» Или значительно короче: «Парень, тебе ведь не жалко ста марок за неземное блаженство?» Голубой огонек вспыхнул неподалеку, нужный человек обозначил себя — по приметам, сообщенным Крюгелем. Ростов подъехал поближе, дождался повторения, распахнул дверцу, окликнул, проститутка быстрехонько забралась вовнутрь, села рядом с ним, поспешно попудрила носик. Глянула назад: «Вы хотите здесь?» Ростов угостил ее коньяком из фляжки, дал пожевать шоколада, положил руку на плечо.
— Места не хватит.
— Ну почему же? Вполне. Я покажу как. Не впервые.
— Ты меня не поняла. Мы, фронтовые, можем только сразу с двумя.
Проститутка ахнула. Потом поаплодировала: «Надо ж!..» Предложила:
— А я смогу за двоих?
— Сомневаюсь… У тебя же есть напарница, Рената Уодль, найти ее сможешь?
На проститутку свалилось так много новостей, что освоить их было невозможно.
— Это она-то — напарница? Ну сучка, так притворяться… Да вы не путаете? Она ведь из чистюль.
— Исключено. У нее еще в сутенерах ходил Шульце.
— Она, точно… Да нет ее, погибла. Сама хоронила, соседка по дому все-таки, водили на опознание перед увозом на кладбище… И хахаля ее убили, извещение было… Так как — приступим?
— Спасибо, голубой ангел, — хмыкнул Ростов. — Завтра найду кого-нибудь с красным подсветом, соединю вас и… Жди! На тебе на пирожки.
Дал ей 100 марок. Отъехал, оглянулся: вспыхнул голубой огонек, ноги девки от войны не пострадали, упитанные и крепкие. Забавная особа, рослая, чем-то напоминает Марлен Дитрих, не мешало бы задержаться, презервативами проститутки обеспечены, никаких преград никто никогда не поставит перед развратом, никакие концлагеря не ослабят вечно живые страсти, которыми надо воспользоваться. Надо бы, но… Крюгель и сам он разворошили опасную кучу, слишком много расспросов о человеке из ресторана «Адлон» и его подружке, неизвестно до сих пор, что выдавлено из «Скандинава», погоня может идти по всем направлениям, охватывать все места, где искались якобы те, кто видел Аннелору на носилках в ту самую ночь, когда бомба развалила дом на Густавштрассе. И чтоб уж погоня шла по ложному следу, ищейкам порою бросались куски мяса, те ими полакомятся и отойдут ни с чем. И теперь надо выронить аппетитный кусочек, нужна, короче, женщина, более того, абсолютно надежная — по гестаповским меркам — женщина-наци, еще лучше девушка-наци, в патриотическую головку которой надо всадить несколько абсолютно нейтральных фамилий и адресов, и на этой нацисточке завершить поиски. Все кончено, связи нет и не будет, мир и покой тебе на том свете, дорогая Рената, так и не удалось тебе доложить рязанским «господам-товарищам» о том, что завтра, то есть 15 июля, друг Клаус укокошит Адольфа Гитлера и начнется Новая Германия, в которой ему, Гёцу фон Ростову, места уже не найдется и не может найтись, потому что метроном отсчитывает ему и Клаусу одни и те же секунды; в лучшем случае отсидит свое в лагере для военнопленных, поставит скромный памятник Аннелоре, найдет место захоронения Ренаты Уодль и убудет в Южную Африку, повторив путь отца, соблазнив там сошедшую на берег туристку с пылающего огнями теплохода, восстановив тем самым исходное; дети появятся и никогда не заразятся нацизмом, потому что когда наперегонки бегаешь с негритятами, мысль о расовой чистоте как-то не прививается.
До Южной Африки еще далеко, Гитлера убьют завтра, и что последует за убийством, даже если оно сорвется, Ростов знал много лучше всего штаба заговорщиков, он, полковник Гёц фон Ростов, владел тайной, которую нельзя высказать, и обладание этой тайной подводило к решению: да провалитесь вы все к черту, да пропадите вы, олухи, послушные дудке крысолова! Главное на эти сутки 15 июля — себя сохранить, хотя бы для памяти о Ренате Уодль и сбежавшей с теплохода стюардессе, да и Рязань становится все притягательнее… Сам этот день, 15 июля, навлечет на Берлин столько бед и треволнений, что впору бежать сейчас из города, домчаться на машине до Кельна, набить морду инвалиду, который отказал ему в пиве, позволить полевой жандармерии задержать себя, чтоб уж алиби было убедительным, потому что почти одновременно с началом совещания у Гитлера, то есть сразу после полудня, штаб армии резерва объявит о вступлении в силу действий, предусмотренных планом «Валькирия», и воинские подразделения, подчиненные Штауффенбергу, окружат правительственные здания и кварталы Берлина, будто в стране начались массовые беспорядки, вызванные бунтами иностранных рабочих. План абсолютно законный, Гитлером утвержденный, и сразу после гибели фюрера власть в Берлине захватит верхушка генералитета, объявит себя носителем и выразителем германского суверенитета и воли немецкого народа, попытается вступить в переговоры с Востоком и Западом, получит неизменное, жесткое условие безоговорочной капитуляции и приступит к тому, что много лучше их сделал бы Гитлер, в которого верят почти все. Но в том-то для него, Ростова, беда, что убьют или не убьют фюрера, сработает ли «Валькирия» или с треском провалится («Еще как провалится!»), аресты неизбежны, и подвалы на Принц-Альбрехтштрассе раздуются от наплыва арестованных, хватать будут всех и у всех спрашивать одно и то же: «Где ты был и что делал 15 июля сего года?» Но раз в Кельн не сбежишь, времени уже нет, да и с Крюгелем надо распрощаться, то на завтра, на 15 июля, следует организовать подтвержденное свидетелями время и место, в котором он, Ростов, находился с абсолютно преданным фюреру человеком, причем нейтральным, ни к власти не причастным, ни к тем, кто на эту власть зарится. Он должен быть найден, этот человек, сегодня же, поздним вечером 14 июля или утром 15 июля, до и после 11.00 того же исторического для Германии дня, когда дурачки- заговорщики попытаются взять власть в Берлине.
