Федосья молчала.
«Молодец девочка», — успел подумать атаман и опять потерял сознание.
— Вы убили его уже, — хмуро сказала Федосья, уткнувшись лицом в землю. «Вон, — она показала рукой, — там он лежит».
— Врешь, — протянул Карача. «Врешь, русская. Как мы сюда ехали, так мои воины с вашими разговаривали. Ваши воины и рассказали, что атаман Кольцо в Сибирь молодую жену привез». Он достал кинжал и наклонился над Кольцом: «Вот сейчас и проверим». Карача усмехнулся, и, положив руку Ивана на землю, одним движением отрубил большой палец.
— Нет! — отчаянно закричала Федосья. «Нет, не надо!»
— А вот и вода не понадобилась, — ласково сказал Карача, глядя в помутневшие от боли, открывшиеся глаза Кольца. «Сейчас Иван нам расскажет, где Ермак».
— Разденьте ее, — кивнул он на Федосью. Воины стали стягивать с пинающейся, отчаянно кричащей девушки рубашку.
«Господи, — подумал Кольцо, — ну только б не заметили. Там и не видно пока ничего. Коли узнают — не пощадят ведь».
— Я прошу вас, — заплакала Федосья. «Не трогайте меня, я дитя ношу». Она встала на колени.
В свете факелов ее глаза казались двумя бездонными, наполненными сиянием колодцами.
— Атаманово дитя значит, — Карача усмехнулся. «Давно я хотел посмотреть, как оно выглядит.
Вот сейчас живот тебе распорю, и отродье его сапогами топтать буду».
Кольцо почувствовал, как на щеку сползает единая, быстрая слеза, и проговорил: «Оставь ее. Я скажу, где Ермак».
— Ах, вот как ты заговорил, — наклонился к нему Карача. «Смелый атаман, — визирь выругался.
«То тебе не детей грудных резать, Иван. Где же он?»
— На запад пошел, — стиснув зубы, сказал Кольцо. «Там сила наша большая идет, из-за гор, Ермак встречать их поехал».
— Ну-ну, — Карача прошелся вокруг него и обернулся к одному из воинов: «Следы проверили?»
— Да, на запад ведут, — ответил тот.
«Молодец Ермак Тимофеевич, — подумал Кольцо, — все сделал так, как мы говорили. Теперь надо их увести отсюда, хоша у атамана и бойцов много, но все равно — незачем ему рисковать».
— Сколько народу сюда идет? — резко спросил Карача.
— Тысячи, — Кольцо устало закрыл глаза. Обрубок пальца все еще болел — резкая, острая, пульсирующая боль.
— Уведите ее, — Карача показал на Федосью. «Свяжите ее, как следует, и в возок киньте».
Девушка вдруг вырвалась, и, оттолкнув Карачу, встала на колени рядом с мужем. «Ваня, — всхлипнула она.
— Не надо, — Кольцо улыбнулся, — слабо. «Дитя сохрани, — шепнул он. «Все, прощай, Федосеюшка».
— Ваня, — она плакала и крупные, горячие слезы падали ему на лицо. Кольцо увидел, как ее, толкая, отводят к возкам и внезапно вспомнил, как ударил жену — ни за что.
— Ну что я за дурак был», — горько подумал он, а потом над ним раздался холодный голос визиря: «Кончаем с ним и уходим, мне надо Кучуму доложить о русском войске».
Она лежала и беспрестанно, не останавливаясь, терла друг о друга запястья, скрученные за спиной грубой веревкой из конского волоса. Федосья почувствовала, как горит нежная кожа, и, закусив губу от боли, подумала: «Если я выпрыгну, сразу заметят. Надо до привала освободиться, там они есть будут, пить, тихо в степь уйду, и не увидят меня. Даже и без лошади можно, Тобол мы пересекли, он за спиной, на закат буду идти, и Ермака Тимофеевича встречу. Наверное.
А если не встречу? Вона, матушка со мной в перевязи через Большой Камень шла, и я тако же — тут он невысокий, не страшно. Доберусь до Волги, а там и до Москвы".
Возок, дернувшись, остановился, полог откинули, и Федосья, едва успев свернуться под тряпками, услышала голос Карачи: «Ну что, русская, я воды тебе принес!». Она почувствовала на лице ледяные капли, и жадно облизала губы.
Карача стоял над ней, снимая халат.
— Нет! — забормотала Федосья. «Нет, не надо!».
— Как это не надо? — удивился визирь, и, нагнувшись, посмотрел ей за спину. «Веревки снять хочешь?» — усмехнулся он. «Так не получится у тебя», — он еще крепче стянул ей руки арканом, и быстро развязал ноги.
— Вот что, русская, — спокойно сказал визирь, ставя ее на колени, — ты, если хоть дернешься, я тебя воинам своим отдам. Их тут более двух сотен, как раз до ханского становища тебя им хватит. А потом в реке утопят. Ну, рот открывай!
— Куда вы меня везете? — спросила Федосья, пытаясь отвернуться, сжав губы. Карача ударил ее сначала по одной щеке, а потом — по второй. Голова загудела от боли.
— Хану Кучуму, — сказал он, раздвигая толстыми, грязными пальцами ее губы. «Он решит, что с тобой делать».
Федосья почувствовала, что ее сейчас вырвет.
— А ну тихо! — прикрикнул Карача, намотав на руку ее косу. «Вот, хорошо, теперь ложись».
Она легла, и Карача, задрав ее рубашку выше пояса, усмехнулся: «Вот и попробуем, что там атаман-то пробовал».
Федосья уставилась в холщовую стену возка, за которой были смутно видны очертания устроившихся на привал татар, и молча, закусив губу, стала ждать.
— Буду с тобой лежать, пока едем, — Карача, одеваясь, поковырялся в зубах. «С ханом тоже ляжешь, конечно, ежели захочет он. А потом на юг тебя продадим, в Бухару, когда родишь».
Он сплюнул на пол, и, связав Федосье ноги, — крепко, — выпрыгнул из возка. Она лежала, пытаясь разнять липкие, испачканные бедра, чувствуя, как горят щеки, пытаясь не плакать.
— Что-то нет никого, — Ермак взглянул на степь, что простиралась на восток, к Тоболу. Дружина остановилась на вершине небольшого холма.
— Вон, кострища, — показал Волк. «Там мы стояли».
— Зоркий ты, — присвистнул Ермак. «Ну, поехали, — он махнул рукой всадникам.
— Атаман, — внезапно сказал Михайло. «Там есть кто-то, слышите?».
Ермак застыл. С берега Тобола доносился низкий, слабый, протяжный стон.
— Ручницу возьми, — кивнул он Волку. «Здесь нас ждите», — велел Ермак дружине, и пришпорил коня.
Волк спешился и встал рядом с Ермаком, увидев, как чуть-чуть, — совсем немного, — дергается щека атамана.
— Дай ручницу, — протянул тот ладонь.
— Ермак Тимофеевич! — Волк в ужасе отступил. «Он жив же еще! Ползет!».
Ермак присел и поднял лицо человека — окровавленное, с выколотыми глазами, отрезанным носом. Позвоночник был перебит и человек полз на руках — с отрубленными пальцами. Ноги бессильно волочились сзади.
— На спину кладут доску, — тихо, медленно сказал Ермак, — и потом всадники по ней проезжают — человек с полста. Дай ручницу, Михайло.
— Я сам, — внезапно сказал юноша.
Ермак кивнул. Волк, перекрестившись, прошептал: «Простите, Иван Иванович», — и, вложив дуло ручницы в ухо человеку, — выстрелил.
— Сейчас похороним, — тяжело сказал Ермак, глядя на мертвое тело Кольца, — и обратно на север будем поворачивать. Тут, — он повел рукой в сторону холма, — место красивое, Ивану хорошо лежать будет.
— А как же Федосья Петровна? — Волк опустил глаза и увидел брызги у себя на сапогах — кровь уже засыхала.
— Нет ее более, — устало вздохнул Ермак. «И не проси меня воинов на восток отправлять, Михайло — я бы и за Иваном их не отправил, хоша он друг мне был и рука правая. Не можем мы людей терять, и так, — атаман повел рукой в сторону кострищ, — тут с полста погибли.
Если б не Иван, вечная ему память, — так и вся бы дружина полегла. А нам Сибирь завоевывать надо».
Михайло снял с себя кафтан и сказал: «Ежели вы мне поможете, Ермак Тимофеевич, то мы его быстро донесем, до холма».
Волк внезапно обернулся, посмотрев на степь за Тоболом, и почувствовал, как на глаза его навернулись злые слезы.
— Сие только начало, Михайло, — вздохнул Ермак, положив ему руку на плечо.
Федосья сидела, опустив голову в колени, чувствуя, как горят связанные за спиной руки, как затекли щиколотки, стянутые арканом.
Карача просунул голову в возок, и сказал, ухмыляясь: «Ну вот, русская, и стан хана Кучума.
Сейчас помоем тебя, и поведем к нему. Может, он решит прямо сейчас брюхо тебе вспороть, — так я это сам сделаю, уж больно мне хочется семя атаманово истребить».
Он больно рванул ее за волосы и расхохотался: «Ноги сейчас развяжу тебе, сама пойдешь!».
Девушка еле встала, цепляясь рукой за деревянную стойку возка. «Прыгай», — велел Карача, подтолкнув ее.
Федосья ощутила, как дрожат колени, и, спрыгнув, услышала смех.
Воины Карачи, собравшиеся вокруг возка, показывали на нее пальцем.
— Что они говорят? — чуть не плача, спросила Федосья.
— Что от тебя воняет, как от кучи лошадиного дерьма, — издевательски ответил визирь, и, толкнув Федосью лицом в грязь, ударил ее сапогом пониже спины.
Карача разорвал руками едва обжаренные бараньи ребра и ухмыльнулся: «Ну вот, связали мы его, положили лицом вниз, и по спине его я воинов пустил, на конях. Ну, потом пальцы отрубил, глаза выколол и пустил ползать. Как уезжали мы, так он стонал еще, убить его просил, а потом затих».
