какую путаницу создают эти интендантские службы. Прибывающие полки не обеспечены ни полевыми кухнями, ни санитарным транспортом, ни бивачным имуществом, ни котелками, ни покрывалами, вообще ничем. Их отправляют в места расположения, а там нет ни медицинских служб, ни вспомогательного персонала, ни полевых пекарен. Войска, стянутые к Мецу, вынуждены питаться галетами из неприкосновенного запаса, и все, как один, проедают нам плешь.
— Все понятно, — сказал мой лейтенант, — однако постарайтесь помочь господину д’Аронделю.
— Это очень просто, но вам, сударь, этот вечер придется провести здесь.
Я уже был готов смириться с такой задержкой, но мой лейтенант решительно воспротивился этому.
— На вашем месте, — сказал он, — я не стал бы здесь задерживаться, а прямым ходом отправился бы в Бельфор.
— А если мой полк находится в Страсбурге или в Биче?
— Я бы отправился в Страсбург или в Бич, это еще ближе.
— Вы полагаете?
— Я в этом уверен.
Мне показалось, что лейтенант хорошо понимает, как устроены все эти механизмы, к управлению которыми он был причастен, и поэтому не стал возражать и отправился в Бельфор.
Одна известная истина, старая, как мир, гласит, что чем дальше от центра страны и ближе к границам, тем сильнее патриотические чувства людей. Проезжая по Лотарингии, я убедился, что это утверждение остается справедливым и в наши дни. В Париже мне довелось быть свидетелем манифестаций и невиданного энтузиазма толпы. Затем в дороге я наблюдал, как толпы любопытных стекались на вокзалы, чтобы поглазеть на воинские эшелоны. Но по пути от Меца до Бельфора я увидел нечто более существенное, чем приветственные возгласы и праздное любопытство. Мне показалось, что после объявления мобилизации еще не начавшаяся война уже успела нанести упреждающий удар по населению приграничных департаментов. Казалось, что люди, не успевшие вдохнуть пьянящий аромат пороха, заранее почувствовали смрадный запах пожарищ и зловоние, несущееся с заваленных трупами полей. Они были уверены, что наши войска проходят по их территории и идут дальше на восток не только ради того, чтобы вступить в Берлин и покрыть себя неувядаемой славой. Миссию французской армии местные жители видели в первую очередь в том, чтобы защитить их дома, имущество и детей от врага, находившегося всего лишь в нескольких лье от лотарингских городов и деревень. Этот враг был давно им известен. Жители Лотарингии помнили, как вражеские солдаты бесцеремонно врывались в их деревни и занимали места у семейных очагов, потому что их отцы еще при прежнем Наполеоне оказались не в состоянии защитить землю своих предков. Обстановка в этих краях всегда оставалась напряженной, но люди, несмотря ни на что, продолжали жить на своей родной земле, которая за сотни лет впитала в себя множество легенд, передававшихся из поколения в поколение. С тех времен (а в отличие от остальных жителей Франции времена, о которых идет речь, не казались им столь уж отдаленными) не проходило и дня, чтобы местные жители не сталкивались с этими наглыми пруссаками. Они понимали сколь велика военная мощь врага, но были твердо убеждены, что скоро наступит час великой победы французского оружия. Звуки военных горнов они воспринимали отнюдь не как приглашение к прогулке на Берлин, а как призыв к началу страшной кровавой бойни. Но по какой земле она пройдет? Быть может, уже завтра начнутся бои на берегах Рейна, а возможно, через месяц война пронесется по их полям и лесам. Каков же будет ее итог? Как известно, Франция тешила себя надеждой захватить рейнские провинции, а Пруссия, в свою очередь, намеревалась оккупировать Вогезы. Из этого следовало, что на глазах местных жителей обязательно разыграется партия, в которой на кону будет стоять их собственная судьба. Именно по этой причине совершенно по-особенному, не как в других местах, а искренне и по-братски они встречали солдат, проходивших через их города и деревни. В Меце, в Понт-а-Муссоне, в Нанси, Везуле, Мюлузе, во многих других городах и селах жители сами организовали раздачу солдатам съестных припасов, денег и разных необходимых вещей. Кто-то выдавал сто су на табачок, кто-то приносил ветчину, закопченную в домашнем очаге, которую отложили до церковного праздника, чтобы полакомиться с друзьями. Но разве сейчас те, кто шагал мимо их домов с ранцами за плечами, не стали их близкими друзьями?
Как только слышался звук приближавшегося воинского эшелона, или раздавался хриплый гудок громадного локомотива, все немедленно бежали на станцию, и солдаты, едва выскочив из вагонов, сразу обнаруживали на платформах женщин, юных девушек и сестер милосердия с корзинами, доверху наполненными хлебом, колбасой, сигаретами или табаком, а кто-нибудь из встречающих спешил налить в солдатские бидоны вино, пиво или кофе. Поезд еще не успевал остановиться, а зуавы [32] уже выпрыгивали из вагонов, украшенных зелеными ветками, и набивали провизией карманы своих шаровар, глубокие, как бездонные пропасти. Зато алжирские стрелки, словно бронзовые статуи, стояли на месте в напряженных позах с серьезным выражением на лицах и ждали, когда к ним подойдут встречающие, а поняв, что им предлагают угощение, прикладывали руку к сердцу и улыбались, сверкая белыми клыками. Какой-нибудь разбитной пехотинец, старательно демонстрируя любезность, в знак благодарности отпускал острую шутку, если она приходила ему на ум, или выделывал танцевальное па, если он, мучимый нескончаемой жаждой, еще был способен пошевелить ногами. — "Спасибо, ничего не бойтесь, да здравствует пехота!" — В какой-то момент раздавался сигнал горна, надрывно свистел локомотив, но никто не трогался с места, пока сержанты не начинали изрыгать проклятья. При этом офицеры демонстрировали полное безразличие, как будто они не имели никакого отношения к происходящему. Тем временем набитый под завязку эшелон не трогался с места: все ждали какого-то зуава, который метался по перрону, пытаясь поймать своего кота, а в это время начальник вокзала рвал на себе волосы и безнадежно подавал руками непонятные сигналы.
"Да здравствует пехота!"
В Эпинале вокзал заполонила целая армия молодых людей в блузах. Оказалось, что это были местные национальные гвардейцы. Их набралось больше четырех тысяч человек, и они без дела болтались по городу, потому что оружие им не выдали, а обучением новобранцев никто не озаботился. Гвардейцам только и оставалось, что наблюдать за прохождением линейных частей, направлявшихся в самое пекло, и маяться бездельем. Под впечатлением от увиденного я задумался о цене моего собственного героизма, побудившего меня отправиться на войну. Получалось, что Франция не так сильно нуждалась во мне, как я это себе представлял, раз уж она махнула рукой на четыре тысячи своих сыновей, которым даже не дали в руки оружие.
