Уилдер Пенфилд - Факел

Когда все было готово, приглашенные возлегли на ложа, а Гиппократ, как председатель, налил вино в кратер и разбавил водой до той крепости, которая, по его мнению, подходила для серьезной беседы.

— «Вино раскрывает ум человека», — процитировал он, когда Дексипп, как младший среди асклепиадов, разнес наполненные до краев чаши, начав с Эмпедокла, и затем, по старинному обычаю, обойдя весь круг справа налево. Завязался веселый разговор.

Эмпедокл оказался блестящим собеседником, а Гиппократ и Сосандр соперничали друг с другом, выискивая все новые темы, рассказывая занимательные истории о городах и народах греческого мира. Эмпедокл сидел выпрямившись на краю своего ложа и с грустной улыбкой посматривал на молодых людей, которые в удобных позах полулежали на мягких подушках.

Сосандр произнес приветственную речь, восхваляя Эмпедокла. Тот ответил не менее любезно. Дексипп, которому Подалирий что-то шепнул на ухо, вышел в сад и вскоре вернулся с темно-зелеными ветками лавра. Свив из них венок, он почтительно возложил его на голову Эмпедокла. Затем Подалирий, который так сурово обошелся с Эмпедоклом при первой встрече, выпрямился во весь свой огромный рост и подошел к нему. Со смущенной улыбкой коснувшись венка, он сказал:

— Эмпедокл, ты заслужил этот венок своей замечательной жизнью и своим великим мужеством.

Эмпедокл ответил не сразу. Но на его красивом старом лице отразилось удовольствие, а седая борода еще больше задралась кверху.

— Венок! — воскликнул он. — Да, он подходит мне больше царского венца. Ведь венки носят боги. Когда я приезжаю в незнакомые города, люди бегут за мной, ожидая чудес. Я упиваюсь звучными фразами и отголосками собственного красноречия. Возможно, это покажется вам странным. Но ведь я не такой, как другие люди. В моей груди таятся смутные воспоминания, которые говорят мне, что некогда я был богом и снова стану им. Я мало сплю и много размышляю. Ко мне нисходят стихи, которые я должен дарить людям, и мысли о нескончаемом соперничестве между Любовью и Враждой во всем сущем.

Гиппократ слушал, улыбаясь и поглаживая свою черную бороду.

— Эмпедокл, — сказал он, — тебя заслуженно называют Великолепным, ибо великолепно твое видение мира и восприятие красоты. Но от медицины ты ушел очень далеко. А ведь когда-то ты был врачом, самым блестящим учеником прославленного Алкмеона. Ты строил предположения о назначении сердца и других органов тела. Но у тебя не хватало терпения проверять у постели больного, прав ты или нет. Ты предпочитал заниматься не телом человека, а всем сущим, не земной жизнью, а загробной, не разумом человека, а разумом бога. Из долин, где живут и трудятся остальные люди, ты поднялся на склоны Парнаса, где обитают Музы. Ты стал пастухом на этих горных склонах. Мысли и звучные фразы — вот твои овцы. Ты выпускаешь их на горные пастбища и не призываешь домой на ночь. И ты не можешь быть уверен, что все это — не пустые грезы. Тебе довольно видеть, что твои овцы красивы и несут на своих спинах лиловатые отблески пурпура, говорящие людям, чьи это овцы.

Асклепиады приподнялись на своих ложах и обменялись взглядами.

— Прекрасно! — воскликнул Эмпедокл. — Ты настоящий поэт, Гиппократ.

— Вовсе нет, хотя я и занимался риторикой под руководством Горгия, твоего знаменитого ученика. Я научился восхищаться твоими стихами и, мне кажется, я научился понимать твой язык.

— Я умею говорить и на языке маленьких детей, — засмеялся Эмпедокл, — а сегодня я научился молчать, пока мне не разрешат заговорить. Труднее ничего нельзя придумать, но согласись, что это мне удалось.

Гиппократ кивнул, и оба они рассмеялись. Затем Эмпедокл продолжал:

— Я могу быть чем угодно.

Это строфа одного из моих стихотворений. Как видишь, иногда я все-таки призываю своих овец домой.

— Да, — сказал Сосандр, — я знаю эти твои стихи и еще многие другие. Во Фракии тебя цитируют не реже, чем бессмертного Гомера, — это я сам слышал, когда был там. В тебе видят не столько врача, сколько поэта. И еще философа. А кем ты сам себя считаешь?

Эмпедокл бросил на асклепиадов внимательный взгляд из-под кустистых бровей, и в его глазах вспыхнул огонь. Пророческий — сказали бы одни; огонь безумия — сказали бы другие.

— Кто я такой? У меня нет ни названия, ни имени. Есть некоторая доля истины в картине, которую так искусно нарисовал Гиппократ. Но в ней многого не хватает. Да, я покинул больных на одре страдания, чтобы жить на склонах Парнаса. Там я слышу гармонии Муз. Оттуда гляжу я в долины жизни. Оттуда я вижу больше, чем это доступно простым людям. Вы, асклепиады, должны помнить: грезы могут заключать в себе больше истины, чем предметы, изучаемые врачами. Скоро я расскажу вам о таких грезах.

Он повернулся, чтобы посмотреть на Гиппократа, но это порывистое движение вырвало у него невольный стон. Он склонил голову, и борода его печально опустилась.

— Но теперь, гонимый страданиями, я сошел в долину. Спасите меня, если можете. Если же нет, помогите мне быстрее обрести грядущую жизнь. — Он взглянул на небо, уже расцвеченное закатными красками. — Я изгнанный бог, осужденный переходить от одной жизни к другой. В этой трагедии я — актер, а вы — хор. Моя роль окончена. Теперь решайте вы. Пусть хор провозгласит вечную истину.

Затем Эмпедокл с улыбкой повернулся к Гиппократу:

— Вкусная еда, сладкое вино, добрые друзья и беседа, которая навсегда останется в моей памяти. Благодарю тебя. Теперь же наступило время для музыки — прошу вас, дайте мне услышать, как звучит лира в руках асклепиадов. А я, если вы мне разрешите, отвечу вам своим стихотворением. Мои рабы-близнецы будут аккомпанировать мне на флейтах.

После музыки, завершившей беседу за чашей вина, они вышли в большой двор, и асклепиады заняли свои обычные места под платаном. По просьбе Гиппократа первым заговорил Сосандр. Эмпедокл внимательно слушал.

— Мне ли не знать, что такое больная спина, — сказал Сосандр. — Ведь именно по этой причине отец послал меня во Фракию лечиться у Геродика, а также учиться у него. Теперь благодаря гимнастике я здоров. Боль в спине можно облегчить, укрепляя мышцы и придавая телу более удобное положение. Когда же боль в спине сопровождается болью в ноге, ее можно исцелить, по-разному растягивая спину. Сам я считаю наилучшим способ, когда страдальца кладут на лестницу и крепко, хотя и бережно, привязывают за ноги к перекладине. Затем лестницу осторожно переворачивают и приставляют к стене, чтобы он повис вниз головой. Это самый надежный способ, так как боль в ноге вызывается давлением позвоночника, а растягивание снимает это давление.

Эмпедокл давно уже слушал Сосандра с некоторой тревогой. Теперь он брезгливо поморщился, и Гиппократ поспешил вмешаться. Он был противником многих широко известных взглядов Эмпедокла и не хотел, чтобы сейчас, в присутствии его учеников, между ними завязался спор. Эмпедокл верил в магию. Он верил, что священная болезнь, о которой Гиппократ рассказывал своим ученикам только накануне вечером, вызывается злыми духами; он верил, что человек дышит порами кожи, что сущность жизни и здоровья можно понять только через некое предположительное объяснение всей совокупности природы.

— Мы знаем, — сказал Гиппократ, — что Эмпедокл, почтивший нас сегодня своим присутствием, великий философ, и будем надеяться, он еще расскажет нам о том, чем занят его могучий ум. Но тут, и по обычаю и по нашим правилам, мы можем говорить лишь о лечении болезней. Мы должны способствовать силам здоровья в человеческом теле, тем самым облегчая боль. И мы поможем тебе, Эмпедокл, когда ты завтра придешь в палестру.

— В моей груди теснятся тысячи мыслей, — воскликнул Эмпедокл, прижимая руку к сердцу. — Здесь, в крови, омывающей стучащее сердце, рождаются человеческие мысли, а не в мозгу, как вас учили. Египетская тайная книга врачевания, написанная в седую старину, начинается словами: «Повсюду он чувствует свое сердце, ибо сосуды его разбегаются по всем членам». Несомненно, вы видели облачко пара, которое поднимается над алтарем бога, когда жрец погружает длинный нож в сердце жертвенного животного. Этот пар — дух, оставляющий тело. Он отправляется в долгий путь, чтобы затем возродиться в теле другого животного или человека. И евреи, чьи священные книги мне прочли по моей просьбе, всегда знали, что человек думает сердцем. Так где же еще могут скрываться наши мысли, как не в крови?

Гиппократ сердито нахмурился, и его губы сжались в узкую полоску. Однако Эмпедокл, заметив, что вот-вот разразится буря, с лукавой усмешкой быстро переменил тему.

— А сейчас выслушайте историю, которую я обещал вам рассказать. Впервые я почувствовал эту боль, когда тайно возвращался в мой дом в Сицилии. Почти месяц я страдал и скрывался, надеясь на выздоровление. Потом мои враги открыли мое убежище, и я бежал на осле, переодевшись старухой, в сопровождении только этих рабов-близнецов. Я думал, что раз уж мне суждено умереть, то самым подходящим местом для этого будет гора Этна — ведь враги подстерегают меня во всех портах. Но когда я добрался до вершины и заглянул в огненный кратер Этны, жизнь вдруг показалась мне удивительно сладостной. Я решил попробовать спастись от смерти и искать помощи в храме Асклепия в Эпидавре. Тут меня предупредили, что погоня уже взбирается на гору. Тогда я бросил свой лиловый плащ и золотые сандалии на краю кратера, а сам спрятался. Явились мои преследователи и разнесли по всей стране весть, что я погиб, показывая в доказательство плащ и сандалии. Так нам удалось спастись и сесть на корабль, направляющийся в Эпидавр. Я явился в храм совершить жертвоприношение, но купленный мною вол шел к алтарю неохотно. Это было дурным предзнаменованием. Его испуганное мычание раздавалось в святилище до тех пор, пока жрец не воткнул ему в бок длинный нож и кровь не хлынула на мраморный пол. Я приказал, чтобы туша была возложена на алтарь Асклепия целиком. Я не взял себе ни кусочка мяса. И еще я принес в дар богу золото. Я склонился перед статуей Асклепия, коснулся его посоха и обвивающей его змеи. Верховный жрец сказал мне: «Останься здесь, и ты исцелишься». И я стал выполнять все, что он мне говорил. Я лечился и принимал ванны. Я стоял перед храмом и пил чистую холодную воду, которая бьет из мраморного рта сына Асклепия. Но ничто не помогало. Я вновь пришел к верховному жрецу, и он сказал мне: «Ты должен сделать еще одно. Сегодня ночью ложись спать в колоннаде храма. Тебя посетят сны, и я растолкую тебе волю бога». «Хорошо, — согласился я, — но прежде ответь мне на один вопрос. Со всех концов света люди, исцеленные каким-нибудь врачом, присылают сюда благодарственные дары Асклепию, ибо рукой врача здоровье им вернул бог. Кто же эти врачи, за чье искусство люди благодарят Асклепия? И кто наиболее славен среди ныне живущих врачей?» Жрец ответил: «Недавно Пердикка, царь македонский, прислал нам свою статую, потому что его исцелил некий молодой асклепиад. Я слышал о нем и прежде. Это Гиппократ, он сын Гераклида из рода асклепиадов острова Коса. Его, мне кажется, можно назвать первым врачом всей Эллады». И вот в ту же ночь я лег в колоннаде храма, рядом со многими другими страдальцами, чтобы уснуть священным сном Асклепия. Все вокруг меня вскоре уснули, но я бодрствовал и следил, как один из жрецов время от времени обходил спящих, беседуя с теми, кто уже проснулся. По пятам за ним, извиваясь, следовала большая змея, которую он то и дело кормил. Наконец, когда на востоке забрезжил свет, а Орион почти коснулся горизонта, я уснул. И мне действительно приснился странный сон. Я грезил, что стою на самой вершине горы, зная, что небо совсем близко. Позади меня раздавался гармоничный звон овечьих колокольцев, напоминавший о долинах, где обитают люди. Передо мной, под обрывом, я видел море — далеко-далеко внизу. В ужасе я хотел отпрянуть, но не мог. Я был связан веревками. И тут я понял. Это была минута, которая наступает для каждого человека. Моя жизнь позади меня, боги надо мной, и смерть впереди и внизу. Но пока я ждал, связанный и беспомощный, между мною и пропастью встал человек. В руке у него был длинный нож, вроде того, который жрец вонзил в сердце вола. И человек этот сказал мне: «Я Гиппократ с острова Коса». С этими словами он перерезал опутывавшие меня веревки. Я почувствовал приятный холод ножа, плашмя скользнувшего по моей ноге, и боль в ней исчезла. Я проснулся, исполненный радости. И вздрогнул — по моей ноге, там, где в моем сне ее коснулся нож, ползла огромная храмовая змея, и чешуя ее была гладкой и холодной. Неподалеку в тени колонны стоял жрец и глядел на меня. Я рассказал ему мой сон. Но он только покачал головой и ушел. Позже за мной послал верховный жрец и объявил: «Асклепий повелевает, чтобы ты поехал лечиться у Гиппократа». Тогда я послал вестника в Эги к македонскому царю, и вестник, вернувшись, сообщил мне, что ты, Гиппократ, возвратился на свой родной Кос. Но он добавил, что царь Пердикка собирается послать к тебе на Кос корабль, который зайдет в Пирей, и, если я пожелаю, я могу там сесть на него. Вот почему я приехал сюда на македонской триере.