написано строк десять, причем зеркальным письмом, маленькими буковками справа на лево. Генриетта протянула тетрадь профессору:
— Подойдите к зеркалу и прочтите.
— Вы ведь знаете, что мне это тяжело.
— Well, я сама вам прочту: «Мой драгоценный Дейвид, через месяц исполняется тридцать лет с того дня, как мы скрепили наши души неразрывным союзом. Нацистские убийцы сожгли мое тело в печи. Но моя душа с родными и близкими, с моими родителями и с твоими родителями, с моими и с твоими братьями и сестрами. Дети тоже со мной. Они выросли и получают тут высшее образование. Они очень красивые, очень гордятся своим отцом и очень-очень любят его. Мы все здесь одна веселая компания, и мы часто обсуждаем твое положение. Крепись, не теряй надежды. Ты еще многое должен сделать в юдоли скорби. Мастера смотрят на тебя с любовью и ждут, чтобы ты открыл правду погрязшим во мраке».
— Это всё?
— Вот картина.
Миссис Кларк вытащила откуда-то жесткий лист бумаги. На нем акварельными красками была нарисована фигура, которая должна была изображать Эджу, жену профессора Шраги: с ореолом вокруг головы, с крыльями, без ног, окруженная красными и зелеными полосами и яркими пятнышками других цветов. Профессор поднес лист поближе к глазам. Это не была Эджа, но какое-то сходство все-таки угадывалось. У миссис Кларк была фотография Эджи. Он смотрел, сопел носом, как будто спал наяву. «Все это ложь, ложь и обман, — думал он. — Однако из этого не следует, что Эджи нет. Разве из-за того, что Кук соврал, сказав, будто он открыл Северный полюс, нет Северного полюса? Напротив, само по себе желание обмануть показывает, что за этим скрывается какая-то правда. Идолы свидетельствуют о том, что есть Бог».
Он положил бумагу и направился к себе в комнату. «Я устал, устал. Кто знает, может быть, это уже моя последняя ночь», — подумал он. Профессор Шрага снял один ботинок и передохнул. Потом снял второй ботинок. Где-то была вешалка для костюма. «Если я умру, нехорошо, чтобы меня похоронили в измятой одежде…» Вешалка должна быть где-то на двери, но профессор ее не нашел. Ну вот, и вешалка уже играет в прятки. Профессор сложил одежду на стол. Можно было включить электричество, но он терпеть не мог резкого света. «Все равно я слепну. Буду привыкать все делать в темноте…» Он улегся на кровать, укрылся одеялом и вспомнил стих из книги Иова: «Спал бы, и мне было бы покойно». [48] В Танахе все есть…
Он услыхал шаги. Миссис Кларк приоткрыла дверь:
— Вы уже спите?
— Нет, лежу.
— Костюм повесили?
— Вешалка пропала.
— Неряха! Я вам тысячу раз говорила, чтобы вы вешали костюм. Завтра вы будете расхаживать, как какой-нибудь побирушка.
— Он лежит на столе.
— Well, я уж сама повешу. Покойный Эдвин тоже был ученым, но он был аккуратен по своей природе.
Профессор ничего не ответил. Он слышал, как миссис Кларк уселась на стул, как раз на тот самый костюм, который так призывала его беречь.
— Профессор, что это с вами?
— Ничего, ничего.
— Я вам передаю message, а вы не говорите ни слова. Вы злитесь на меня или что-то другое?
— Почему я должен на вас сердиться? Вы спасли мою жизнь. Вы сделали ради меня множество добрых дел. Я перед вами в неоплатном долгу.
— Судя по тому, как вы себя ведете, можно подумать, что я делала вам только зло.
— Нет, дорогая. Только добро. Однако на все нужны силы, даже на то, чтобы быть благодарным.
— Вы знаете все ответы, но вам не хватает воли быть здоровым. После смерти Эдвина врачи говорили, что мне не жить. Все важные органы у меня были разрушены. Мне велели сделать операцию, удалить камни из желчного пузыря, но не гарантировали, что сердце ее выдержит. Однако я для себя решила, что обязательно должна быть здоровой. Я просто обязана была все выстроить заново.
— Но вы были моложе.
— Вам не хватает веры, профессор, вот чего вам не хватает. Зачем я все это для вас делаю? Люди говорят про нас всякие плохие вещи. Но вы ведь знаете правду. Я хочу вам помочь, профессор, потому что мир нуждается в таких людях, как вы. Мы являемся свидетелями рождения новой цивилизации. Нам нужны ученые, знающие причинно-следственные законы. Закона кармы теперь недостаточно. Впервые Шамбала спускается к нам прямо, а не через иерархию мастеров…
— Да, да.
— Профессор, я знаю, чего вы хотите, и вы это вскорости получите.
— А чего я хочу? Я сам этого не знаю.
— Эджа явится вам в телесном облике. Вы будете разговаривать с ней и обнимете ее… Как будто она жива.
Профессор сначала словно оцепенел, а потом спросил:
— Когда? Разве это возможно?
— Да, это возможно. И это произойдет раньше, чем вы думаете…
Ночью выпал обильный свежий снег. Утро было морозным и солнечным. Запущенный гостиничный номер наполнился солнечным светом. По-утреннему красноватые солнечные блики лежали на разбросанном постельном белье, на потертом ковре, на отстающих от стен обоях. Солнце сияло на лице Анны, в ее глазах, в каждой серебряной точке на ее бархатной шапочке. Анна сидела в кресле одетая, в пальто и в ботах. Грейн, в пальто и шапке, полусидел-полулежал на кровати. Он сказал:
— Да, мы просто обязаны это сделать. Нигде не сказано, что надо быть несчастным всю жизнь. Вместе мы можем обрести счастье. Теперь у меня нет в этом никакого сомнения.
Анна молчала.
— Ты мой муж, а я твоя жена. Ты мне сейчас самый близкий человек на свете, ты и еще папа, — заговорила она наконец. Опять ненадолго замолчала, и продолжала: — Я уверена, что он ему звонил. Папа сейчас клянет меня на чем свет стоит, но он смирится. Он ведь только вчера говорил, что любит тебя, как родного сына, а он не бросается такими словами. Для него тот, кто не знает Талмуда, только наполовину человек. И еще одно важно: ты по-своему религиозен, а Лурье, напротив, все время бахвалится своим атеизмом.
— То, что мы сделали, никак не назовешь богобоязненным поступком…
— Да, но мы поженимся. Нельзя удерживать человека силой. Папа богат, богаче, чем ты себе представляешь, и все, что принадлежит ему, принадлежит нам. Мы сможем быть счастливы еще долгие годы.
Грейн поднялся. Анна тоже встала. Они обнялись и долго-долго целовались. Она вгрызалась в него своим большим ртом, вгрызалась, как хищный зверь, который никак не может насытиться своей добычей. Усталость на какое-то
