Наталья Павлищева - Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без

Ознакомительная версия.

Азя с Екатериной поселились вместе с Пушкиными. Быстро оказалось, что «сумасшедшие» для Полотняного Завода деньги в 4500 рублей в год каждой в Петербурге не так уж велики. Екатерина Ивановна подарила племяннице придворное платье за 2000 рублей, но большего сделать не могла, ведь племянниц теперь три, а доходы тетушки не выросли.

Из Петербурга к брату полетели бесконечные письма с просьбами не задерживать выплаты, прислать денег, прислать лошадей, снова денег, денег, денег… А Дмитрию не всегда удавалось выслать положенное в срок, девушкам приходилось туго. И взять не у кого, они быстро поняли, что Пушкины сами живут в долг.

Однако самым неприятным было не это.

Во-первых, фрейлины не желали признавать своей «какую-то» Гончарову. Доходило даже до скандалов. Во-вторых, многое Екатерина просто не могла себе позволить, и это тоже сильно мешало. Скромно выглядеть можно в повседневной жизни, а на балах это возбраняется.

Но главное: то, за чем они приехали в Петербург, – замужество – оказалось здесь еще менее реальным, чем дома. Если сосед-помещик еще мог взять замуж бесприданницу, то аристократ в блестящем Петербурге никогда! Оказалось, что грациозности, умения прекрасно держаться в седле, чем славились сестры, тонкой талии и еще много каких качеств совершенно недостаточно, если у тебя нет приданого. Можно быть привлекательной, но, если ты бедна, никакой шарм не спасет, твоим уделом все равно будет вдовец или чиновник среднего класса.

Это куда лучше жены понимал Пушкин. Он-то сознавал, что никто сестер замуж не возьмет. Александре скоро 24 года, а Екатерине так и вовсе 27-й. К тому же обе девушки вовсе не так хороши, как их сестра. Если у Натальи Николаевны едва заметная косина придавала взгляду дополнительное очарование, то у Екатерины глаза косили уже откровенно. А у Ази все портил желтоватый цвет кожи. Оказываясь рядом со своей красивой сестрой, они и вовсе проигрывали.

Умненькой Азе демонстрировать свои способности было просто некому. Однако девушки не сдавались, Екатерина просто стала реже бывать во дворце, императрица не настаивала, потому что видеть косую фрейлину тоже не слишком приятно, зато они много ходили в театры, много танцевали всюду, где только возможно, катались, гуляли, стараясь не упускать ни один погожий денек.

Первое время сам Пушкин с удовольствием показывал свояченицам город, вывозил их вместе с женой, Наталья Николаевна даже смеялась:

– Я становлюсь пожилой дамой, вывожу в свет молодых девиц!

Но она снова была беременна, и поэтому довольно скоро их поездки и выходы в свет сократились. И все равно зиму провели весело, во всяком случае, так казалось неизбалованным сестрам.

В мае Наталья Николаевна родила еще одного сына. Она хотела назвать мальчика Николаем, но Пушкин почему-то заупрямился, стал малыш Григорием.

– А Николаем будет следующий…

Пушкины очень хотели бы уехать в деревню хотя бы на полгода, это могло помочь чуть сэкономить, но как быть с сестрами Натальи Николаевны? При одной мысли о возвращении в Полотняный Завод им становилось дурно, девушки прекрасно понимали, что обратно уже никогда не вернутся, еще раз их брат не отпустит. Пришлось учитывать и интересы своячениц. Сестер надо было пристраивать, ради этого сняли дачу на Черной речке. Дорого, Пушкиным снова не по карману, зато неподалеку, в Новой Деревне, стоял в летних лагерях Кавалергардский полк. Сами кавалергарды приезжали на многочисленные концерты, балы, маскарады…

Именно там впервые кавалергард Дантес заметил красавицу Пушкину, а его самого – Екатерина Гончарова.

Пушкину нужно было работать, он не мог развлекаться за компанию со свояченицами, некогда. Приближалась осень – его любимое время года, когда работалось много легче, чем даже весной. Видя состояние мужа и понимая, как он мучается от бесконечных увеселений, Наталья Николаевна решила вернуться в Петербург раньше обычного, уже в первых числах сентября, чтобы Пушкин мог уехать хотя бы в Михайловское и свободно там писать…

Получалось, что интересы у сестер несколько разные – у Натальи Николаевны трое детей и большой дом со множеством слуг и забот, а Екатерине и Азе хотелось веселиться. Хотела того Наталья Николаевна или нет, но заниматься домашними хлопотами приходилось. Детьми тем более, почти погодки: едва закончили вылезать зубы у одного, полезли у второго, заболела золотухой одна – заразила остальных. То няня недостаточно расторопна, то кормилица неаккуратна, то Машка не желает разговаривать, когда давно пора… Болят животики, плохо спится, просто капризы…

Но Наталью Николаевну такое не смущало, это же дети. Детский визг, крики, даже рев она воспринимала с удовольствием, не надоедало возиться с малышами.

А еще куча счетов большого дома, когда надо обо всем помнить и знать….

Однако она с удовольствием вывозила сестер в свет, частенько мешая им своей внешностью.

Принесли почту, в ней письмо от Пушкина. Наталья Николаевна улыбнулась – небось снова ежедневно ходит в Тригорское увиваться за местными барышнями. Или запоем пишет, как писал в Болдине?

У Пушкина странный вкус, хорошая погода для творчества – наказание, он любил, чтобы дождь, лучше с ветром, прохладно, тогда, мол, легче усидеть дома и не тратить время на пустяки. Осень в том году была препротивная, Пушкин небось пишет, не отрываясь от листа и забывая поесть…

Наталья Николаевна честно признавалась себе, что, не будь рядом сестер, она уехала бы вместе с детьми в Михайловское и прожила там до самых холодов. Но даже намекнуть о таком сестрам она не решилась бы. Может, замуж выйдут, сезон предстоял бурный…

Пушкина ошибалась: ее супругу не писалось даже в Михайловском.

Такой бесплодной осени он не помнил, почти ничего не писал, а что начинал – не заканчивал и продолжать не хотелось. А ведь друзья настойчиво пытались вернуть его к теме «Евгения Онегина», даже Наталья Николаевна и та осторожно интересовалась, не будет ли писать продолжение…

Но не продолжалось, хоть тресни! Даже такие вот обращения не получались до конца.

А в первой половине октября пришло сообщение, что тяжело больна мать – Надежда Осиповна, Пушкин вернулся в Петербург, не привезя ничего. Надежды на «золотую осень» рухнули. Надо было браться за что-то другое, не порхать же по балам в ожидании следующей осени?

Вторую свою зиму сестры Гончаровы провели уже много веселее первой. Они знали многих, и их тоже многие знали. Если замужество и не брезжило на горизонте, то влюбляться им никто помешать не мог.

Екатерина зачастила к Карамзиным. Она твердила, что там приятные беседы, там интересно. И даже сама себе сначала не сознавалась, что бывает там скорее из-за молодого красавца француза Жоржа Дантеса, с которым познакомилась еще на даче…

Без Дантеса, кажется, не обходился ни один бал или танцевальный вечер, вообще ни один вечер в Петербурге. Никто лучше его не танцевал полонез или мазурку, никто не умел так кружить в вальсе, никто не умел так говорить комплименты… Правда, его комплименты бывали весьма грубоваты и отдавали казармой, но красивому молодому человеку с таким выразительным взором прощалось многое. Он был хорош, безусловно, имел успех у женщин и умел этим пользоваться.

Однако Дантес был осторожен, решив сделать карьеру, а потому не рисковать. Он не участвовал в попойках или каких-то выходках кавалергардов, предпочитая заниматься поисками выгодной невесты. Помощь Геккерна была, конечно, весьма кстати и существенна, но приданое тоже не помешает.

Барон Геккерн к этому времени уже оформил документы на усыновление Жоржа, тот стал тоже Геккерном, но его по привычке так и называли Дантесом.

В блестящего Жоржа Геккерна (Дантеса) и была тайно влюблена Екатерина Гончарова. Девушка ни в малейшей степени Дантесу не подходила и его не интересовала. Старше самого кавалергарда на целых четыре года, она была некрасива и, главное, бедна. У Екатерины не было шансов, но когда это сердце про шансы спрашивало, оно любило, и все.

Неглупая Екатерина не замечала казарменных шуток своего избранника, его пустоты, его наглости. Позже это далеко не сразу разглядит и Наталья Николаевна. К сожалению.

– Саша, к чему было на Уварова нападать? Ужели нельзя без этого стиха?

Он обернулся, как от удара, смотрел с отчаяньем, почти зло, вскочил, метнулся по комнате, резко бросил:

– Не рассуждай о том, в чем не понимаешь! Твое ли это дело? Твое дело вон… детей рожать!

Наталья Николаевна замерла от обиды и ужаса. Губы задрожали, даже голос прервался:

Ознакомительная версия.