— Твою, хан-ага, твою. Обстриг твоих овец и за шерсть купил кузницу и получил в придачу ещё десять червонцев.
— Запомни, Огурджали! — прохрипел Кият-хан. — Ты уйдёшь от меня не раньше, чем я сниму с тебя шкуру!
Карелину перевели, за что Кият ругает пальвана, и Григорий Силыч, вспомнив недавние торги на Огурджинском, покачал головой и засмеялся:
— Ну, пальван, фантазии у тебя — хоть отбавляй!
— Спасибо слуге моему, — обиженно сказал Кият. — Если б не он, я и не знал бы о краже.
— Он много всякого видит! — неожиданно дерзко ответил Кеймир. — Он видит, как ты последнее у народа берёшь. Он видит, как народ возле твоих кибиток на коленях стоит, муку, пшеницу просит. Почему молчит твой слуга об этом?! Он видит у меня твоих батраков, сбежавших от тебя, потому что ты заморил их голодом, не заплатив ни одного тюмена. Что ж он об этом не говорит, шайтан! — Кеймир с ненавистью взглянул на Кията и направился было прочь, но Карелин остановил его за рукав:
— Постой, постой, пальван… Ну-ка садись.
Кеймир сел с краю на топчане. Кият-хан отвернулся от него. Карелин сказал:
— Кият-ага, смените гнев на милость. Я был в гостях у Кеймира и знаю теперь, как он живёт со своими людьми. Бедно живут огурджалинцы. В тряпье ходят, редко досыта едят. Вам следовало бы подумать о них. Вы говорили, что желаете, чтобы имя ваше упоминалось народом в седьмом поколении. Ну так заботьтесь о народе, иначе он вас забудет.
— Они ненасытны, — мрачно отозвался Кият. — Им сколько ни дай, всё съедят, а потом ещё обворуют.
— Ну ладно, ладно, Кият-ага. Овцы твои живы, никуда не делись. А что касается шерсти — она отрастёт, — урезонил старика Карелин.
— Тут мы с ишаном посоветовались, — сказал Кият, — и решили Огурджинский Саньке подарить. За убытки, какие он понёс от пропажи сетей и рыбы.
— Но вы уже подарили этот остров Кеймиру! — изумился Карелин.
— Фирман на это не составляли, так просто отдали, — пояснил Кият.
И Карелин понял: даря Герасимову остров, Кият хочет избавиться от опасного ему Кеймира. Подумав, сказал:
— Ну а ты, Александр Тимофеевич, чего молчишь? Чего кроткой овечкой прикинулся? Сопишь себе в нос, талаги строчишь, будто тебя разговор и не касается!
— Да мне ведь что, Григорий Силыч, — с притворным смирением улыбнулся купец. — В народе говорят: дают — бери, бьют — беги. Возьму островок, коли подарят.
— А туркмен с острова куда денешь?
— Был и о них толк, Григорий Силыч…
— Ну вот что, Саня, ты со мной не хитри. И пальвана не обижай. Будешь платить островитянам!
— Да уж сколько заработают, столько и получат.
— Э, нет, голубчик, — возразил Карелин. — Давай сладимся так. Будешь платить им, как своим приказчикам и музурам платишь.
— Да вы что, Григорий Силыч! Разорюсь ведь!
— Ничего, ничего. Кеймиру — шесть рублей в год, как старосте. Жене и сыну — по три рубля. Остальным сдельно, но не менее полутора рублей. Скот Кията не трогай — пусть пасётся, бахчи тоже не разоряй, пусть люди пользуются арбузами, дынями…
Кият-хан слушал Карелина и согласно кивал.
Закончив талагу об откупе рыбных култуков, Санька взялся писать договор о безвозмездной отдаче острова Огурджинского купцам Герасимовым. Когда стемнело и ханы стали прощаться, Карелин спросил Кеймира, есть ли у него место для ночлега. Если нет, пусть устраивается в его палатке. Пальван ответил весело:
— Спасибо тебе, урус-хан. Хороший ты человек. Теперь пойду к другим своим друзьям.
Следовало плыть в Балханский залив и оттуда совершить поход на вершину Дигрем, но задерживал Кият. Составлялась петиция Николаю I и собирались подписи. Тем временем обстановка под Астрабадом, судя по разноречивым слухам, усложнялась. То проносились вести о том, что шах поехал на охоту и его нечаянно застрелили, то поговаривали, что он стоит с войском в Кельпуше и ждёт только ухода русских парусников. Шли толки и о хивинцах. Дескать, захватили они у иомудов караван из двух тысяч верблюдов: товары увезли в Хиву, а людей перебили. Карелин верил и не верил этим слухам, но нисколько не сомневался, что здесь, на диких просторах Каракумской пустыни, может произойти всё, что угодно…
Неожиданно для всех в Гасан-Кули приехал с отрядом Алты-хан. Гокленцы расседлали лошадей неподалёку от русского лагеря и потянулись к палаткам. Но Алты-хан приехал не для знакомства с урусом. Он увёл свой отряд от хивинцев и привёз фирман Хива-хана. Прочитав ультиматум, Кият тотчас созвал своих близких на совет. Пригласил и Карелина. Войдя в куполообразную мазанку, начальник экспедиции увидел самого Кията, Махтумкули-хана, Алты-хана, Кадыр-Мамеда и ещё нескольких предводителей прибрежных родов. Сидящие уже ознакомились с письмом хивинского владыки, бранились и качали головами.
— Вот, Силыч, — начал Кият-хан, — послушай, какими лепёшками нас потчует хивинец. — Он подал свиток Абдулле, и тот перевёл написанное. Угроза заключалась в том, что «…если иомуды не прогонят от себя неверных урусов и не признают над собой власти Хивы, то Хива-хан придёт на Атрек и Челекен со своими храбрыми воинами, побьёт мужей, а с девушек снимет нижнее платье…»
— Достойно ли владыке писать такие слова! — возмущённо сказал Кият, когда Абдулла умолк, закончив перевод. — Или Аллакули думает — у него в царстве девушек нет? Не лучше ли ему подумать о сохранности своего гарема! Мы написали ему, Силыч, такой ответ — подавится, если прочитает! — Старец мстительно засмеялся и вновь обратился к Карелину: — На тебя вся надежда, Силыч… Передай нашу 80 просьбу своему государю. Нынче мы соберём старшин, устроим той и принесём тебе прошение…
— Хорошо, хорошо, Кият-ага, — успокоил Карелин, давно уже понявший, какую большую надежду возлагают на него прибрежные туркмены.
Ему вдруг стало неловко от того, что в честь его хотят устроить увеселения. Не лучше ли побыстрее привести в готовность своих джигитов, ибо угроза нападения хивинцев и персиян реальна и медлить нельзя. И дело не только в дурных вестях из Персии и угрожающего письма Хива-хана. Войной запахло, когда, ободрившись мыслью, что к туркменам пожаловали люди ак-падишаха, иомуды выступили в защиту гоклен и обезглавили персидского принца Максютли. Карелин понимал и то, что его научно-торговая экспедиция вольно или невольно, ещё до того как ступил он на туркменский берег, оказалась союзницей туркмен. Знакомство и торговые сделки, которые возобновились между русским купцом и туркменами, — это, как говорится, капля в море. Полная мера — принятие племён побережья в состав России, спасение туркменского народа от истребления могучими соседями. И, глядя на Кията и его сверстников, Карелин подумал: вряд ли этим обременённым нуждой и заботой людям хочется сейчас пировать.
— Господа, яшули, — попросил он, — может, не стоит затевать увеселений. Обстановка и в самом деле серьёзная. Сегодня я отправляю пакетбот в Баку, попрошу, чтобы прислали сюда на всякий случай сторожевые корабли…
Кият с благодарностью пожал ему руку, однако от проведения тоя не отказался.
День был знойным — вряд ли стоило начинать той в середине дня, но Кият спешил провести игрища до захода солнца. Состязались всадники, пальваны, музыканты. Затем ханы и старшины направились к белой кибитке Карелина, и Кият попросил, чтобы сюда не велели приближаться простолюдинам. Подход к лагерю оцепили казаки. Подойдя к разостланному у кибитки ковру, ишан Мамед-Таган-кази выступил вперёд, повернулся лицом к правоверным и поднял руку. Все опустились на колени.
— Во имя аллаха милостивого, милосердного, — зычным голосом «пропел» ишан. — Хвала аллаху, господину миров, жалостливому, милосердному царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь!..
Правоверные, шевеля губами и закатывая глаза, несколько раз коснулись лбом земли, и по окончании молитвы ишан зачитал прошение к Николаю I. Ишан читал по-туркменски, и Кият тихонько переводил Карелину содержание. После этого толмач Абдулла зачитал свидетельство от туркмен-иомудов купцу Герасимову об отдаче ему на откуп рыбных промыслов. И уже когда приступили к трапезе и казаки подняли зажжённые фонари на пиках, ибо было совсем темно, Кият во всеуслышание объявил: если Чёрный ангел откроет ему вход в гробницу раньше того, как свершится богоугодное и каспийские туркмены станут подданными русского государя, то на троне главного хана побережья примет русскую грамоту его средний сын Кадыр-Мамед. Слова Кията были приняты с одобрением, никто ему не возразил, и, может быть, никто, кроме Карелина, не обратил внимания на Якши-Мамеда. Старший сын хана отодвинул от себя кясу с шурпой, встал и скрылся в темноте. Карелину захотелось пойти за ним и вернуть, однако подумав, решил — всё равно бесполезно. И пожалел, что Кият-хан грубо, без уговоров и увещеваний может быть навсегда оттолкнул от себя своего старшего сына.
