во главе с придворными выйти встречать его.
Оба мелика поднялись, уверяя, что им неудобно оставаться здесь.
— Благодарю вас, мои мелики, — благосклонно произнес хан, — крайне вам признателен за эти сведения. Я не отпущу юного Степаноса до тех пор, пока не получу в качестве выкупа все состояние его отца, да и других не отдам без приличной мзды. Я не забуду, что именно вы открыли мне глаза.
После ухода меликов хана не покидало какое-то восторженно-мечтательное состояние. Рассказ о несметных сокровищах Вартанеса пробудил в нем такую жадность, наполнил сердце такой жаждой быстрого обогащения, что ему чудилось, будто через несколько минут он станет богат как Карун [36]. Чего только нельзя сделать, имея такие сокровища! Можно набрать войско и завладеть всем Атрпатаканом… даже захватить корону Сефевидов…
Неудержимое стремление к богатству и славе родило в хане преступный замысел — погрешить против святости гостеприимства и отказаться от данного слова. То и другое было большим бесчестием для правителя, каким бы дикарем и варваром он ни был. Условия приема князя Тороса были заранее оговорены: он являлся с двумястами всадниками, принеся с собой выкуп за пленных. Величина откупа и ценность даров не были уточнены в расчете на великодушие князя. Его собирались встретить двести всадников хана. Князю Торосу должны были быть оказаны почести и гостеприимство в согласии с его положением. Однако Фатали-хан уже отменял в уме эти распоряжения. Если князь Торос не согласится отдать сокровища мелика Вартанеса, он не только не освободит пленных, но и прикажет арестовать самого князя и гноить в тюрьме до тех пор, пока не получит желаемого. Одно было плохо — Торос прибудет не один, а с двумястами армянских храбрецов. Впрочем, в войске хана всегда найдется тысяча вооруженных людей. И мышь снова попадет в мышеловку.
Пока хан предавался этим мечтам, из гаремного шатра вышла женщина, с ног до головы закутанная в темно-синюю чадру, лицо покрывала белая непрозрачная материя, и только там, где предполагались глаза, была оставлена сетчатая ткань, чтобы она могла видеть. Медленной грациозной походкой направилась она к ханскому шатру. Впереди твердой поступью шествовал главный евнух Ахмед. От них все отворачивались, полагая, что это какая-нибудь гаремная ханум. И в самом деле, это была Сюри. Узнав от старика Ахмеда о последней выходке двух меликов, она шла к мужу замолвить словечко за армянских пленных. Она прошла в ту часть шатра, которая называлась тайником, евнух откинул перед ней полог, который, едва она вошла, опустился. Сюри осталась одна. Она тотчас же сбросила темно-синюю чадру, в которую была укутана, и вышла из нее как русалка из морской раковины. Плотная непроницаемая ткань душила, и она отбросила ее. Теперь Сюри вздохнула свободно. События этого дня оставили в ее душе горький и печальный след. Зависть гаремных жен, потеря волос, страшная смерть крестьян, интриги отца и его сообщника до такой степени потрясли ее, что она напоминала в эту минуту безутешно скорбящую женщину, потерявшую самое дорогое на свете. Однако все это еще не давало права ей, гаремной рабыне, одеваться кое-как. Грустна она или весела — все равно своим видом должна услаждать взор хана. Коротенькие ее шальвары были из розового атласа, вытканные золотом, у нижнего края их обрамляла кайма из жемчуга и алмазов шириной в четыре пальца, накидка из фиолетового бархата была отделана таким же образом. Драгоценное ожерелье из крупных кораллов украшало полуголую грудь. Тело источало благоухание. В беспокойстве и нерешительности стояла она в тайнике, перебирая в уме все, что собиралась сказать хану. Не возбудит ли ее поступок подозрений, не откроются ли ее симпатии к армянам, которые она столько лет таила? Какими словами заступиться за пленных, как доказать, что все рассказанное меликами о воображаемых сокровищах — ложь? Ведь один из них — ее отец, как назвать его обманщиком? Да и поверит ли хан — еще вопрос.
Гаремные интриги научили ее некоторой хитрости. А не облечь ли свою просьбу в таинственную форму, выдать ее за внушение свыше? Можно придумать какой-нибудь сон, предзнаменование и пригрозить небесной карой, если хан не освободит пленных. Жаль только, что она не догадалась об этом раньше, не подготовилась заранее. Она поторопилась. Как только евнух сообщил о ловушке, подстроенной двумя меликами, как только она услышала звук рожка, возвещавший о прибытии князя Тороса, оделась и поспешила к хану. Только сейчас осознала Сюри все опасные стороны своего предприятия. Наконец, как могла она объяснить, откуда узнала о разговоре с меликами? Разве это не возбудит подозрений у хана, если он поймет, что жена шпионит за ним, что руками Ахмеда подкупает его слугу?.. Многое он может узнать, и тогда она пропала.
Так размышляла Сюри, когда хан, скорее разгневанный, чем удивленный неожиданным посещением супруги, вошел в тайник. То, что запертая в гареме женщина вышла из своей тюрьмы, прошла сквозь толпу, говорило о нарушении обычаев и являлось недостойным поступком. Этим объяснялись угрожающий взгляд и вопрос его:
— Что ты здесь делаешь?
Сюри оробела, язык как будто прилип к гортани, она не нашлась что ответить. Ею овладел ужас рабыни перед своим господином. Впервые ощутила она так остро свое ничтожество, пассивную роль, которую играла в этой мусульманской семье, роль блестящей безделушки, а не друга и советчика мужа. Глядя на это растерянное существо, которое, подобно стыдливому ангелу, явилось перед его очи во всем своем очаровании, хан смягчился, усадил жену рядом с собой на обитую бархатом тахту и спросил:
— Знаю, милая, ты пришла ко мне с просьбой, говори, что тебе надо?
В трудную минуту человек становится изобретательным. Сюри вдруг вспомнила те роковые в своей супружеской жизни минуты, что положили начало ее несчастью. Припомнилась тревожная ночь, когда четырнадцатилетнюю невинную девушку отец бросил в объятия хана. Восстановила в памяти все свои переживания, чудовищное омерзение и то, как она, новоявленная Рипсиме [37], боролась с ханом, стараясь унять его звериные страсти, не желая им покоряться. Распаленный хан тогда поклялся: «Проси у меня чего хочешь, только будь моей». Она сдалась, ничего не попросив… Впоследствии он не раз повторял ей свое обещание, но она ждала удобного случая, чтобы просить о чем-нибудь существенном и важном. Сейчас случай представился.
Сюри пала перед ханом на колени, как смиренная просительница перед неумолимой статуей божества, подняла кверху прекрасные, полные слез глаза и промолвила:
— Помнит ли мой господин о своем долге?
— Каком долге? — спросил удивленный Фатали-хан.
Сюри напомнила о его обещании.
— Этого я
