— Не тревожься понапрасну, мама, — ласково сказал Том, вставая. — Пэдди Кеван ничего не может нам сделать.
Салли не очень была в этом уверена. Том хороший мальчик, подумала она, положительный и стойкий, но не такой проницательный, как Дик.
Когда Моррис вернулся домой с поминок, на которые его неожиданно зазвали, столковаться с ним оказалось несколько труднее. Он был в прескверном расположении духа, потому что отчаялся получить плату за похороны или хотя бы за гроб. Вдова выла у него на плече, рассказывал он Салли, и взывала к нему при всех присутствующих:
«Какой же гроб вы соорудили для моего покойничка, мистер Гауг! Уж не знаю, как и благодарить вас за такую вашу доброту. Старик-то мой всегда говорил: «Мэгги, смотри, когда я загнусь, пусть мой старый друг Морри Гауг похлопочет обо мне в последний раз. Это не такой человек, чтобы содрать с тебя за дроги или за несколько досок, которыми он прикроет мои старые кости, или за карету, чтобы проводить старинного приятеля на кладбище». И до чего ж это умилительно — спаси вас господь! — как вы, старожилы, не забываете друг друга! Да что уж там, если бы не вы, мистер Гауг, так просто и не знаю, где бы я взяла денег похоронить моего старика. Ведь все эти обдиралы из нового похоронного бюро рады случаю набить себе карман за счет убитых горем вдов и несчастных сирот!»
Нелепо было бы объяснять захмелевшей старухе и всякому сброду, нализавшемуся за ее счет на поминках, что Мэт Уодлтон никогда не был его приятелем и вообще не имеет никакого отношения к первой партии старателей, притащившихся в Кулгарди на своих на двоих.
Салли оставалось только посмеяться над рассказом Морриса, ведь потери в таком деле неизбежны, — утешала она его. Она налила ему чая, и когда он немножко отошел и перестал сокрушаться из-за того, что ему пришлось похоронить старика Уодлтона за свой счет, рассказала, какая у нее была стычка с Пэдди Кеваном.
— Я объявила Пэдди, — сказала в заключение Салли, — что не позволю ему превращать наш дом в склад краденого золота.
— Чушь! — раздраженно возразил Моррис. — Ничего подобного он не делает. Если и принесет иногда кусок золота, так тут же его и сплавит. Передаст Маритане, и та отвезет на установку в заросли. Даже если у него найдут золото, ты-то здесь при чем?
— Не в этом дело, — решительно продолжала Салли. — Я не хочу, чтобы мой дом попал в облаву. Не желаю я ничем рисковать и очень прошу тебя, Моррис, прими это к сведению и не связывайся с Пэдди Кеваном.
Моррис, должно быть, немножко выпил на поминках, чтобы хоть этим вознаградить себя за неудачу, подумала Салли. Лицо у него раскраснелось.
— Нельзя ли не командовать, моя дорогая, — сердито сказал он.
— Если ты выполнял какие-нибудь поручения Пэдди, — более мягко сказала Салли, — это надо прекратить. Нужно подумать о детях, Моррис; хотя бы ради них ты не имеешь права впутываться в эти махинации. Динни говорит, что в полиции появился новый агент, который будто бы поклялся покончить с хищением золота и уже принялся наводить порядок. Пригрозил Большой Четверке, что положит этому конец. Динни просил предупредить тебя, чтобы ты держался от этих дел подальше.
Так он скорее образумится, решила Салли. Динни ничего подобного не говорил, но, конечно, сказал бы, знай он, что это поможет ей убедить Морриса. Она успела перекинуться с ним всего несколькими словами, когда подавала обед, и он был чрезвычайно доволен, узнав, что Пэдди Кевана выставили за дверь — «надавали ему по шеям», как он выразился.
— Вероятно, Динни что-нибудь знает, — согласился Моррис. — Но чего вы вдруг всполошились? Я почти не имел дела с Пэдди. Если кто-нибудь из ребят обращался иной раз ко мне с просьбой вызволить его из затруднения, я брал у него золото и передавал Пэдди. Вот и все.
— Вполне достаточно, чтобы посадить тебя за решетку, — сердито сказала Салли.
— Да, черт возьми, — вспылил Моррис, — приходится ведь иной раз идти на риск, чтобы не прослыть трусом, даже если сам ты в стороне. Вся деловая жизнь в городе зависит от этого, и я не могу не считаться со своими клиентами. Большая Четверка лишит меня последнего заработка, если я стану у них на пути.
— Пусть так, — решительно заявила Салли. — Но я не хочу иметь к этому никакого отношения, и Пэдди Кеван в конце этой недели вытряхнется отсюда со всеми своими потрохами.
— Он не простит тебе, что ты его выгнала, — сказал Моррис.
— Не простит мне? — Салли вспыхнула. — Вот это мне нравится! Что такое должен он мне прощать? Может, ты считаешь, что я обязана к нему подлаживаться и строить свою жизнь, исходя из его удобств? Может, в угоду Пэдди Кевану ты хочешь, чтобы о нашем доме пошла дурная слава, чтобы полиция перевернула здесь все вверх дном? Что с тобой, Моррис? Ты так рассуждаешь, словно Пэдди Кеван и впрямь невесть какая важная персона. А он просто наглец и фанфарон — каким всегда и был.
— С мистером Патриком Кеваном далеко не так просто иметь дело, как с Пэдди Кеваном, — мрачно сказал Моррис. — Он теперь человек состоятельный и имеет больше веса в городе, чем мы с тобой. И, конечно, так же неразборчив в средствах, как и прежде. Я был бы счастлив не видеть здесь его гнусной хари, но предпочитаю все же не наживать в нем врага.
Салли подумала, что перехватила через край — не годится приставать к Моррису с ножом к горлу, чтобы он — хочет или не хочет — одобрял каждый ее поступок.
— Ну, так или иначе, мы можем обойтись без него, — сказала она. — Но ты был прав, Моррис. Мне не следовало пускать Пэдди Кевана в дом. Он стал совершенно нестерпим последнее время — распоряжается, словно он тут хозяин.
— Да ну его к дьяволу! — буркнул Моррис.
— Вот и я так говорю. — Голос Салли зажурчал, как ручеек. — Пойдем, родной, у тебя усталый вид. Пора ложиться спать.
В тот вечер Динни, услыхав на кухне голоса Салли и Морриса, прошел к Тому. Он только что вернулся из мастерской, где стругал доски для Морриса, и теперь ему хотелось потолковать кое о чем с Томом, а заодно показать ему вырезку из старой газеты, которую он где-то раскопал и которая, как он думал, могла Тома заинтересовать.
Проходя мимо умывальной, Динни увидел Тома под душем. Тогда он зашел к нему в комнату, сел у окна и стал его дожидаться.
А ведь миссис Салли ошибается насчет Тома, думал Динни. Он совсем не такой здоровяк, как она воображает. Правда, в своей спецовке он выглядит славно, хотя и неуклюж немного, но вот взгляните на него под душем! Больно смотреть на это несформировавшееся мальчишеское тело и знать, что парень выполняет под землей работу взрослого мужчины. Мяса на костях маловато, мускулы слабы и кожа слишком белая там, где нет загара, А ведь ему так хочется загореть и он каждое воскресенье жарится на солнце и всегда ходит без шляпы.
А сколько он читает, как набирается знаний — и даже в таких областях, о которых здесь почти никто и не слыхивал. Дик, конечно, многому научился в колледже и в Горном училище, а ведь Том от него не отстает; он перечитал все книжки Дика да еще целую кучу сверх того. Достаточно поглядеть на книжные полки, которые он себе соорудил.
Он сколотил эти полки из красных эвкалиптовых досок от фруктовых ящиков. Динни был бы рад знать хоть половину тех премудростей, которые Том почерпнул из этих книг. Правда, некоторые из них он прочел и вернул Тому: «Мученичество человека», «Взгляд в прошлое» Беллами; «Поля, фабрики и мастерские» Кропоткина, «Права человека» Тома Пэйна.
Но у Тома были и другие книги — их давал ему Крис Кроу, или Монти Миллер, или старик Робби, — и они оказались Динни не по зубам: «Мировые загадки» Геккеля, «Происхождение видов» Дарвина, «Французская революция» Карлейля, «Положительные итоги философии» Дицгена, сочинения Эмерсона, Гексли и тех ученых, о которых Крис Кроу так любил поговорить, — Эдварда Карпентера и Фридриха Энгельса, — а, помимо этого, еще стихи, статьи по горному делу и множество брошюр, где можно было прочесть решительно обо всем на свете… И все это аккуратнейшим образом было расставлено по полкам. А на столе у Тома всегда лежало несколько свежих газет, и Динни любил их проглядеть.
Он как раз просматривал одну из газет, когда вошел Том, с мокрыми волосами и в пижаме.
— Привет, Динни, — сказал Том.
— Привет, — отозвался Динни, поглядев на Тома, который взял книгу и прилег на постель.
Динни не обиделся. У Тома так мало свободного времени, каждая минута ему дорога. Динни сделал вид, что погружен в «Рабочего», но мысли его были заняты Томом — ему все же очень хотелось с ним потолковать.
Каждое воскресенье было событием в жизни Тома: в этот день он мог побродить под ярким солнцем, радуясь синему небу над головой и твердой, голой, спекшейся земле под ногами. Динни понимал, что должен чувствовать Том. Он знал, как ненавистен ему затхлый промозглый мрак подземных коридоров, где он, выбиваясь из сил, обливаясь потом, целый день ворочает руду лопатой. И он знал, почему Том пошел в забой и никогда и не помышляет о другой работе.
