Высокий светловолосый юноша, в студенческого вида куртке, зажав под мышкой бумажный пакет из булочной, ловко щелкнул зажигалкой. Площадь у центрального вокзала пустовала, на больших часах стрелка едва миновала шесть утра. Из пакета упоительно пахло выпечкой и кофе. Он держал и картонный стаканчик, тоже с кофе.
Прислонившись к афишной тумбе, он курил, разглядывая окна захудалого пансиона, наискосок от восстановленного, сверкающего стеклянной крышей вокзала. Небо над Гамбургом было ясным. Вихрь гонял легкие, искрящиеся золотом облака. Хрипло кричали чайки. Большая птица, ринувшись к серому булыжнику, подхватила завалявшийся кусочек хлеба. Отогнув край пакета, Саша Гурвич бросил чайке кусочек круассана: «Держи».
Гамбург всегда напоминал ему о Ленинграде.
По соображениям безопасности, на Лубянке решили, что он не должен встречаться с посланцами из дома в Западном Берлине. Саша не собирался спорить с мнением начальства:
– Они правы, в городе все, как на ладони. В Москве не доверяют агентам Штази, любой из них может оказаться предателем, работающим на союзников… – ежемесячные визиты в Гамбург Саша объяснял Невесте встречами с дальней родней. Нежелание представлять им девушку тоже было оправданным:
– Они пожилые люди, милая, верующие католики, – пожимал плечами Скорпион, – я не могу привезти под их крышу девушку, не побывав с ней у алтаря. В конце концов, мы еще не помолвлены…
Он знал, что Невеста ожидает кольца на палец:
– Пусть ожидает, – Саша аккуратно выбросил окурок в урну, – ничего она не получит. Но надо держать ее при себе, много обещать, и ничего не давать… – жучки, установленные Сашей в квартире Невесты, поставляли отличные материалы. Девушка, правда, была аккуратна и не пользовалась личным телефоном в служебных целях:
– Она только щебечет с сокурсницами, – Саша задумался, – с Лондоном она связывается по безопасной линии. Но она приносит домой рабочие материалы, камеры все фотографируют… – зная о привычке Невесты располагаться с книгами и папками на продавленном диване в гостиной, он вмонтировал жучок в стоящий рядом торшер. Фотографии получались со сбитым ракурсом, но машинописный шрифт читался легко.
Саша знал, что Невеста изучает русский язык:
– То есть мне она о таком не говорит, – оторвавшись от тумбы, он зашагал к пансиону, – и даже учебники ко мне на квартиру не приносит, но я видел ее конспекты и тетрадки на фото…
На Лубянке считали, что девушку готовят к тайной миссии в Советском Союзе. Саша понятия не имел, что случилось с заключенным 880, но предполагал, что его светлости давно нет в живых:
– Однако Набережная об этом не знает. Они хотят выяснить его судьбу, посылают Невесту для агентурной работы… – Лубянка была готова позволить девушке пробыть какое-то время в СССР:
– Нам важно понять, на кого она выйдет, – сказал куратор Саши на последней встрече в сентябре, – наверняка, британцы держат здесь законсервированных агентов. Пусть приезжает, мы ее не выпустим из поля зрения. Но ты у нас… – он похлопал Сашу по плечу, – проведешь следующие полгода в другом университете, если можно так сказать… – он вручил Скорпиону шифровку, с новым заданием. Узнав о будущем студенческом обмене, Невеста погрустнела, но Саша ее утешил:
– Это всего один семестр. К февралю я вернусь в Берлин. Нельзя упускать такую возможность, стажировки в Колумбийском университете на дороге на валяются. И я буду тебе писать… – Лубянка позаботилась о пачке конвертов и даже цветных фотографиях:
– Наши резиденты в Нью-Йорке все сделают, – успокоил Сашу куратор, – сообщат ей твой адрес в студенческом общежитии и будут отвечать на ее письма… – считалось, что он едет в Нью-Йорк морем из-за экономии:
– Лучше бы я поехал в Ленинград, – Саша потянул на себя тяжелую дверь пансиона, – осенью там красиво. Михаил Иванович и тетя Наташа привезли бы Марту, мы бы навестили Петродворец, Пушкин, посидели бы в «Севере»… – вспомнив, как Марта щедро поливала мороженое сиропом, он улыбнулся:
– Я по ним соскучился… – миновав пустую стойку портье, Саша поднялся на второй этаж, – а пиявка, честно говоря, мне осточертела… – девушка не распространялась о недавних каникулах в Лондоне, но Саша понимал, что она тоже встречалась с кураторами:
– Наверняка, ее миссия не за горами. Ладно, правильно пишет товарищ Котов, надо потерпеть… – узнав о его отъезде, Невеста, разумеется, притащилась вслед за ним в Гамбург:
– Ее было никак не стряхнуть, но хотя бы на корабль она не собирается… – советский сухогруз шел вовсе не в Нью-Йорк. Дойдя до номера, Саша покрутил ключи:
– Конго. Это совсем другое задание, но мне надо получать боевой опыт. Схватка с капитализмом только началась… – замок двери щелкнул. В номере пахло табаком, выпитым вчера вином, духами Невесты. Она спала, уткнув растрепанную голову в подушку, натянув на плечи одеяло. Девушка пошевелилась, Саша весело сказал:
– Доброе утро, милая. Кофе и круассаны, в постель… – вытянув из пакета цветок, он присел на кровать. Она пробормотала сквозь дремоту:
– Спасибо тебе, милый… – Густи потянула его к себе, – кофе подождет. Иди ко мне, я соскучилась… – белая роза упала на потертый ковер, лепестки закружились над половицами.
Теплая вода приятно ласкала пальцы.
Маникюр в салоне красоты в универсальном магазине на Менкебергштрассе, стоил в два раза дешевле, чем в KaDeWe, на Курфюрстендам. Густи рассеянно листала немецкий кинематографический журнальчик:
– Репортаж со съемок «Бен-Гура»… – девушка зевнула, – фильм успел получить десяток Оскаров, а они только сейчас спохватились… – маникюрша тоже работала медленно. Густи недовольно поерзала:
– В Берлине они двигаются быстрее, американцы их приучили, а здесь все ползают, словно сонные мухи… – полуденный магазин был тихим. Густи взглянула на часики:
– Корабль Александра отправляется завтра. Жаль, что мне никак не проводить его до трапа… – визит в Гамбург был тайным. Коллеги по секретной службе понятия не имели, где на самом деле находится девушка. Для всех Густи на два дня уехала в Потсдам, к приятельнице по университету. У нее не попросили телефона знакомой, не поинтересовались именем соученицы:
– Мне доверяют, – успокоила себя Густи, – ничего страшного не случится. Меня никто не видел, никто не знает, что я встречаюсь с Александром. Теперь он и вовсе уезжает до конца зимы… – Густи вздохнула. Впереди лежала одинокая осень, с лекциями в университете, бесконечными семинарскими занятиями, заданиями по грамматике и наступающими после Рождества экзаменами:
– И это я не принимаю в расчет работу… – свободной рукой она отпила остывшего кофе, – даже в выходные, с пяти утра и до десяти вечера… – иногда Густи начинала раньше и засиживалась в неуютной, прокуренной квартире допоздна:
– Какая разница, где тосковать, – подумала она, – на работе топят, на кухне есть кофе и печенье… – в десять вечера она спускалась на пустынную Фридрихштрассе и шла к метро. В университет Густи ездила на велосипеде, как и ее соученики:
– Соученицы. Одни девицы, кто еще занимается языками, – усмехнулась она, – и почти все они из эмигрантских семей… – девушки думали, что Густи тоже происходит из России или Прибалтики. Она не разуверяла товарок:
– Мне просто хорошо даются языки… – она вытащила со стойки флакончик алого лака, – Александр тоже с ними отлично справляется, но русского он не знает…
Два раза в неделю вместо поездки на Фридрихштрассе, Густи отправлялась на София-Шарлотта-плац, где в окружении антикварных магазинов, на третьем этаже дома прошлого века, помещалась квартира Александра:
– У него всегда тепло, – Густи улыбнулась, – у него работает камин… – высокие потолки украшали хрустальные люстры, половицы поскрипывали под ногами. Просторная, бюргерская кровать тоже скрипела:
– Но у Александра четыре большие комнаты… – томно подумала Густи, – нас никто не слышит… – ей отчаянно хотелось навсегда переехать в уютные апартаменты, с кованым балконом, выходящим на засаженную молодыми деревьями площадь:
