Он так и не простил наследникам Токугавы появления европейцев на японской земле, а дату разгрома русской эскадры в Цусимском сражении официально просил считать днем своего рождения. Говорят, он даже умудрился получить на это соответствующий документ.
В общем, если бы не случай в городке Оцу, ваш дед ни за что бы не попал на работу в табачный магазин. Даже среди самых бедных рыбаков, которые продавали осьминогов за воротами рынка, он был известен как Мисуги-неудачник. Взять его с собой в море считалось верхом идиотизма.
Многие из рыбаков жалели вашего деда, и особенно его жену, однако после пяти затонувших лодок, с хозяевами которых он выходил в море, рискнуть уже никто не решался. Говорили, что на нем проклятие, и он с этим не спорил.
Никто ведь не знал, что у него вдруг окажется такой знаменитый двоюродный брат.
Господин Ивая лично явился в наше убогое жилище, не побоявшись испачкать свой дорогой европейский костюм, и сам попросил вашего деда работать в своей табачной компании. Тот сначала хотел отказаться, потому что, во-первых, не умел делать никаких сигарет и даже не знал, что это такое, а во-вторых, сам себя тоже считал неудачником, но его жена, ваша бабушка, успев постелить знатному гостю самую чистую циновку, скромно уселась в углу и посмотрела на мужа непривычным для него взглядом. Вашему деду стало так жалко ее, что он едва не заплакал. Он сам потом рассказывал мне об этом. Расстроившись из-за этого взгляда, он побоялся расплакаться прямо перед господином Ивая и потому сказал, что согласен.
На следующий день он вышел на работу. Господин Ивая распорядился, чтобы ему выдали чистое кимоно и посадили в табачном магазине при фабрике. День или два ваш дед ждал, когда ему объяснят его обязанности, но управляющий магазином даже не смотрел в его сторону. Наконец, он набрался храбрости и сам спросил, что он должен делать. Управляющий фыркнул, не ответив ему ничего, а один из младших продавцов тихонько шепнул, что ему надо просто сидеть у входа и здороваться со всеми, кто приходит покупать сигареты.
Сначала это было совсем несложно, потому что любители табака в Нагасаки привыкли курить кисэру, и мало кого из них интересовали иностранные бумажные палочки, вмещавшие содержимое трех, а то и четырех нормальных трубок.
На улицах про эти сигареты говорили так: «Только глупец или сумасшедший захочет прожить три жизни вместо одной».
Однако со временем известие о сабельном ударе в городке Оцу добралось до самых дальних провинций, и люди ехали к нам в Нагасаки, расспрашивали, как пройти к магазину «Ивая», а потом долго и со всеми приличествующими подобному случаю церемониями знакомились с двоюродным братом знаменитого Санзоу Цуда. Разумеется, они предпочли бы общение с ним самим, но осторожные власти до поры до времени держали дядюшку Цуда где-то в укромном месте.
Продажи сигарет мало-помалу начали расти, а через два месяца перед магазином уже за час до открытия собиралась небольшая толпа. Многие считали поступок нашего Цуда мужественным и необходимым ответом всем европейцам.
Спустя несколько лет кисэру в Нагасаки уже почти никто не курил. Из-за вашего деда все те, кто не любил европейцев, незаметно перешли на европейский табак…»
* * *
Когда Петька добрался до станции, на самый дальний от пакгауза путь медленно вползал эшелон с наглухо закрытыми вагонами. Сначала Петька не обратил на него никакого внимания. Для воинских составов было еще слишком светло. К тому же они пролетали, не останавливаясь. Петька решил, что это простой товарняк. Днями по железке еще гоняли гражданские составы с углем, лесом и другим барахлом. Настоящим военным целям дорога служила только ночью.
Петька лениво направился к семафору, сбивая по дороге тонким прутом разросшиеся этим летом до неимоверных размеров мясистые лопухи. У семафора он обычно дожидался, пока стемнеет, и потом в одиночестве наслаждался своей порцией пролетавшего мимо него счастья. На платформу ему было нельзя. Там с разинутыми ртами бегали другие пацаны.
Зато Петька встречал все эшелоны на десять секунд раньше.
Внезапно ему почудилось, что из остановившегося на дальнем пути поезда доносятся какие-то звуки. У семафора все равно делать было пока нечего, и Петька осторожно двинулся к составу. Осторожность в таких делах никогда не была лишней. А вдруг именно в одном из этих закрытых вагонов везли пропавшего Гитлера? И это именно он, а не кто-то другой, издавал теперь непонятные звуки.
В любом случае надо было проверить.
Приблизившись, Петька замер и затаил дыхание. В вагонах действительно что-то происходило. В каждом из них что-то возилось и ворочалось, постукивало, булькало и звенело, как в больном ухе, и даже как будто начинало петь, но только не голосом, а каким-то мычанием.
Прошлой зимой у Петьки сильно болело правое ухо, поэтому теперь он знал, с чем все это можно сравнить.
От удивления он превратился в собственную тень. Неожиданно рядом с ним, буквально в полуметре, за пыльной вагонной стенкой раздался чей-то негромкий голос:
– Ну, товарищ кавторанг, ну так же нельзя. Разрешите хотя бы открыть двери. Задохнемся же.
– Черт с ним, – так же негромко ответил другой голос. – Не помирать же в самом деле из-за этой маскировки. Открывай, братва!
И после этого прямо на Петьку, как с неба, посыпались моряки. Настоящие моряки в настоящих бескозырках, в тельняшках, в черных бушлатах, с огромными усатыми лицами и широкими, как двери в избу, плечами. В одно мгновение все вокруг захохотало, закричало, засвистело, задвигалось и заходило ходуном. Онемевший от неожиданности Петька оказался в самом центре бушующего черного водоворота.
Счастье, которое происходило у него на глазах, казалось ему до такой степени невозможным, до такой степени нереальным, что он даже не шевелился, стараясь как-нибудь нечаянно не проснуться у себя дома или на сеновале у бабки Дарьи, и чтобы все это не улетучилось в один миг, как несбыточная мечта, как самый удивительный, самый волшебный сон.
– А это что за пенек? – склонилось к нему лицо с узенькими усами щеточкой и аккуратно подбритыми баками. – Посторонний на палубе!
– Я… – начал Петька и тут же запнулся: – Я… не посторонний.
– А кто ты?
– Я – Петька…
Вокруг грянул смех.
– Петька? Ну, тогда я – Чапаев! Где бы нам с тобой еще Анку найти?
Матрос выпрямился, повел плечами и мечтательно протянул так, чтобы всем остальным было слышно:
– Эх, братва, нам бы точно сейчас какую-нибудь Анку-пулеметчицу. А? И знаете, какую? Вот такую, – он показал на себе руками две огромные титьки. – Всю в пулеметных лентах… И чтоб, кроме лент, ничего.
Матросское море одобрительно вздохнуло и на секунду притихло, представляя себе эти ленты, патроны, смущение, потупленные взгляды и еще бог знает что.
– Швартуйся, – сказал матрос с усиками и склонился к Петьке так, чтобы тот смог забраться к нему на плечи. – Будешь впередсмотрящим. Если что – орешь: «Земля!» Знаешь, когда «Земля» кричать?
– Знаю, – шепнул Петька, еще не до конца соображая, что с ним происходит, и цепляясь за шершавый бушлат.
– Когда?
– Когда увижу землю.
– Нет, салажонок. Когда увидишь землю, «Земля» кричать не надо. Пуп надорвешь. Кричи, когда увидишь бабу.
– «Земля» кричать?
– А ты думал! – усмехнулся матрос. – Сидеть удобно?
Петька поерзал на шершавом плече.
– Колется.
– Нормально. Не в сказку попал. Ну что? Видишь там что-нибудь или нет?
– А если не баб увижу, а девок? Тогда чо кричать?
Матрос хмыкнул и одобрительно хлопнул огромной теплой ладонью по ободранной Петькиной коленке.
– Смотри-ка ты, различает.
– Конечно, – откликнулся Петька. – Девки жрать не дают. А у баб иногда выпросить можно.
Матрос захохотал во весь голос, и Петька из-за этого смеха чуть с него не упал.
– Крепче держись. Не дают, говоришь, девки?
– Не, не дают.
– Ну это, братишка, со временем. Подрастешь и дадут.
– Просто так дадут?
Матрос продолжал смеяться, а Петька изо всех сил цеплялся за воротник его бушлата.
– Еще упрашивать будут. Но ты, братишка, с ними построже. А то набегут. Ну что, видать хоть одну?
– Не-а.
– Тогда давай слазь. Склянки пробили, вахта закончена.
– Чо? – сказал Петька, соскальзывая на землю.
– Чо-чо? Ничо! – передразнил его матрос. – Эх, братва, как же они тут чудесно «чокают»… Хоть бы одну какую «чокающую» найти. Она бы нам «почокала». А? Красота!
– У них, видать, тоже приказ о маскировке, – подхватил другой матрос. – Поэтому все девки замаскировались. Дезориентируют противника.
– А мы-то здесь при чем? – сказал Петькин матрос с усиками. – От нас маскироваться не надо. Мы сами от кого хочешь замаскируемся. Точно, салажонок?
И он хлопнул Петьку по плечу.
Тот был настолько захвачен и ошарашен всем происходящим, или, может быть, это он просто уже так сильно хотел есть, что к этому моменту у него немного закружилась голова, и когда матросская ладонь неожиданно и резко опустилась ему на плечо, он не удержался на ногах и, как стоял, так и сел на землю.
